Поселок Тополи - Саутолл Айвен. Страница 2

— А ну гасите костер!

Мальчики удивленно посмотрели на нее. Она была похожа на рассерженную учительницу.

— Сколько раз повторять! — сказала она. — Гасите сейчас же!

— Мы просто завтракаем, — сказал Уоллес. — Что тут такого?

— Должны бы знать, не маленькие. Гасите костер, не то я сообщу в полицию. Жечь костры в такую погоду — за это полагается штраф двести фунтов и тюрьма.

— Да он совсем маленький! — взмолился Уоллес. — И яму мы вырыли. Мы ведь за ним следим.

— Гасите немедленно! Вылейте на него воду из котелка.

— Вот еще, — сказал Уоллес. — А что же нам пить? День-то жаркий.

Но пока он говорил, Гарри уже поддел котелок палкой и вылил воду в яму, потому что он как-то вдруг заметил, до чего жарко, и как сильно дует ветер, и как он раздувает пламя, и как мечется дым.

— Теперь затопчите! — кликнула женщина. — До последней искры. Чтобы ничего не осталось.

Она не сводила с них холодного взгляда, пока они всё не сделали, а тогда сказала:

— Если вам в такой день понадобился кипяток, зайдите в какой-нибудь дом и попросите вежливенько. А огонь в это время года — опасная игрушка. Запомните это.

Она уехала, а мальчики мрачно переглянулись.

— Игрушка, скажет тоже, — проворчал Уоллес.

— Черт знает что! — фыркнул Грэм.

— А в общем-то, она, наверно, права, — сказал Гарри.

— Мы же за ним следили. Ничего бы не случилось. — Уоллес был очень расстроен. — Если нельзя разводить костры, что же мы будем пить и есть? И к чему тогда сосиски?

— Я не знаю, — сказал Грэм.

— Идиотство! Ей-то хорошо. Приедет к себе домой и включит плиту. Эти мне взрослые… Никуда от них не денешься. Штраф в двести фунтов за то, что хотели позавтракать! Тюрьма за чашку кофе! Что ж нам, умирать с голоду?

— У нас есть булки, — сказал Гарри.

— Подумаешь, булки!

— А пить можно воду.

— И ты туда же? Я хочу сосисок и кофе.

Возле них снова остановилась машина. На этот раз встречный пикап, и за рулем сидел мужчина — видимо, фермер.

— Вы, мальчики, уж не костер ли разжигаете? — спросил он.

— Нет, — угрюмо ответил Уоллес.

— То-то же, смотрите.

Они поели булок и запили их водой. Радость этого волшебного дня уже сильно потускнела.

…Когда-то, и не так уж давно, люди ездили в Тинли проводить летний отдых, но с быстрым ростом большого города он лишился своего скромного очарования и уединенности. Из тихого поселка в западных предгорьях он превратился в расползшийся, грязный отдаленный пригород с немощеными улицами и дешевыми домами. Предприимчивые дельцы всюду понаставили рекламных щитов: «Отличные участки под застройку», «Лучшие строительные панели», «Вносите 5 фунтов — и земля ваша». Топографы разукрасили лес клеймами на деревьях и вбили в голодную, желтую землю белые колышки, чтобы наметить новые улицы и участки. Там и тут посреди этой пыльной пустыни уже возвышались готовые или недостроенные деревянные дома.

Почва здесь была каменистая, и деревья росли не высокие и прямые, а изогнутые, низкорослые, цепкие. Все тут было сухое, ломкое, трава — жесткая, с острыми концами, а густые заросли, вскормленные теплыми весенними дождями, к середине января стали особенно огнеопасны — фитиль, готовый загореться от малейшей искры или удара молнии. Весь лес позади Тинли до подножия основного хребта был как гигантская бомба замедленного действия.

Так почти всегда бывало близ Тинли в январе на памяти многих поколений, и много поколений людей относилось к здешней природе с почтением и с опаской. Только раз она вышла из повиновения. Случилось это в 1913 году. Леса тогда охватило пожаром. Огненные столбы и полотнища ринулись в горы, поднялись по ущельям, перемахнули через хребет и сверзлись вниз, на ту сторону. Сгорело дотла около сотни домов. Оголился лес на десятках тысяч акров. Четырнадцать человек погибло в огне.

И теперь ни один трактор не выходил в поле без искрогасителя, ни один хозяин не решался жечь мусор на улице, никто не бросал спичку, не убедившись, что она погасла, курильщики старательно затаптывали окурки в пыль, никто не оставлял на земле бутылку или осколки стекла, чтобы они не притянули солнечные лучи к чему-нибудь легко воспламеняющемуся. Днем ли, ночью ли, строгой проверке подвергался каждый замеченный огонек, каждая струйка дыма. Когда начинал дуть северный ветер, нельзя было терять ни секунды, потому что северный ветер в разгаре лета дул горячий, порывистый, немилосердно сухой. Там, откуда он налетал, простиралось две тысячи миль сплошной суши, дочерна пропеченной палящим солнцем. Северный ветер сам был как огонь, только без пламени.

Довольно скоро настроение у мальчиков поднялось. Слишком они были молоды и беззаботны, чтобы долго огорчаться. В карманах у них было по нескольку фунтов (скопленных за последние месяцы), и они чувствовали себя миллионерами.

Добравшись до Тинли, они досыта наелись пирожков и мороженого с кока-колой, купили в дорогу еще булок и сосисок и дешевенькую крошечную спиртовку, величиной с жестянку от гуталина, в которой метиловый спирт горел синим пламенем без дыма.

«Работает не хуже газовой плитки, — сказал им продавец. — Расчистите местечко, выроете ямку, от ветра загородите камнями — и никакого риска».

Они не прошли и полутора миль по дороге, ведущей из Тинли в горы, когда Уоллес сказал:

— Устал как собака. Давайте дойдем до какой-нибудь воды и остановимся на ночь.

— Это идея, — благодарно отозвался Грэм: сам он ни за что не решился бы это предложить.

Они нажарили сосисок, сварили кофе, и болтали, и отмахивались от комаров, и смотрели, как загораются звезды, и слушали, как скрипят и потрескивают деревья от сухого горячего ветра.

Потом стали шарить электрическими фонариками в подлеске и в листве над головой. В лучах фонариков, как блестки, мелькали насекомые.

— Нас учили, что лучи преломляются, — сказал Гарри, водя фонариком из стороны в сторону. — А у меня не хотят преломляться.

Палатку расставлять они поленились, просто залезли в спальные мешки.

— Дождя, надеюсь, не будет, — сказал Грэм.

Приятно было слышать в темноте голоса, даже свой собственный голос.

— Мой отец говорит, что дождя теперь не будет целый месяц. — Это голос Гарри.

— Жарко, а? — Это опять Грэм, хотя, кто именно что говорил, было неважно, лишь бы голоса не смолкали.

— Ужас, как жарко, — согласился Уоллес.

— В этих мешках скоро станет как в печке.

— Зато комары не сожрут.

— У меня есть мазь от комаров. Хочешь?

— А здорово вот так пожить одним, верно?

— Красота.

— И сам как-то лучше делаешься. Понимаешь, не пай-мальчиком, а просто лучше.

— Как будто все нипочем?

— Да, вроде того.

— Кинь-ка мне свою мазь.

— Такое чувство, будто хочется сделать что-то необыкновенное.

— Например, что?

— Да не знаю. Ну, чего раньше никогда не делал. Такое, за что в газетах печатают.

— Вроде как прыгнуть с парашютом?

— Вот-вот. Или вроде как вести машину, или срубить дерево, или, может, побриться.

— Я-то каждую неделю бреюсь. По средам.

— Честное слово?

— Ну да, папиной бритвой. Красота эти электрические бритвы. С лезвиями не сравнить.

— Да, здорово.

— А мой отец говорит, что они никуда не годятся. Он говорит, что такой бритвой и младенца не побреешь.

— Просто он неправильно ею пользуется. Меня она бреет прекрасно.

— Интересно, какое это ощущение, когда прыгаешь с парашютом?

Вдали на шоссе шумели машины, где-то залаяла собака.

— Завтра что будем делать?

— Найдем местечко получше и составим план.

— Слишком удаляться от Тинли не стоит.

— Ага. За едой-то придется ходить.

— Отойдем мили на две, на три. А то еще местные ребята пронюхают, что мы здесь.

— Еще вздумают на нас напасть.

— А когда мы двинемся к этим Пинкардам?

— Не знаю. Мне не так уж и хочется к ним идти. Туда знаешь сколько шагать, а если приедут его родители, так и вовсе мало радости.