Перчинка - Праттико Франко. Страница 39

Перчинка со всех ног бросился к танку и, в мгновение ока взобравшись по гусенице, оказался перед башней. Едва он успел приложить к плечу свой тяжелый карабин, как стальная крышка откинулась и в отверстии люка показалось изумленное лицо немца. Перчинка зажмурился и выстрелил. Танкист рухнул навзничь внутрь танка. Люк оставался открытым. Тогда мальчик, положив карабин на башню и опустив ствол в люк, начал стрелять, пока не расстрелял всю обойму. Одновременно с последним выстрелом он услышал глухой взрыв под ногами и понял, что взорвались боеприпасы, находившиеся в танке.

Не теряя ни секунды, он в один прыжок слетел на мостовую, оставив на башне карабин профессора. Но тут башня второго танка повернулась на три четверти, и из нее полоснула пулеметная очередь, засыпав пулями все пространство между ним и колоннадой, за которой прятался неаполитанец. Затем, не переставая стрелять, танк начал медленно пятиться назад.

Отпрыгнув за подбитый танк, Перчинка бросился бежать. Вокруг визжали пули. Потом вдруг его коснулось что-то горячее, и он почувствовал, как все его тело охватывает непреодолимая усталость. Он упал. Вокруг по-прежнему бешено прыгали пули. Полежав немного, Перчинка приподнялся и пополз к тротуару. Теперь вся улица гудела от пальбы.

— Наши вернулись! — прошептал мальчик.

С трудом повернув голову, он увидел, что первый танк объят пламенем и к колоннаде бегут люди. Потом мальчик почувствовал, как что-то теплое заливает ему руки. Взглянув на ладонь, он увидел, что она вся в крови. «Ранили все-таки», — подумал Перчинка и снова опустился на тротуар.

Теперь ему уже не хотелось воевать, ему хотелось лежать вот так, не шевелясь, и смотреть в небо, видневшееся между карнизами старых домов. Оно было такое ослепительно голубое, какого мальчику не приходилось видеть ни разу в жизни. Потом эта голубизна поблекла, словно все вокруг подернулось туманом. Шум сражения начал затихать, становясь все более далеким и нереальным, как во сне. Перед глазами мальчика мелькнула птица, потом чья-то рука, и, наконец, все утонуло в непроглядно-черном мраке.