Топот шахматных лошадок (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 44

Среди «заповедных» домов попадались и совсем простые, одноэтажные, с сиренью в палисадниках. Вдоль одного такого домика бежал ручей и сворачивал под мостик на дороге.

Девочка лет восьми с белобрысыми хвостиками волос, в сером платьице с рисунком из васильков, пускала по ручью красный мячик. Убегала вверх по течению, бросала мячик в воду, потом обгоняла его и выхватывала из струй — блестящий, будто лаковый.

Один раз она не поймала. Мячик выскользнул из пальцев и запрыгал в воде, явно вознамерившись улизнуть под мост. Оказался рядом с Белкой. Белка, лихо изогнувшись над ручьем, хлопнула беглеца ладонью, поймала в воздухе. И засмеялась: на мячике белой краской была нарисована веселая рожица.

Девочка подбежала.

— Ой, спасибочки. А то чуть не удрал, бессовестный…

Белка помнила мальчиков с самолетиками и была полна благодарности ко всем представителям такого (или «околотакого») возраста. И сказала девочке:

— Смотри, чтобы лиса его не проглотила. Он ведь как Колобок…

Девочка глянула серьезными серыми глазами.

— Это вовсе не Колобок. Он Пома…

— Тоже хорошо… А может вы с Помой знаете, как пройти на Институтскую улицу? Я тут слегка заплутала.

Девочка кивнула, вздохнула по-взрослому:

— Ох, да многие плутают, после как Госпиталя отсюда переехали. Вы идете во-он за тот дом, где крылечко со столбиками. А потом направо…

(Надо же! Ей, Белке, сказали «вы»!) Она поморгала от неожиданности и поправилась:

— Вообще-то мне надо на улицу Строителей. Это далеко?

— Ой, да это совсем рядышком! Вон в тот проулок между тополями…

— Ага, в проулок! Там все крапивой заросло.

— Ну так и что? — удивилась девочка. — Она же здесь не кусачая. Если вы, конечно, ни в чем не виноватые…

— Ни в чем не виноватых людей не бывает, — строго сообщила Белка.

— Ну, не сильно виноватые…

Белка усмехнулась и… поверила девочке. Жгучая на вид трава и вправду оказалась безобидной. Лишь один раз, на полпути, слегка куснула, как бы напоминая, что она, Белка, не без грехов на душе (и это было справедливо). Нужная улица оказалась не «сразу», а еще через два квартала — таких же странных и незнакомых, как Дальнополянская. Но наконец Белка сообразила, что она в знакомом Корнеевском переулке, который упирался в Строителей. Было жарко и пусто, ни людей, ни машин, лишь трещали в заросших сорняками газонах кузнечики. Белка перешла узкую дорогу и оказалась как раз у магазина.

Купленную книгу Белка осторожно, чтобы не повредить самолетик, опустила в сумку, вышла на солнцепек. Собралась опять пересечь мостовую и прежним путем (да, теми самыми удивительными кварталами!) двинуться к дому. И в этот миг полную кузнечиков тишину резанул голос:

— Девочка, иди сюда! Помоги мне! Скорее!

Чужая боль

Голос был мальчишечий, но не привычно-вредный, не насмешливый, когда окликают примерно так: «Эй, гёрла, греби сюда, дело есть!» В голосе звенела беда. Белка метнулась взглядом по улице и увидела, кто крикнул. Наискосок от магазина, через дорогу, торчала из-за сорняков газона светловолосая голова и острые плечи с лямками полосатой, как у десантников, майки.

И глаза, и приоткрытый рот…

Белка метнулась через мостовую к этим полным тревоги глазам. Посреди дороги в щиколотке у нее что-то щелкнуло, «ёкнуло». Белка охнула. Присела на миг, но тут же рванулась опять. Проломилась сквозь сорняки. Крапива здесь была не та, что на Дальнополянской и злорадно отомстила Белке за все провинности. Белка помянула леших и ведьм и, путаясь в стеблях, вывалилась через штакетник на тротуар, прямо к мальчику.

К мальчикам. Их было двое.

Тот, что в тельняшке, сидел на корточках, а второй вытянуто и плоско лежал перед ним навзничь. Белые волосы разлетелись вокруг откинутой головы, нижняя губа была прикушена, закрытые синеватые веки казались полупрозрачными, как папиросная бумага. Красная трикотажная одежонка сбилась, незагорелые, похожие на макароны руки и ноги раскинулись на пыльном асфальте тротуара.

— Что с ним? — быстро сказала Белка и опустилась рядом (а нога ныла).

— Приступ… — мальчик в тельняшке втянул сквозь зубы воздух, словно от боли (получилось «ф-приступ»). Он был по возрасту, как Белка, а лежавший — вроде ребят с самолетиками или чуть постарше. Жалость тряхнула Белку, как озноб.

— Надо скорую. Сейчас… — Она зашарила в складках юбки, отыскивая «Нокию».

— Я уже позвонил, приедут… — Мальчик под мышки подтянул к себе упавшего, положил его затылком себе на кроссовки. Задрал на нем красную футболку, опустил ладони на узкую ребристую грудь, прижал. Оглянулся на Белку:

— Встань за мной… пожалуйста. Положи мне руки на плечи. И если я похолодею, ты надави, чтобы мне… свое тепло… хоть чуть-чуть…

— Да, я знаю!

Белка сразу поняла: старший хочет вытянуть из младшего его боль. Она слышала о таких приемах, ими владеют экстрасенсы. Значит, мальчишка умеет, боится только, что не хватит сил. А она умеет? У нее хватит? Ладно, не до рассуждений!

Она (опять охнув из-за «ёкнувшей» ноги) встала у мальчика за спиной, цепко взяла его за плечи, ощутила кончиками пальцев дрожащие жилки под ключицами. Жилки вдруг забились, как прижатые кузнечики. Плечи стали наливаться холодом, уже готовая к этому Белка отчаянно представила, что у нее внутри жар (прямо атомный реактор!) и она этот жар через ладони передает мальчишке. Никогда она не занималась никаким гипнозом, никакими внушениями, но сейчас напрягла нервы и душу так, что руки и правда оставались теплыми. И мальчик наверняка впитывал спасительное тепло… И Белка стискивала, стискивала пальцы, а мысли при этом дергались и прыгали.

«И ни одного прохожего… Тоже мне «миллионный город»… Так вот помрешь на улице, и никто не заметит… А может и хорошо, что никого… А то появятся какие-нибудь дураки, только одна помеха… А где же скорая…»

Плечи мальчика потеплели, стали влажными, он часто задышал. Тонкие длинные пальцы его на ребрах младшего мальчишки ослабли. А тот шевельнулся, веки дрогнули, поднялись. Он глянул вверх, назад синевато-серыми виноватыми глазами.

— Что?.. Опять, да?

— Потому что растяпа ты, Сёга, — измученно сказал старший. — Наверно, забыл свою лошадку…

— Я не забыл… — Белоголовый Сёга слабо зашевелил коленями, локтями, пальцами, дотянулся до трикотажного кармашка на бедре. — Ой, да… Когда переодевался, не положил…

Старший поднял, подхватил Сёгу за плечи и под коленки, поднял.

— Ну-ка, поехали на травку.

— Я сам…

— Не дрыгайся, — ласково сказал старший.

Сёга, однако, слегка подрыгался — слабо, но дурашливо. И Белка с облегчением поняла, что малыш оживает (хотя какой «малыш», лет девять, наверно, а то и больше). Старший отнес его (видать, совсем не тяжелого) к забору, где густо росла жесткая «пастушья сумка» и подорожники. Посадил, прислонил к забору. По дороге с ноги у Сёги слетел потертый желтый полуботинок. Белка подобрала его, села на корточки и принялась натягивать на Сёгину ступню в красном носочке с дыркой на пальце.

— Расшнуруй сперва, — слабо, но деловито сказал Сёга. Белка расшнуровала, надела, опять завязала шнурок. Выпрямилась. И они со старшим мальчиком оказались друг против друга. Глаза в глаза.

Мальчишкины глаза были серые с желтоватыми прожилками. В окружении похожих на гребешки ресниц. И немножко разные (Белка сразу это заметила): один глаз чуть более узкого разреза, чем другой и потемнее. И это делало взгляд мальчика слегка необычным. А если бы не глаза, то лицо — ну самое обыкновенное. Щеки — не круглые, но и не впалые, нос — не совсем картошкой, но уж и не «классический», уши — не оттопыренные, но и не прижатые. Волосы были прямые, но на концах загибались внутрь и как бы охватывали голову шапкой из льняных прядей. Белка вдруг решила, что мальчика зовут Ваней.

Ванины губы (не пухлые, но и не тонкие, в мелких трещинках) шевельнулись в усталой полуулыбке:

— Спасибо тебе. Ты так помогла… прямо профессионал…