Золотое колечко на границе тьмы (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 94

А дальше я совершил просто вероломный поступок. Отчим не запирал свои охотничьи припасы, и я, оставшись один, отсыпал порядочные порции из двух коробок.

В общем, набралась двухсотграммовая бутылочка (в таких я получал на молочной кухне всякие питательные смеси для Леськи).

Теперь смесь получилась иного рода. Мы с Володькой аккуратно запечатали ее в специальный футляр из проклеенной бумаги и фольги. Потом Володька столярным клеем смазал березовую кору и приладил ее на прежнее место. Накрепко. Это чтобы старуха не смогла ее оторвать, если вздумает брать бересту для растопки.

Расчет был такой, что от взрыва старуха не пострадает, но запомнит этот случай на всю оставшуюся жизнь. И с ремонтом печки у нее хватит хлопот.

В справедливости нашей мести я ничуть не сомневался. То, что старуха там, в доме, не сумела отхлестать меня, ни коим образом не уменьшало в моих глазах ее вины. Незадолго до того в какой-то книжке про северные народности я прочитал рассуждение одного старейшины: "Вы хотели убить наших людей. Раз хотели — значит, все равно что убили, и мы будем мстить за убийство". Эта логика мне казалась здравой. И вполне применимой к старухе, только с некоторыми поправками.

Проследив, когда ведьма ушла из дома, проникли мы к ней на двор и сунули полено в верхний ряд штабеля.

Потом пошли дни ожидания. Погода стояла зябкая, хозяйки уже время от времени топили печи, и мы понимали, что гром возмездия может потрясти ведьмино жилище в любой момент.

Но ничего не происходило… А старуху я то и дело встречал на улице. Она словно специально искала моменты, чтобы попасться мне навстречу. Сначала при этих встречах я краснел, опускал глаза и ускорял шаги. Но так было дважды или трижды. Я скоро понял, что это доставляет ведьме ехидную радость. И разозлился. При очередном столкновении не отвел глаза, а прямо, неотрывно глянул в ведьмины очи с бельмом. И она растерянно замигала. А в следующий раз старуха сама отвела взгляд. И зашагала быстрее. И сделала вид, что вообще меня не знает…

Жаль только, что наше полено не спешило угодить в печь. Оно по-прежнему лежало в верхнем слое дров и не попадало старухе в руки. Я отлично знал, где оно, видел его издалека в щель забора. А ведьма, как назло, брала дрова с другого края поленницы.

Так прошла неделя. Мы с Володькой советовались: может быть, переложить наш снаряд на противоположный край штабеля? Но тут наступили теплые безоблачные дни бабьего лета, и печные трубы дымить перестали…

Ясная погода не принесла ясности моей душе. Наоборот, в ту пору я ощутил первые сомнения.

Подумалось как-то: а что, если мы не рассчитали заряд и он угрохает старуху? Или ее больную сестру?

"Да не угрохает никого! Только печку тряхнет!" — успокаивал я себя. Но у опасливых мыслей есть свойство: появившись однажды, они словно въедаются в мозг. И скоро мне стало казаться, что старуху разнесет в клочки наверняка.

Нельзя сказать, что я жалел свою обидчицу. Но все-таки… А главным образом я жалел себя. И Володьку тоже. Каково нам будет жить на свете, если до конца дней будем помнить, что погубили человека (пускай даже ведьму и злодейку).

По словам взрослых, у меня было "чересчур богатое воображение", и я отчетливо представлял похороны старухи. У ворот ее дома (с выбитыми стеклами и обугленными рамами) стоит молчаливая толпа. В руках у многих венки и букеты. Раздается заунывное пение, из ворот выносят длинный черный гроб, над краем которого — крючконосый бледный профиль с серыми космами и выпуклыми веками закрытых глаз. Но даже сквозь пелену век я ощущаю бельмастый взгляд старухи. Мы с Володькой в сторонке от всех жмемся к забору и боимся смотреть друг на друга и на людей…

— Доигрались, — горько шепчет Володька.

И это еще не самый худший вариант. Может случиться и так, что милиция догадается, кто виновники преступления. И тогда… Нет, нам с Володькой ничего, наверно, не будет — с третьеклассников какой спрос? Но ведь за маленьких отвечают взрослые! И что, если маму, как год назад дядю Митю, отведут в здание суда, окружат часовыми с наганами и прочитают приговор?..

Конечно, я твердил себе, что никто ничего не узнает и не докажет. А страх внутри меня твердил другое…

Сказать об этом Володьке я не смел. Ведь он так старался устроить партизанскую операцию! За мою обиду хотел отомстить! И теперь, конечно, не простит мне отступничества. Сочтет дезертиром и трусом. Открыто, может быть, и не скажет, но презирать в душе станет обязательно.

Володькиного презрения я не перенесу…

А тут еще — вот уж одно к одному! — взял я в библиотеке и разом прочитал Пиковую даму. Детское издание — крупный шрифт, цветная обложка, большой формат. На обложке — игральная карта со знаком пик и портретом дамы. Ну, дама как дама. Но потом, приглядевшись, я обнаружил, что дама она — только в верхней части карты. А в нижней — перевернутый портрет старой графини! И, естественно же, графиня — копия старухи.

Этого еще не хватало! Значит, она будет мне являться по ночам, как графиня являлась Германну?

Во всех этих событиях мне начала чудиться суровая закономерность. Я в то время много думал про судьбу (о которой часто, вздыхая, вспоминала мама). И теперь мне казалось, что замыслив суровую месть, я пошел против судьбы. Ведь, скорее всего, именно судьба тогда в саду наслала на меня старуху.

Сама ведьма была, конечно, зла и несправедлива. И заслуживала мести! Но что, если старухой водили высшие силы, которые хотели ее рукой воздать мне за грехи?

За какие?

Ох, было за какие. Хотя бы за краденую монету. И за то, что постоянно врал маме, будто сделал все уроки, а на самом, деле, не сделав и половины, убегал на улицу. И за то, что, получивши после долгого стояния в очереди семейный хлебный паёк, съедал на ходу привесок, а дома невинно говорил: "Не было". И за трусость, когда девчонки прыгали в кучу песка с пристройки, а я не решался, а когда, наконец, решился, икал после этого целых полчаса как "обморочный петух" (по словам Галки). Да если вспоминать все, с ума сойдешь…

Так я мучился целые дни, с утра до вечера. А иногда и ночью… Впрочем, не все время. Иногда тревога отпускала меня, и казалось, что все мои страхи пустые и дело кончится легкой встряской печи — как задумано. Так этой ведьме и надо! Но потом сомнения возвращались.

И я не выдержал!

Однажды днем, когда старуха ушла из дома, я снова прокрался на ее двор. И стянул со штабеля проклятое полено!

Я сбежал с ним в лог, чтобы там уничтожить смертоносный снаряд.

Я презирал себя и со стыдом думал: "Что будет, если узнает Володька? Он ведь такой догадливый!" Но в то же время было на душе великое облегчение.

Оставалось решить: что делать с поленом?

Сперва я хотел закопать его на глинистом склоне. Но тут же подумал: а что, если склон размоет дождем, полено кто-нибудь найдет и сунет в печь? Старуха-то — она хотя бы виновата передо мной, а тут пострадают совсем невинные!

Пустить полено по ручью куда глаза глядят? Но опять же — вдруг кто-то выловит? Оставалось одно — утопить.

Нелегкая эта задача — утопить полено. Попробуйте сами — поймете. Но я справился в конце концов. Отыскал на ближней свалке чугунное колесо от тачки, примотал его к полену обрывком проволоки и бултыхнул все это хозяйство в ручей. На самом глубоком месте.

Может, и теперь, через сорок с лишним лет, лежит оно там — конечно, пропитанное водой, полусгнившее, безвредное…

Домой вернулся я с ощущением тихого счастья. И на радостях показал язык портрету графини на книжной корке.

Показал… И опять задумался.

Выходит, старуха осталась в этом деле победительницей? Злорадной и торжествующей. А я — по-прежнему — побитый, оплеванный, противный сам себе. О том, что все-таки не побитый, спасшийся, я в тот момент не помнил вовсе. А когда вспомнил, легче не стало. Наоборот. Ведь получилось, что я дважды обманул Володьку. Сперва, когда сочинил про свою боль, а потом — украв и утопив полено. А он-то от души помогал мне! И жалел. И доверился, рассказал, как тетка тогда, на пруду взгрела его. И как он орал, бедняга…