Игорь-якорь - Ефетов Марк Симович. Страница 18

И так же радостно стало у Игоря на душе.

— Значит, с ветерком? — переспросил шофёр.

— Ага.

— Что же, поехали с ветерком!

Он дал полный газ, рванул сразу с места и понёсся по прямому проспекту в город. Ветер бил Игорю в лицо, шуршали шины по мостовой, пролетали мимо деревья и дома, умытые утренней сыростью, блестел впереди асфальт, как лаковый, и хотелось петь…

— Стоп! Приехали. Рупь двадцать, молодой человек.

Игорь отдал шофёру свою трёшку, сказал спасибо и выскочил из машины.

Спустя минуту мама обнимала и целовала его.

— Игорь, а что у тебя так щёки горят?

— Хорошо, мамочка, хорошо!

— А ты здоров?

— Очень.

— Что — очень?

— Очень здоров, мамочка.

— Что с тобой, Игорь? Ты получил получку?

— Получил!

— И потратил.

— Ага. Как захотелось.

— Ну и молодец, — сказала мама. Она ведь глядела в окно, высматривала, когда приедет сын, видела, как он выскочил из машины, и всё поняла…

10. Боевая тревога

Первым обнаружил врага наблюдатель правого борта. В это время на «Черноморске» было тихо, как в степи перед грозой. И неожиданно прозвучал резкий голос:

— Справа по носу на бреющем боевой самолёт!

Игорь и Фёдор Фёдорович одновременно вскинули бинокли. В окулярах обнаружился серебристый самолёт, который стремительно шёл курсом на «Черноморск».

Всё это произошло в более короткий срок, чем удаётся рассказать.

Самолёт, казалось, хотел врезаться в корабль, но он с воем пронёсся над мачтами и так же быстро, как появился, исчез за бледной полоской горизонта.

Капитан Круг снял трубку телефона, вызвав радиорубку:

— Сообщите пароходству: «Боевой самолёт без опознавательных знаков пролетел над нами бреющим полётом».

Положив трубку, повернулся к Игорю:

— Ну как, Игорь Яковлевич?

— Нормально, — сказал Игорь.

Он чуть хитрил. Его сердце делало липшие удары, но отнюдь не потому, что он боялся, а из-за ожидания чего-то большого, волнующего, когда надо будет собрать в одно все свои знания командира, опыт, решительность и… спокойствие.

Прошло меньше получаса. Море было гладким, как озеро. На небе ни облачка. Штиль. И снова на мостике напряжённая тишина, в которую резко ворвался телефонный звонок.

Докладывал радист:

— Пароходство запрашивает, как обстановка.

— Передайте, — сказал капитан, — «Идём заданным курсом. Больше облётов не было. Встречных судов и самолётов нет. Всё спокойно».

Однако не прошло и десяти минут, как самолёт-пират снова с воем пронёсся над «Черноморском», чуть повыше верхушки мачты, и сбросил что-то блестящее, похожее на каплю. Вслед за этим где-то на корме раздался звон разбиваемых стёкол.

Вперёдсмотрящий торопливо докладывал, и голос его взволнованно звучал на мостике из радиоусилителя:

— С правого борта самолёт без опознавательных знаков, с левого борта, прямо… Делает облёт. Пикирует. Бомбит…

Фёдор Фёдорович произнёс как бы про себя, ни к кому не обращаясь:

— Да не бомбит он, а только пугает. Швыряет, бандит, стеклянные шары. Видели мы это.

И тем же спокойно-ровным голосом отдавал приказания Игорю.

Как только не пытались воздушные пираты напугать команду «Черноморска»! Военные самолёты без опознавательных знаков, подобные пиратским кораблям, которые не имели опознавательного флага, вот уже десятки раз с воем проносились над самыми мачтами корабля. Разбойникам океана отлично было видно, что корабль мирный, безоружный. Это не смущало пиратов. Ещё с тех времён, когда самолёты были менее стремительными, они свечкой взлетали вверх, затем пикировали, выходя из «пике» в последний миг, и снова взлетали и пикировали, сбрасывая иногда большие стеклянные шары. Фёдор Фёдорович называл их пугалками.

Капитан Круг не раз испытывал подобное, и в этот раз, когда на «Черноморске» была объявлена тревога, он думал, что всё обойдётся. «Попугают, попугают и улетят».

Но не всегда ведь бывает, как думается.

11. Наталия Ивановна

В порту Измаил пассажиры морского теплохода «Белинский» перешли на речной корабль «Сатурн». Наталия Ивановна начинала путешествие по Дунаю, который часто вспоминали в семье Смирновых. Когда по радио слышался вальс «Дунайские волны», Наталия Ивановна задумывалась, глядя в одну точку. Яков Петрович, бывало, спрашивал: «Наташа, ты что?» А она: «Дунай».

Много стран на Дунае. Наталия Ивановна будто была во всех этих странах. Сколько раз неожиданно рассказывала о них так, что её спрашивали: «Вы там жили?» — «Нет, — отвечала Наталия Ивановна, — я не жила, а сын там воевал.

Дунай снился ей, и ей казалось, попади она на эту реку, что-нибудь отыщется — какой-нибудь, пусть самый малый, след Ивана. Не может быть, чтобы кто-то там не запомнил её сына, не рассказал ей о нём.

Мы часто пишем и говорим о сиротах-детях. Да, сирота — это всегда тяжело. Но у ребёнка или подростка, который остался сиротой, впереди вся жизнь. У него может быть — и будет — своя семья, свои дети. А старые родители, потерявшие детей, — им нечего ждать. Но нет таких слов — родители-сироты.

Доро?гой Наталия Ивановна никому себя не навязывала, не говорила о своей беде, хотя грусть и тоска были видны в её взгляде, во всей её фигуре. Часто, сидя на палубе теплохода или в кают-компании, она задумчиво смотрела в одну точку…

В этот последний осенний рейс по Дунаю пошли в плавание те, кто хорошо поработал на море в летнюю навигацию. Тогда эти моряки драили палубу, дежурили у дизелей или стояли в рубке у штурвала, а в это время пассажиры загорали и купались в бассейне, смотрели кинофильмы или танцевали. Теперь же моряки поехали пассажирами-туристами по тем местам, где их отцы и старшие братья воевали, освобождая придунайские земли от фашистов. Только краснощёкая женщина в круглых очках, которая приставала к Игорю, когда отплывал теплоход, не имела никакого отношения к морякам. Она просто воевала в этих местах — была связисткой и прошла войну, как говорится, от звонка до звонка.

Когда Наталия Ивановна узнала об этом, подумала: «Кто бы сказал, что эта рыхлая близорукая женщина была солдатом! Вот что делают болезнь и время! Увидим такую бабусю с авоськой и внуком в коляске и не подумаем, что она была в боях, четыре года провела в огне и дыму сражений. А теперь ей перейти мостовую и то страшно: видит плохо и слышит плохо».

Пассажиры «Сатурна» между собой называли Наталию Ивановну бабушкой: уж очень она разнилась по возрасту от других туристов.

Солнечная погода сменилась ненастьем. Болгарский порт Никополь встретил «Сатурн» мелким дождём, таким, что обычно навевает грусть и тоску. Так оно и было на душе у Наталии Ивановны. Её мучили сомнения и как бы угрызения совести. Правильно ли она поступила, отправившись в этот рейс? Ведь если смотреть трезво, у неё очень мало надежд напасть хотя бы на след Ивана. А поездка эта туристическая, вроде бы для отдыха. Вот и сейчас, когда Наталия Ивановна грустно стояла у поручней теплохода, на пристани четверо молодых болгар, не обращая внимания на мокрую пыль, что сыпалась с неба, наяривали на аккордеоне, саксофоне, барабане и ещё каком-то замысловатом инструменте. Они играли наши советские песни, играли так весело, зажигательно, лихо, от всей души, что не радоваться нельзя было.

А Наталия Ивановна с той минуты, как ошвартовался «Сатурн», не могла подавить в себе волнение, не могла не думать об Иване. И с каждой милей по Дунаю волнение её усиливалось. Так бывает, когда едешь к любимому человеку, которого давно не видел. Чем меньше остаётся пути, тем больше нарастает волнение.

Очень неспокойно было на душе у Наталии Ивановны. К мыслям об Иване примешивались волнения за Игоря: как он там, в дальнем рейсе?

Когда подплывали к Никополю, пассажирам «Сатурна» стало казаться, что дождик куда-то ушёл, и под весёлый оркестр болгарских речников они увидели искрящиеся капли на зелени, блестящие крыши, солнце, купающееся в лужах. И ещё все пассажиры на палубе обратили внимание на стоящего на пристани старика, который бережно прикрывал что-то полой своего плаща. Другой рукой он опирался о плечо мальчонки, должно быть внука.