Желанный царь - Чарская Лидия Алексеевна. Страница 32

А в следующие дни, под его же началом, нижегородские люди выбирали того, кому решили поручить начальство над войском.

В то время близ Суздаля, у себя в вотчине, лечился от ран князь Димитрий Михайлович Пожарский. К нему отправили гонцов по настоянию Минина с просьбою от нижегородцев стать во главе ополчения.

— С радостью соглашусь служить великому делу, ежели изберете из достойных людей такого, кому ратной казной заведовать, чтобы на нее содержать войско, — отвечал послам Пожарский.

Гонцы вернулись с княжеским словом в Нижний Новгород, и всем городом был единогласно избран Минин в помощники князю-воеводе и заведующим ополченской казной.

С того же дня начался и самый сбор ополчения. Разосланы были грамоты по ближним поволжским городам, затем, вслед за ними, и в дальние поморские. Решено было собираться ополчению в городе Ярославле. В первых числах апреля сюда первые пришли нижегородцы. Здесь они простояли четыре месяца, не решаясь двинуться к Москве без подкрепления от остальных городов. Здесь же образовалось временное правительство. Князь Димитрий Пожарский с Мининым, с Ярославским митрополитом Кириллом, с духовенством и боярами-воеводами образовали Земский совет. Пока со всех сторон в Ярославль стекались из других городов ратные люди, «Совет всея земли», как назывался этот совет, положил: в Новгород отправить послов и занять мирными предложениями укрепившихся в нем шведов, посулив им выбрать шведского королевича в московские цари, на Украину, в свою очередь, послать грамоту с приказом отстать от вора, появившегося там, и присоединиться к ополчению.

Что же касается казаков, то они сами отставали от Заруцкого и присоединялись к ярославскому ополчению.

Наконец в августе это ополчение двинулось к Москве.

Заруцкий, хозяйничавший вокруг Москвы, узнав об этом, ушел, с оставшимися ему верными людьми, в Коломну, а оттуда в Рязанскую землю.

Остатки войска Трубецкого, державшие в осаде Москву, посланы были навстречу Пожарскому звать его «стояти в таборы», то есть присоединиться к прежнему ополчению.

Но Пожарский, хорошо зная разбойничью распущенность казаков, отказал Трубецкому и укрепился от него отдельно.

Гетман Ходкевич, посланный королем Сигизмундом с запасами в помощь сидевшим в осаде в Кремле полякам, быстрым ходом приближался к Москве. Но он опоздал, князь Пожарский уже стоял на левом берегу Москвы-реки. Казаки на правом.

Ходкевич напал на дружины Пожарского.

Казаки сначала спокойно смотрели на битву.

Поляки начали одолевать.

И тут-то не выдержали русские сердца.

— Бьют наших! Поможем своим, братцы! — крикнули казацкие атаманы и, слившись с ополченскими дружинами, ударили на поляков.

Бой разгорался… Москва стонала от лязга оружия, от пушечной пальбы и воплей погибавших… Кровь русская и польская, смешавшись, лилась рекою.

Но самое жуткое было еще впереди…

Наступило 24 августа, решающий день для осаждающих и осажденных в Кремле поляков.

Глава V

С самого раннего утра уже загремели пушки. Дым от мортир серым туманом клубился над Москвою. Трескотня самопалов и лязг холодного оружия сливались с воплями раненых и стонами умиравших. Хмурое небо окрасилось заревом тут и там загоравшихся от выстрелов строений. Зловещим казался этот пурпур небес. И такой же пурпур заливал землю.

Всю ночь на стены Кремля втаскивали все новые и новые снаряды.

Изможденные продолжительным голодом и стычками с осаждающими, польские жолнеры, с суровыми сосредоточенными лицами, слушали команду своих панов ротмистров. Иногда открывались стремительно ворота Кремля, и польский отряд с саблями наперевес выступал из засады. Быстро снова закрывались ворота, задвигались тяжелыми засовами, и вновь ждали осажденные сосредоточенно и сурово возвращения своих лазутчиков.

Сам гетман, пан Гонсевский, руководил стрельбою на стенах Кремля. Его красный кунтуш мелькал направо и налево. Но голодные, изнуренные гайдуки и жолнеры трясущимися руками брали неверные прицелы. Бесполезно ухали мортиры, не принося особого вреда тем, кто бился там, внизу, в Китай-городе, за разрушенными стенами Белгорода и на Москворечье. Паны ротмистры то и дело подбодряли устававших, измученных солдат, чуть живых от голода и изнуренья.

Им сулили скорую победу, напоминали о том, что ради них его величество король на выручку им прислал Ходкевича с полками и провиантом.

И, собрав последние усилия, измученные жолнеры посылали свое «Виват!» с высоты стен Кремля…

На высокой звоннице Чудова монастыря, притаившись за высоким колоколом, стояло двое людей. Красивый юноша, лет пятнадцати-шестнадцати, и сморщенный, но еще бодрый старик. Их лица были худы и бледны, одежды мешком сидели на обоих. Страшный голод, свирепствовавший среди осажденных, давал себя знать и им. Отсюда, с этой вышки, оба они могли видеть весь ход сражения, происходившего внизу. Вся Москва отсюда видна как на ладони.

— Глянь, глянь, Сергеич! Наши, никак, дрогнули… Отступают… Господь Всесильный! Сам гетман Ходкевич ударил на острог, коим князь Никита Кофырев, свояк наш, воеводит. Гляди, гляди, Сергеич, никак, дрогнули его люди, обращаются вспять! — заметил взволнованно Миша, которому хорошо была видна знакомая широкоплечая фигура князя.

Он узнал его сразу с начала битвы, хотя с ухода первого земского ополчения не видел князя Никиты. Доходили слухи, что Никита Иванович, после потери убитого брата и пострижения невесты, уехав из Москвы, попал в Ярославль в те дни, когда там набиралось ополчение, и поступил под знамена Минина и Пожарского.

Миша и Сергеич, находившиеся с утра на вышке, давно приметили знакомую фигуру, бесстрашно носившуюся впереди своего отряда. С захватывающим волнением юный Романов следил за битвою. И снова сердце его, как прежде, замирало от жгучего желания прийти на помощь своим, собрать тайно от поляков всю романовскую челядь и отвести ее самолично под начало того же князя Никиты, что ли, либо другого воеводы… Но слезы старицы Марфы, ее ужас перед разлукой с ним, Мишей, охлаждали невольно пыл отважного юноши.

Горящими глазами следил Миша за тем, что происходило за стенами Китай-города и Кремля… Высокая звонница монастырская упиралась в стену… И такою близкою казалась битва там, вдали…

Начинало смеркаться, а битва все не утихала. Сергеич несколько раз напоминал молодому боярчику, что беспокоится матушка-старица его долгим отсутствием, а Миша все не решался оставить своего поста. Прибегали челядинцы с романовского подворья и снова уходили отсюда, чтобы отнести Марфе Ивановне свежие вести о ходе сражения.

До самых сумерек не прекращалось оно. Окопы и остроги по нескольку раз в этот кровавый день переходили из рук в руки.

Ходкевич со своими полками наседал на дружины Пожарского. Казаки снова бездействовали, предоставляя управляться земскому ополчению одному с врагами. Вот-вот, казалось, дрогнет ополчение, изнуренные долгим боем, воины поддадутся врагу. Тогда Минин, зорко наблюдавший битву, подскакал к князю-воеводе. Вожди совещались недолго. Чего-то просил Минин. Ему утвердительно отвечал Пожарский. И вот, с низко надвинутым на глаза шеломом, в забрызганной вражеской кровью бранной кольчуге, недавний земский староста и мясник, как заправский воин, метнулся в битву.

Взяв три конных сотни у князя-воеводы, Козьма Минин сам повел их со стороны Крымского брода.

Этот натиск был так неожидан для поляков, что они замялись. Расстроились их ряды и, дрогнув, ударились в бегство по пути к гетманскому стану. Разя своей саблей, Минин кинулся за ними следом. Вокруг него, под ударами отбивавшихся врагов, падали лучшие силы ополчения. Сам родной племянник Минина скатился замертво с коня, залитый кровью. Несколько молодых бояр упали тут же. Но даже смерть племянника не остановила Минина. Только сердце сжалось от боли да энергичнее заработала его сабля по головам врагов.