Валдайские колокольцы - Ефетов Марк Симович. Страница 19
А потом мы с Яковом Павловичем снова бегом догоняли проводника, который уже скрылся с Серым за деревьями.
45
Серый уверенно направился в глубь леса. Собака шла на длинном поводке.
Я продвигался сквозь лес непосредственно за проводником. Федотов и Нина Васильевна были в трех-четырех шагах от меня.
Собака вела проводника по маленькой тропке, а потом натянула поводок к такой чащобе, что проводнику и нам пришлось сильно нагибаться: ветки секли по лицу. Тут, должно быть, никогда ни один взрослый человек не проходил, иначе ветки наверху были бы сплетены не так плотно. А Славка свободно мог здесь пройти: ветки были на полтора метра от земли. Получился своеобразный тоннель. Я-то и не знал, что в лесу есть такие непроходимые места. Нам ведь приходилось, совсем как героям Жюля Верна, перелезать через стволы упавших деревьев или чуть ли не ползком пробираться под ними. Были такие места, где деревья, нагроможденные друг на друга, переплелись сухими ветками, да так крепко, что получалось нечто вроде забора. У таких завалов Серый начинал лаять. Собака рвалась вперед, пыталась вскарабкаться по веткам. Проводник сдерживал ее. Яков Павлович вынимал из футляра нож и принимался расчищать нам путь.
Казалось, из этого ничего не выйдет. Ведь перед нами было нечто вроде стены. Нет, Федотов так ловко орудовал своим ножом, что ветки с хрустом сыпались, потом мы откатывали стволы деревьев и двигались дальше.
В одном месте, где пробираться было особенно тяжело, я оглянулся и увидел Славину маму. Плащ Нины Васильевны совсем разорвался и висел лентами, лицо было исцарапано и мокро. Но она не отставала от Федотова ни на шаг.
Комары сидели у нее на щеке. Я это видел, а она не чувствовала укусов, не припечатывала этих кровопийц.
Серый пошел быстрее, и теперь трудно было поспевать за проводником. Худой старик, казалось, не чувствовал никакой усталости. Он ловко изгибался, мотал головой и сравнительно легко проходил сквозь самую чащобу, хотя мог орудовать только одной рукой — в другой был поводок.
Мы, трое сопровождавших его, шли теперь почти что рядом. Славина мама иногда чуть вздрагивала от выстрелов. Но стреляли теперь где-то далеко, и звуки долетали приглушенно, пробиваясь сквозь густой зеленый заслон леса. И как же мне тогда хотелось, чтобы ничего этого не было: ни собаки-ищейки, ни выстрелов, ни сплошной зеленой стены леса, сквозь которую мы пробирались с таким трудом! И, главное, чтобы Славик был с нами — Славик-очкарик, как его дразнили во дворе мальчишки. Как он тогда впервые спросил меня у машины: «Едете?» — «Еду!» — «Далеко?» — «В Валдай». И потом я сказал ему: «Ну, поедем»…
Полог из веток стал подниматься все выше и выше. Уже можно было выпрямиться во весь рост. И мне вдруг померещилось, что кто-то стоит между двух елок. Стоит и не двигается. Спиной. Прислонившись. Застыв.
Я закричал:
— Славик!
Нина Васильевна схватила меня за рукав.
Я услышал возглас проводника:
— Рядом, Серый.
Собака ходко бежала и при этом будто чертила носом по земле. Теперь Серый остановился, сразу застыв в какой-то такой позе, которая должна была изображать всей его собачьей фигурой: «Что за крик? Что произошло? Не понимаю».
— Не надо нервничать, — негромко сказал проводник. И добавил: — Сухое дерево.
А Славина мама заплакала и несколько раз повторила, как бы для себя:
— Сухое дерево. Сухое.
Эти ничего не значащие слова почему-то очень больно отозвались во мне.
Мы пошли дальше. И Серый снова был впереди, идя напролом, через ямы и кусты.
Теперь я смотрел во все глаза и изо всех сил старался разглядеть, что передо мной, чтобы еще раз так, с бухты-барахты, не вскрикнуть. Мне очень хотелось, чтобы из-за кустов показался Слава, подбежал к нам и стал рассказывать, как все это с ним случилось. Какое это было бы счастье!
Но нет: впереди не было ничего, кроме темно-зеленых ветвей, часто спутанных в один сплошной заслон. А разрывы между деревьями были угольно-черные, будто бездонные, бесконечные.
46
Казалось, что лес становился все гуще и гуще, что огромные еловые лапы нарочно клонятся, чтобы задержать нас. Все вокруг будто восставало против людей, идущих на выручку Славе: свет угасал, молодые деревца и те дрались — хлестали нас прямо по лицу, низкие пеньки оказывались трухлявыми: наступил — и нога проваливалась. Все чаще попадались болота.
Неожиданно закуковала кукушка. Я вспомнил, что на эту птицу загадывают: сколько раз прокукует, столько лет прожить на свете тому, кто загадал. Гадают, конечно, больше старые люди: они, бывает, пустым приметам верят, им и жить поменьше осталось. Сколько им кукушка ни нагадает, и на том спасибо. А я — стыдно сознаться — в тот раз загадал: накукует десять раз — найдем Славика. А если не дотянет…
Мы шли, а я считал:
«Ку-ку, ку-ку, ку-ку!..»
…Три, четыре, пять, шесть, семь, восемь…
Тишина. Замолчала проклятая птица. Ну, чтобы ей еще два разика прокуковать. Нет же. Молчит.
Задумавшись, я почувствовал вдруг, что земля меня не держит, — под ногами запружинило болото. Наступил на горушку, и красными пятнами расплылась раздавленная клюква.
— Правее держи! — крикнул мне Яков Павлович.
Мы шага не сбавляли. Проводник шел очень быстро, а мы, если надо было, бегом догоняли его.
Неожиданно Серый заметался, дернул поводок то вправо, то влево, потом виновато опустил голову и лег, вытянув передние лапы.
— Тут прошел крупный зверь, — сказал проводник.
— Что?! — выкрикнула Славина мама. — Зверь? Медведь?
Я хотел ее успокоить, но не знал, как это сделать.
Проводник не ответил. Он гладил Серого, протер ему глаза чистым носовым платком и снова дал понюхать Славину рубашку.
Проводник все чаще и чаще нагибался к собаке и говорил ей:
— След! Серый, след.
Иногда этот пожилой сухопарый человек приседал на корточки так, что казался ниже Серого. Однажды он ткнул пальцем в траву и сказал: «Ищи». Серый совсем низко пригнул голову и бежал так близко к земле, как летчик в бреющем полете ведет самолет.
— Хорошо, Серый, хорошо, — подбадривал его проводник.
Теперь не было никаких сомнений, что проводник и Серый — друзья, которые понимают все с полуслова и всеми силами хотят помочь один другому. В минуты трудностей и сомнений Серый отрывал нос от земли и поднимал глаза на проводника с такой любовью и преданностью, что я понимал: эта собака пойдет за своим проводником куда угодно — хоть на смерть.
В лесу становилось темно.
«Еще час-полтора, и надо будет возвращаться, — подумал я. — В темноте тут и шага не сделаешь».
У меня только промелькнула об этом мысль, а проводник сказал, будто ответил на то, о чем я подумал:
— Белые ночи — и то счастье. Темноты настоящей не будет, только сумерки.
— Да, да, конечно! — воскликнула Нина Васильевна так, будто эти белые ночи могли спасти Славку.
А проводник все возился с собакой и, казалось, не то расчесывал ей шерсть, не то шептал ей что-то. Он брал Славины чулки и курточку и снова подносил их к черному собачьему носу.
Серый приподнял умную морду, встал на ноги, порыскал по сторонам, натянул поводок и ринулся в глубь леса.
В эту пору сумерек лес словно насторожился и приумолк: ни птичьего голоса, ни свиста ветра — тишина. Только наши шаги, хруст ветки под ногой и дыхание идущего с тобой рядом.
А тьма густела так, будто нет ей дела до белых ночей: в трех-четырех шагах уже еле-еле видно.
Теперь проводник, а за ним мы трое почти бежали. Я только жмурился, чтобы ветками не выколоть себе глаза.
На маленькой полянке Серый остановился и тявкнул.
— Вот он! — сказал проводник. — Серый, к ноге. Хорошо, Серый, хорошо!
И вдруг я увидел, что у проводника передний зуб металлический. Это он впервые за все время улыбнулся.
Славка сидел, зарывшись в сухие листья. Протирая кулаками заспанные глаза, он бросился к матери. Очков у него не было. Потерял, наверное.