Золотое колечко на границе тьмы (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 99

Я-то не мог не замечать Чижика… Мы сидели за одной партой и считались вроде как приятелями. Но, конечно, в приятельстве этом не было равноправия. В нашем пятом «Б» я отнюдь не числился среди заводил и храбрецов, но уж Чижика-то превосходил по всем статьям. Так мне в ту пору казалось. И потому относился к нему со снисходительным покровительством.

Чижик ценил и такое мое внимание. За некоторый интерес к своей личности он платил мне преданностью. Увы, боюсь, что этой преданности я тогда не ценил в полной мере.

Но надо сказать, что кротость Чижика не была безграничной. Очень редко, но случались у него отчаянные поступки. В третьем классе, например, когда Елена Ивановна заставила его третий раз переписывать упражнение, Чижик скомкал и швырнул тетрадь:

— Я вам не крепостной какой-нибудь, чтобы так издеваться! — Гнев и слезы ударили из его бирюзовых глаз, как картечь. Чижик выскочил из класса и грохнул дверью. Елена Ивановна так и села. А потом побежала следом — успокаивать.

А в четвертом классе, весной, у Чижика случился скандал с завхозом дядей Костей…

Здесь уместно подробнее упомянуть о дяде Косте. Потому что мы еще не раз встретимся с ним в этом рассказе.

Дядя Костя был школьный завхоз. А заодно — сторож, плотник и всякий работник. Сам себя он именовал солидно: помощник начальника школы по хозяйственной части. Или короче, по-военному: помначхоз. Мы же звали его дядя Хвостя — за привычку орать на виноватых (а иногда и на невиноватых):

— Я тебя, недоноска, за хвост и на помойку! Ноги оторву и отвечать не буду, я контуженый инвалид, у меня справка! За хвост!..

Был дядя Хвостя тощий, сутулый, ходил в полинялой гимнастерке, которая сзади из-под ремня торчала острым куричьим хвостом, как бы подтверждая прозвище помначхоза.

Левая щека у дяди Хвости была одутловатая. Когда он злился, делалась она лиловой. А маленькая голова на тонкой шее при этом дергалась. В каждом ученике помначхоз дядя Хвостя видел нарушителя дисциплины, любил хватать нас за уши и, бывало, давал подзатыльники. Очень хотелось ему, чтобы в школе была армейская дисциплина. А нам не хотелось, хотя армию в те послевоенные годы мы очень уважали. Что поделаешь, жизнь полна противоречий…

Однажды на перемене Чижик спешил куда-то по коридору и наткнулся на дядю Хвостю.

— Ой, изви… — и не договорил. Оказался в полуподвешенном состоянии: ухо в цепких пальцах помначхоза. И тут… ярость опять брызнула из глаз тихого Чижика. Он вырвался, отскочил.

— Вы… не имеете права!

— Ах ты, вша маломерная! Я за хвост и на помойку! И отвечать не буду, я инвалид!..

— Вы… не советский инвалид! А фашистский!..

Дядя Хвостя — к Чижику. Тот — от него! Поскользнулся в своих новеньких сандалиях, животом поехал по половицам, расцарапал лоб и разбил нос. В этот миг возникла между ним и контуженым помначхозом тетя Тома. Высокая и решительная… Она остановила дядю Хвостю плечом, а рыдающего Чижика увела к себе домой — в школьную пристройку.

Тетя Тома тоже была человек с фронтовым прошлым. Внешне она чем-то похожа была на дядю Хвостю. Но, несмотря на неласковый вид, отличалась добротою души. Ворчала порой, однако и заботилась о нашей шумной братии; пришивала пуговицы, мазала ссадины какой-то целебной жидкостью, которая, в отличие от йода и зеленки, не жгла и не щипала.

Помазала она и расцарапанный лоб Чижика. Остановила кровь, капавшую из распухшего носа. Постаралась успокоить несчастного. Но Чижик не успокоился. Всхлипывая, он убежал домой, оставив в классе свой большущий «профессорский» портфель (его потом отнес домой Чижиковым я).

На следующий день мама Чижика пришла в школу. Мама (кстати, как и папа) работала в филармонии, была очень интеллигентна, и завуч Зинаида Прохоровна разговаривала с ней вежливо. Совсем не так, как с учениками.

Я в тот момент принес в учительскую стопку тетрадей и, уходя, притормозил за дверью, чтобы слышать беседу.

Зинаида крайне сожалела о случившемся. А потом сказала:

— Но поймите и нас, Элла Валентиновна. Где найдешь на такую должность человека, положительного во всех отношениях? Константин Степанович старательный работник, а характер… Что поделаешь, это осколок войны. Можно его и пожалеть.

Теперь я понимаю, что в чем-то завуч была права: можно и пожалеть. Но тогда… Подумаешь, осколок! Вон сколько мужчин было на войне, целые миллионы! И мой отец, и Чижика… И даже тетя Тома! Это же не значит, что каждый имеет право за уши хватать!

И помначхоза дядю Хвостю никто не жалел. Пожалуй, кроме тети Томы. Нам было известно, что к тете Томе дядя Хвостя иногда захаживал по вечерам в ее пристройку. Там он, случалось, выпивал четвертинку, а затем играл на гармошке и пел запрещенную фронтовую песню про танкиста, который чудом спасся из подбитого танка:

А потом зовут меня в особый отдел:

«Как же ты, мерзавец, в танке не сгорел?»

"Вы меня простите, — я им говорю, —

В следующей атаке обязательно сгорю"…

Однако отношения помначхоза и бывшей фронтовой санитарки были чисто дружеские, не более того. Дядя Хвостя никогда по оставался в пристройке на ночь. Так говорили знающие люди — семиклассники. Они же утверждали, что в танке дядя Хвостя никогда не горел, а служил начальником автомастерских, вдали от передовой, и контужен был случайно. Якобы, когда юнкерсы бомбили наши тылы, старшина Константин Степаныч оказался крепко выпимши и потому не успел в убежище…

Но я отвлекся! Начал-то с того, как мы с Чижиком шагаем в кино!

Чижик волок с собой портфель с медными уголками, загребал им палые листья. У меня на боку прыгала кирзовая полевая сумка, надетая через плечо. После кино мы должны были сразу мчаться на уроки. Пятиклассники в нашей школе учились во вторую смену, с двух часов.

Часы на старинной двухэтажной почте показывали половину двенадцатого, сеанс начинался ровно в полдень, однако надо было еще купить билеты. Фильм такой, что у кассы наверняка очередь, как в магазине перед праздником, когда дают муку по три кэгэ на человека…

Так оно и было! Очередь тянулась по обклеенному афишами кассовому вестибюлю длинными изгибами. Как удав в ящике.

Сердце мое упало (и сердце Чижика, конечно, тоже). Скорее всего, когда мы будем еще далеко от заветного окошка, донесется из него безжалостный, как судьба, голос: "На двенадцать часов билетов нет!" И все! Как в чувствительной блатной песенке:

Кассирша тетя Соня

Сказала из окна:

"Гуляй на танцы, мальчик,

Тут нет тебе кина"…

Я без надежды повел глазами по головам очереди. Взрослых почти не было, главным образом, пацаны и девчонки примерно нашего возраста. Но знакомых — ни одного…

Однако Чижик вдруг встал на цыпочки и радостно дыхнул мне в ухо:

— Смотри! Там Форик!..

И я среди нескольких голов с косами и бантами увидел танкистский шлем. В таком ходил наш одноклассник Усольцев.

Да, без сомнения, это был он! Но… я не знал, как Усольцев отнесется к нашей попытке примазаться. Чижик на этот раз оказался смелее меня. Снова встал на цыпочки и решительно пискнул:

— Эй, Форик!

И тот увидел нас.

Дальше все пошло как нельзя лучше. Усольцев не показал ни капельки удивления. Правдоподобно обрадовался:

— Я уж думал, не придете! Давайте сюда, скорее!

Мы, счастливо сопя, протолкались к нему.

Вредный толстый первоклассник и три девчонки, стоявшие за Усольцевым, заскандалили:

— Ну чё! Нахальные какие, не стояли, а лезут!

А длинная девица класса из седьмого даже наладила кулак:

— Щас получите!

Усольцев указательным пальцем сдвинул со лба шлем, глянул на длинную спокойными зелеными глазами: