Здравствуй, сосед! - Лихоталь Тамара Васильевна. Страница 24

Но пока эти красавцы кони по-лебяжьи выгибают гордые шеи и нетерпеливо роют копытами землю.

К рыжему коню, которого с трудом удерживает на поводу седой конюх, подошёл статный молодец без воинских доспехов, но с мечом у пояса. Перехватив повод, легко вскочил в седло. Конь взвился на дыбы. Стоявшие вокруг подались назад, расступились. Конь танцевал, пытаясь сбросить всадника. Но тот словно влип в седло, крепко держа поводья.

— Это княжеский дружинник Ставр, — сказал Борис. — Я его знаю. Видели, как он с конём? Да он на каком хочешь усидит, хоть на самом чёрте.

Толпа любопытных снова сомкнулась, заслонив от ребят и коня и всадника. Мальчишки стали проталкиваться вперёд, поближе. Кто-то обругал их, кто-то пригрозил надрать уши. Седой конюх хотел было схватить протиснувшегося вперёд Бориса за шиворот, но, глянув на его круглую шапку из алого бархата и отороченный мехом кафтанчик, опустил руку и поклонился сыну боярина. За Борисом протиснулись и Вишена с Васильком.

Сначала казалось, конь несёт седока как хочет. Ещё немного, и он врежется в дальний ряд, где мычат коровы и мелькают яркие платки женщин. Но Борис был прав. Всадник справился с конём. Доскакав до конца поля, он круто поворотил коня назад, и тот, послушный властной руке, понёс его обратно.

— Видали? — снова сказал Борис, кивнув на дружинника. — А конь хорош, угорской породы.

Ни Вишена, ни даже всё всегда знающий Василёк не спорили с Борисом. Уж в чём, в чём, а в конях Борис разбирается. Ещё бы. У отца Бориса, боярина Ратибора, на конюшне десятка три коней.

— Отец обещал подарить мне Уголька, — похвалился Борис. — Как минет мне десять лет, так и подарит.

Вишена завистливо вздохнул. Он хорошо знал трёхлетка Уголька с лоснящейся, отливающей чёрным серебром спиной. Теперь уже Вишена не помнил, что совсем недавно он собирался наняться в помощники к купцу и отправиться в дальнее плавание на большой ладье под белым парусом. Не помнил, что хотел переписывать книги, как писцы в библиотеке. Он будет дружинником, таким же смелым и ловким, как Ставр. И купит такого же коня, как этот огненный красавец. Конь будет вот так же косить горячими глазами и выгибать шею, будет вставать на дыбы и рвать поводья. Но Вишена справится с ним и помчится во весь опор. Больше, казалось Вишене, в жизни никогда ничего ему не будет нужно.

А Борис продолжал расхваливать Уголька, а заодно и себя, как ловко будет он скакать на коне.

— Меня Ставр обещал научить. Он всегда приходит первым. На всём скаку может поднять с земли иголку! Любит он коней. Своих, правда, у него нету. Думаете, он для себя коня испытывал? Нет. Разве купить ему такого коня! Это он по велению князя, для княжеской конюшни. Он и наших коней смотрел. А про Уголька знаете что сказал? «За такого коня жизни не жаль!»

Наверное, толклись бы мальчишки на Козьей Бородке до позднего вечера, да смотреть больше не на что было. Одного за другим уводили с поля коней — угольно-чёрных, и снежно-белых, и огненно-рыжих, похожих на солнце. И тех, что купили, и тех, для которых не нашлось покупателя. Что же, сегодня не нашлось, найдётся завтра. Не томить же весь день дорогих коней. А то спадут с тела или, не дай бог, захворают. Это не смердьи лошадёнки, терпеливые и привычные ко всему.

Вишена и Борис расстались с Васильком, жившим на Торговой стороне, и пошли к мосту. Но тут им пришлось задержаться. К причалу, где стояли ладьи, вереницей шли измождённые, в оборванной одежде люди, связанные друг с другом длинной толстой верёвкой. Были здесь и молодые мужчины, и женщины, и подростки, и дети. Они проходили совсем близко, и Вишена хорошо видел их. Различал темноволосых половцев с раскосыми глазами, и широколицых чудинов, и своих — русских с белыми, будто лён, волосами.

— У нас тоже чудины есть, — сказал Борис. — Когда зимой ходили на них в поход, отец много пленных привёл. Теперь живут у нас холопами.

Вишена ничего не ответил. Всё смотрел на невольников.

Половцев Вишена не жалел. Сколько раз слышал он про половецкие набеги. Вот недавно дядя Данила, отец Глеба, рассказывал: налетели поганые степняки на их село. Данила и Купава с ребятами успели убежать в лес. Потому и спаслись. Не то попали бы все в полон. Но всё равно и дом их сожгли, и коня увели. И голодно, и страшно было там оставаться. Вот и перебрались они в Новгород. Теперь же половцы сами в полон попали. Так им и надо! А вот русские, свои… Связанный с половчанином белоголовый парень… На кого же он похож?.. «На Ждана — вот на кого!» — вдруг догадался Вишена. Как же случилось, что стал он рабом, невольником, которого сегодня продали на торгу? Может, попал в полон? А может… Опять-таки дядя Данила пришёл к ним хмурый, говорил невесело, что вот с тех пор, как поселился он на подворье боярина Ратибора, сколько ни трудится, как ни старается, а расплатиться всё не может. Теперь уже и жена, и Зорька, и Глеб работают на боярина. Отец слушал, сочувственно кивал головой. А Ждан сказал: «Все мы скоро будем холопами у Ратибора!» Вот и этот белоголовый, похожий на Ждана парень… Может, совсем ещё недавно был он свободным человеком, жил у себя дома, пахал землю или занимался ремеслом. А сегодня продали его на торгу, как продавали коней. Купил его чужеземец, должно быть грек. Вот его ладья. Днём, когда они шли на Козью Бородку, её разгружали гребцы, выкатывали на берег бочки с маслом и вином, носили в корзинах пахучие заморские фрукты. А хозяин ладьи стоял на палубе и отдавал приказания. Сейчас он тоже вышел на палубу, что-то крикнул на своём языке гребцам, и те, подбежав к невольникам, стали загонять их на корабль. Поднялся плач и крик. Рванулся в сторону белоголовый парень, но верёвка удержала его, только натянулась туго и потащила в сторону связанного с белоголовым парнем половчанина. Половчанин полетел на землю. Гребцы набросились и на того и на другого с палками и плетьми. И, связанные верёвкой люди, подталкиваемые со всех сторон, стали подниматься по сходням.

До утра ещё простоит греческая ладья на причале. А с рассветом поднимет паруса. И увезёт чужая ладья купленных на Новгородском торгу невольников — и половцев, и чудинов, и русских.

Вишена с Борисом уже шли по мосту. В ушах свистел ветер, волховские волны плескались внизу у толстенных опор.

— …Отец говорит, скоро на суздальцев в поход пойдёт. Я научусь ездить на Угольке и тоже пойду в поход! — хвастал Борис. — Как поскачу с мечом в руках — всех разобью!

Слушал Вишена Бориса, и становилось ему до того обидно! Разве он хуже Бориса? Ещё неизвестно, кто из них окажется смелей в бою.

— Я тоже поскачу и тоже всех разобью, — сказал он, насупясь.

— Ты? А где ты возьмёшь коня? Где меч достанешь или копьё? А я отцовский меч возьму! Булатный! — продолжал хвастать Борис. — Как увидят этот меч враги, сразу сдадутся. Вот и возьму их в полон! Будут у меня холопами!

Вишена понимал, что негде взять ему ни коня, ни меча, ни копья — разве только сапожный нож, который сковал отцу Фома, но продолжал упрямо бормотать сквозь набегающие на глаза слёзы:

— И я разобью и возьму в полон… И у меня будут холопами…

— У тебя? Холопами? — захохотал Борис. — Охо-хо-а-ха-ха. Да ты сам-то хо…

Вишена как налетел на него — стукнул раз, другой, и Борис уже лежал, растянувшись на бревенчатом настиле моста, а круглая Борисова шапка из алого бархата отлетела, покатилась и плюхнулась вниз в волховские волны.

Когда Борис поднялся, отряхивая свой отороченный мехом кафтанчик, Вишена уже был на другом конце моста.

24. Бабушкин пирог

Лето было в разгаре. У девятиклассников наконец кончились занятия. Серёжа перешёл в десятый. По этому торжественному случаю и подарили ему фотоаппарат. С утра до вечера Серёжа только и делал, что кричал всем, кто попадался под руку: «Стой — не двигайся! Я поймал отличный кадр!» Прицеливался, зажмурив глаз, и щёлкал. Чаще всех попадалась ему под руку Лена. Но даже если она не попадалась, Серёжа всё равно снимал её, потому что больше снимать было некого. Пока не приехала бабушка. Лена очень любит, когда бабушка приезжает к ним погостить. В доме сразу становится так уютно. Появляются разные вкусные вещи — баклажаны, которые бабушка называет «синенькими», вишнёвое и абрикосовое варенье в больших глиняных посудинах, которые бабушка называет «макотрами». Лену бабушка называет «ясочкой». Про Серёжу говорит: «Де же наш хлопчик подивався?» А когда ищет свои очки, спрашивает: «Чивы их не бачилы?» Так говорят у них на Украине.