Спроси у марки - Свирский Владимир Давидович. Страница 16

— Мы с вами никогда не встречались? У меня такое чувство, что я давно вас знаю. Отвечайте!

Януш молчал.

Офицер повернул его голову и посмотрел на профиль.

— Нет, я не мог ошибиться! Прошу вас, не мучьте меня! Где я вас видел? Вы артист?

Представляешь, гестаповец просил не мучить его!

Януш молчал. Молчал и потом, когда смотрел в дула направленных на него винтовок.

Запомни, внучка, это произошло в високосном тысяча девятьсот сороковом году, — году XII Олимпийских игр!

Знаешь, о чем я сейчас подумал? Надо, чтобы для каждого человека, специально для него одного, хоть раз в жизни бежал Януш Кусочинский! Неважно, как его фамилия, и не обязателен для этого стадион! Ты меня понимаешь, девочка? Я бегу для тебя, Света! Только для тебя одной!

Мои марки совсем перестали ревновать! Да, да. Они только чуточку поворчали: „Ну и выдумщик же ты! Нашелся путешественник, Янка в стране янки! Постыдился бы, голова уже совсем седая, а все фантазируешь!“

Что-то в этом роде они мне сказали. Все может быть! Может, все это лишь моя мечта, и никакого Кусочинского я не видел. Но знаешь, девочка, хорошая мечта тоже чего-то стоит!

Будь здорова, внучка! Напиши мне, если захочется, я буду рад. Привет тебе от моих марок, они тоже желают тебе скорого выздоровления и приглашают в гости на наш крутой берег.

Ян Аболинь».

Самое невероятное — это то, что, прочитав письмо Яна Аболиня, Света тут же заснула. И проспала ровно сутки. Когда она проснулась, на стене, на том же самом месте, что и вчера, играл солнечный зайчик. И вдруг ей показалось… Нет, этого не может быть! А если — правда? Так попробуй! Если получилось один раз, то должно получиться еще! Нет, нет, нечего пробовать, тебе только приснилось, будто пальцы правой руки чуточку шевельнулись и даже ощутили друг дружку… Так пошевели еще раз! Боишься потерять надежду? Трусиха! Можно пронадеяться всю жизнь! Помнишь, что сказал бородатый доктор папе? Они думали, что я не слышу. «Медицине известны случаи, когда в подобном состоянии больные находились тридцать и больше лет… Тут все индивидуально». Ну и надейся тридцать лет!

Прежде чем попытаться сжать пальцы правой руки, Света сжала зубы, зажмурила глаза…

Нет, это был не сон! Пальцы ощущали друг друга! Они двигались! Этого движения нельзя заметить глазом, но она-то знала, что пальцы начали дышать! Она это чувствовала! Света схватила лист бумаги и просунула его между большим и указательным пальцами больной руки. Лист медленно пополз вниз. Тогда она сделала усилие, еще, еще, до боли в скулах! И лист остановился. Его держали пальцы! Ее пальцы!

Несколько минут Светлана отдыхала, прислушиваясь к стуку своего сердца. «У-ра! У-ра!» — тревожно и радостно стучало оно.

Отдохнув, она снова вставила лист бумаги между неподвижными пальцами. И пальцы снова не дали ему упасть!

Вот, в общем, и все. Да, чуть не забыл. Ян Петрович Аболинь, которого я навестил летом прошлого года, показал мне письмо, полученное от Светы.

«Дорогой дедушка Ян! Я выздоравливаю! Ты представляешь?! И это сделал ты, и все, кто бежал для меня. Я уже немножко хожу, а вчера прошла до окна и обратно без костылей. Твое письмо я дала прочитать Юране. Мы даже с ним сильно поспорили. Вообще-то он хороший, но иногда бывает несносным, как все мальчишки. Вот он и говорит, что ты, дедушка, про олимпиаду все выдумал! Ну нет, он прямо об этом не говорит, но видно, что очень сомневается. Он говорит, что так не может быть, чтобы человек не помнил: было с ним такое или нет, тем более — про такое событие. Ты, дедушка, не спорь с теми, кто тебе не верит, пусть они не верят, пусть они думают по-своему, а мы будем по-своему. Вот я же верю тебе, что марки с тобой разговаривают, что они умеют и смеяться, и сердиться, и обижаться. А ведь наверняка есть очень много людей, которые скажут: „Ерунда! Что они, живые, что ли? Этого не может быть!“

Я очень рада, что твои марки меня признали. У меня есть любимая марка, ты, конечно, знаешь ее, на ней Диагор нарисован. Когда я читала твое письмо, у меня было такое же состояние, как у Диагора, когда сыновья его на плечах по стадиону несли. Я даже испугалась, что тоже умру от счастья. Я потом Диагору про тебя рассказала. И про Януша Кусочинского. Знаешь, как ему было интересно!

До свидания, дедушка! Спасибо, спасибо, спасибо! Папа и Юраня передают тебе приветы. И наши с Юраней марки — тоже!»

Техника безопасности

А ведь Алексей Оспищев был и раньше, задолго до «Текстильщика», знаком со Светой Кругловой. Правда, заочно.

Но прежде чем рассказать об этом знакомстве, мне придется немного потревожить Лешину биографию. И не только его, но и еще одного человека. Потому что не встреть тогда Оспищев на троллейбусной остановке совершенно случайно Виктора Николаевича Строкова, дядю Витю, его жизнь не сделала бы опасного зигзага.

Я написал «совершенно случайно» и задумался. Вроде бы все верно, вы сейчас сами убедитесь, встреча, действительно, была случайной, и все-таки мне видится нечто закономерное в том, что они нашли друг друга.

Познакомила их директор школы, в которой учился Леша. Не прямо, конечно: «Разрешите Вам представить — это ученик четвертого класса, великий троечник Алексей Оспищев, а это…» И все-таки именно она свела их. Дело в том, что Оспищев, как и многие его товарищи, собирал марки. Вначале директриса не испытывала особой неприязни к филателистам, она просто не замечала их. Но однажды случилось ЧП — чрезвычайное происшествие: из милиции привели Олега Лепнева и Борьку Сатекова. Надо ж до такого додуматься — вскрывать почтовые ящики на лестничных клетках! Писем они, само собой, не брали, только марки отмачивали. Начались расспросы-допросы, ну они признались, что прошлогодняя чистка карманов в гардеробе — тоже их работа, деньги понадобились на гвинейских «бегемотов» и «слонов» — таких красивых марок у них в магазине еще никогда не продавали. Вот тогда директриса и сказала, Леша сам слышал:

— Чтобы этих марочников у меня в школе и духу не было!

С тех пор филателисты ушли в глубокое подполье, о марках говорили с оглядкой — не слышит ли учитель, обменивались в туалетах или у филателистического магазина. Иногда ездили в лес, к больнице пароходства, где разбрасывал свои торговые точки черный рынок. Вот тут-то и скрестились жизненные пути Алексея Оспищева и Виктора Николаевича Строкова.

Леша договорился ехать в лес вместе с Борькой Сатековым, но Борька в последний момент позвонил и сказал, что не пускают: некому остаться с маленькой сестренкой. Ехать одному не очень-то хотелось, к тому же и денег за неделю удалось наэкономить всего-ничего — шестьдесят пять копеек. С таким капиталом у больнички делать нечего. Но все-таки поехал.

Была середина апреля, и хотя весна припаздывала, за городом уже ощущались ее голоса, цвета и запахи.

Леша вышел из «семерки» следом за мужчиной лет тридцати с копной вьющихся золотистых волос, тонкими усиками на продолговатом лице и веселыми глазами. На нем была спортивная курточка, и сам он был спортивный — тонкий, пружинистый. В руках мужчина держал черный чемоданчик «дипломат». Усики и глаза Леша рассмотрел, когда незнакомец обратился к нему с непонятным вопросом:

— По моим агентурным данным, где-то здесь неподалеку скрывается пункт элементарного товарообмана. Ты тоже туда?

— Нет, я на марки, — смешался Оспищев.

— А я о чем? И, конечно же, мечтаешь раздобыть «голубой Маврикий», «черный пенни», ну, на худой конец — «зеленый токийский». Угадал? Не отвечай, старик, твои глаза уже все мне сказали! А еще они сообщили мне, что их хозяин не возражает против жвачки. Может быть, я ошибаюсь?

Хозяин глаз не возражал. То есть он очень даже не возражал.