Рыбьи дорожки - Заборский Михаил Александрович. Страница 21

Известны случаи поимки сомов в несколько сот килограммов весом. Правда, сейчас это уже история, но много еще крупных сомов и ныне водится в устьях рек, впадающих в наши южные моря, например в знаменитых гирлах Дона.

Кажется, нет рыбы более оседлой, чем сом. Он привыкает к излюбленному бучилу и может там жить десятилетиями. Сколько сомов гнездилось в подводных катакомбах владимирской Клязьмы, меж черных окаменелых дубов, пока не отравили промышленными стоками воды этой прекрасной реки! Что делать — иной недалекий хозяйственник не уступит браконьеру в истреблении живой природы!..

Сомы очень любят залегать в глубоких, закоряженных ямах. В жаркое время крупный сом не прочь погреться на солнышке, выплывая на середину омута и перевертываясь тешкой вверх. Но и в этом состоянии хищник не теряет «бдительности». Услышав скрип уключин приближающейся лодки, сом немедленно исчезает, оставив после себя большой пузырчатый бурун.

Опытные рыболовы утверждают, что природа неспроста наделила сома нежными мясистыми усами. Затаившись где-нибудь в темном закоулке, он выставляет из-под коряги кончики усов и привлекает подводных простаков на эту своеобразную приманку.

Сом — одна из наиболее прожорливых хищных рыб и, подобно налиму, ест не только живое, но и мертвое. Поэтому удочку на сома часто наживляют кусками мяса, ощипанными и поджаренными воробьями и даже воронами. На любви сома к лягушкам основан древнейший способ ловли на «квок», описанный еще в «Илиаде» Гомера. Смысл этой ловли заключается в подманивании сома звуками, отдаленно напоминающими кваканье лягушки, для чего служит специальный инструмент «клокуша» — фасонная деревянная дощечка с выдолбленным в ней воронкообразным углублением. Клокушей бьют по поверхности воды, она издает глухой уркающий звук, а рыболов едет на лодке и тянет за собой леску с крючком, наживленным лягушкой или мясом перловицы — речной ракушки.

Картину, когда сом, зацепившийся за крючок, таскает по реке лодку рыболова, я не однажды наблюдал на Днепре в районах Канева. И не обязательно сомовий гигант выполнял в таких случаях функции лодочного мотора — сомы там некрупные, редко в полпуда. Дело в том, что украинские «сомятники» выезжают «квочить» в миниатюрных, легких, выдолбленных из вербы челночках, и даже небольшой соменок способен довольно долго таскать по реке эту словно игрушечную лодку.

Ловят сомов на удочки, оснащая их понадежнее. Крючки выбирают толстые и короткие. Увлекаться величиной крючков не следует. Важно лишь, чтобы они соответствовали размеру наживки. Если ловят с берега, к комлю удилища часто привязывают веревку, прикрепляя ее другой конец к колышку, глубоко вбитому в землю, и тем застраховывая себя от неожиданностей. Среди лета в жаркие тихие дни сомов хорошо ловить на удочку, отпуская крючок от поплавка всего на тридцать — сорок сантиметров. Такие удочки расставляют среди кувшинок, в «окнах» или на границах трав, неподалеку от русла реки или «уреза» ямы.

Лучшая ловля сомов в мае, поздним вечером и даже ночью. В июне сом мечет икру и после икромета берет до поздней осени, если она тепла и погожа.

Сом — вкусная и очень жирная рыба. Как-то в разгар зимы я сменял у калязинских рыболовов пудового «сомика», пойманного неводом, на несколько крупных щук. Во время этого обмена стоял жесточайший мороз, и сом вскоре превратился в окостеневший чурбанчик, который никак не влезал в рюкзак. Пришлось рыбу распилить на три части, что мы и сделали при помощи двуручной пилы. Я привез куски в Москву, уложил в железный сундучок, а сундучок запер в дровяном сарае под душераздирающие крики дворовых котов. По мере надобности я отрубал кусок сомовины и тушил с капустой. Когда капуста «доходила», в кастрюле оставался лишь черный поясок упругой, очень прочной кожи да несколько полупрозрачных хрящиков. Сомовина перетапливалась в жир.

Вместе с тем я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь поймал сома зимой на крючок. Несмотря на обилие жира, он относится к числу зябких, теплолюбивых рыб, являя полную противоположность налиму, и во время холодов впадает в оцепенение, поплотнее закутавшись в мягкое одеяло придонного ила.

Налим

…По совести сказать, он доставил нам много хлопот за те два года, пока мы регулярно посещали этот левитановский омут на приветливой речушке, в глубине муромских дремучих лесов.

Он отличался постоянством, облюбовав себе под жилье большую корягу, ветвистые корни которой глубоко ушли в плотный песок отмели. К осени, когда особенно светлела вода, мы часто наблюдали, как этот налим, похожий на толстую коричневую змею, со странным белым пятном около хвоста, выплывал из своего убежища и скрывался в глубине омута.

Так мы его и прозвали — «Меченый».

Иногда, осматривая поставленные на ночь жерлицы, мы находили на крючке мертвых лягушат с очень деликатно обглоданными лапками. Уж, конечно, это были проделки Меченого! Однажды мы были на пути полного сближения, наполовину вытянув его на берег. Как он успел избавиться в тот момент от добротного зацепистого крючка, осталось для нас неразрешенной загадкой.

Однако после этого случая Меченый бросил интересоваться нашими предложениями. В конце концов и мы махнули на него рукой — есть же предел терпению! А затем ударили морозы, замерзла река, и мы увлеклись подледной ловлей щуки километров восемь ниже обиталища Меченого.

Эту зиму нам пришлось много хлопотать с живцами. В реке их поймать было трудно, поэтому мы привозили на санках из дальнего колхозного пруда обледенелые, укутанные тряпками ведра с черными воронеными карасиками.

Мы перекладывали драгоценную наживку в большую плетеную корзинку с крышкой и, положив туда камень, спускали садок на веревке в прорубь. Корзинка была достаточно ветхой, и, хотя мы ее довольно часто чинили, накладывая заплаты на сомнительные места, она все же требовала замены.

Последнюю партию карася мы доставили с особенным трудом. В ранних декабрьских сумерках мы опустили садок на дно. Чуть свет мы уже были на ногах, быстро прочистили лунки, запечатанные темным хрусталем льда, и направились за живцом.

Необычно тяжелой показалась корзина, как только я взялся за веревку. Первое, что мы увидели, вытащив садок на лед, была большая дыра, зиявшая в крышке. Наверное, прутья под одной из заплат настолько прогнили, что струи течения смыли ее, как бумажную наклейку. Печально мы смотрели друг на друга — вот тебе и живец!..

И вдруг в корзине что-то зашевелилось…

Приятель откинул крышку садка, заглянул в него и вдруг восторженно захохотал:

— Меченый! Какими судьбами?! Вот это называется спрятался! Нашел уютный уголок!.. Меченый! Меченый!

Он поскользнулся на голом скользком льду, упал навзничь и, дрыгая ногами, продолжал хохотать.

Да, это был Меченый. Среди тысячи налимов мы безошибочно отличили бы его по белому «родимому» пятну возле хвоста — причудливому изменению окраски на коричневом мраморе кожи. Как он попал сюда за восемь километров от своего «дома»? Как пробрался в укромный опустевший садок? А может, это он сам головой протаранил ветхую корзинку, позарившись на заманчивых карасей?..

Налим и коряга — неотделимые понятия. И если кто из нас не добывал налима летом из самых труднодоступных подводных нор руками, то уж наверняка каждому известен знаменитый рассказ Чехова.

У налима много особенностей, это оригинал в подводном мире. И клюет он обычно не к вёдру, как вся рыба, не на подъеме барометра, а в самое слякотное ненастье. И икромет у него тоже не весной, а в суровые вьюжные январские дни. В жизни его, как и в жизни леща, еще много загадочного. Никто еще не разъяснил, например, почему налима привлекают звуки бряцающего под водой металла.