Игорь-якорь - Ефетов Марк Симович. Страница 3
Когда вводился комендантский час, горожан загоняли всех по домам в десять вечера. Ночью на улицу не выходи. Чуть кто появится за воротами, сразу патруль сцапает. Если при этом оружие обнаружат, только и жизни, что доведут до ближайшей стенки.
Правда, для разных там фабрикантов-спекулянтов, а проще сказать — для буржуазии, какие могли быть запреты? По ночам устраивались балы, ночами буржуи играли в карты, пили вино — одним словом, веселились. Их меньше было, этих бездельников, чем работающих людей, но все почти буржуи имели пропуска на время, как тогда говорили, осадного положения.
Ночами, случалось, их грабили бандиты. Нет, главные бандиты, вместе с интервентами и белогвардейцами грабившие сёла и города, буржуев не трогали. Но были ещё бандиты, так сказать, частники. Они-то и раздевали по ночам прохожих.
Не зря Татьяна Матвеевна волновалась и сердилась, когда её Яков к ночи уходил на улицу или в порт. Его по росту и за мальчика принять нельзя. Поставят к стенке, бах — и весь разговор.
4. «Руки вверх!»
Лето в том году было жаркое. А тут июль, самая макушка летних дней. Во дворах больших каменных домов от раскалённых солнцем стен воздух, казалось, трепетал и дрожал. Окна отсвечивали ослепляющим солнцем. Желтели деревья, а люди страдали от жажды.
В один из таких дней, когда город был занят интервентами, Яша пошёл с вёдрами по воду. Надо вам сказать, что городская водокачка не работала и по воду ходили в низменные районы города, возле соляной косы. Там были колодцы. Правда, вода в них была чуть солоноватая, но что было делать.
Так вот, вскоре после того, как Яша ушёл, размахивая и позвякивая в одной руке двумя пустыми вёдрами, громыхнули железные ворота, и Татьяна Матвеевна услышала зычный голос:
— К окнам не подходить! Во двор не соваться! Всем по квартирам! Облава!
И потом — бах!
Ну, это, видимо, кто-то из белогвардейцев поставил выстрелом как бы точку, а точнее, восклицательный знак в конце своей короткой речи…
По двору уже перебегали с коротенькими винтовками наперевес белогвардейские солдаты и офицеры с наганами в вытянутой руке или шашкой наголо.
Татьяна Матвеевна, стараясь не скрипеть дверью, вышла на лестничную площадку. Её соседка Анна Михайловна уже была здесь.
— Кого ищут? — шёпотом спросила Татьяна Матвеевна.
— Большевиков.
— Какие же у нас большевики, Анна Михайловна?
— Не знаю. Говорят, есть.
— А мой-то, мой-то Яша пошёл по воду! Вот беда! Ведь дома ни капли воды. Не в чем сварить картошку… Да что я о картошке? Вдруг возьмут кого из нашего дома?
— Моего мужа тоже дома нет…
Спустя некоторое время кто-то заколотил кулаком по железным воротам.
Татьяну Матвеевну бросило в жар. Ей показалось, что вокруг всё горит: пламя подбирается к ней, жжёт её, шипит и трещит. Её оглушал стук в ворота. Стук этот, может быть, не был таким сильным, но ей казался оглушительным.
— Яша! — ахнула Татьяна Матвеевна. Она узнала стук своего сына.
Яша Смирнов не любил ждать, стоять в очереди, просить. И мать не раз говорила ему: «Ну чего лезешь поперёд батька в пекло!» Отец Яши был где-то на фронте с самого четырнадцатого года, и было известно одно: воюет где-то с беляками, а где, неизвестно. Слово «батька» Татьяна Матвеевна вспомнила по пословице и учила по пословице не лезть на рожон. А Яша лез. И в этот раз. Подошёл к дому с полными вёдрами, умаялся, а тут ворота на запоре. Подождать бы, посидеть, не рыпаться, как говорила в таких случаях мать. Нет, не подождал: заколотил кулаком по железным воротам.
— Отворить!
Тут Татьяна Матвеевна забыла о предупреждении, подкреплённом выстрелом, раскрыла настежь окно, легла на подоконник, высунулась так, что ещё чуть — и полетела бы вниз. Но не о себе тогда думала. Увидела, как бежали обратно через двор к подворотне офицер с наганом, второй — с шашкой, а по бокам два солдата с винтовками и юркнули в подворотню.
Из окна был виден только вход в подворотню, как тёмный провал в пещеру. Но зато слышно было — ох, как слышно: громко, чётко, гулко, как оно бывает, когда звук проходит по трубе или по узкому закрытому коридору…
Сначала звякнул засов. Потом заскрипели ржавые петли и, как бы кряхтя, раскрылись старые, из котельного железа ворота.
А затем громкий голос:
— Руки вверх!
И тут же голос Яши:
— И мне?!
Бах! Бах! — два выстрела и такой звук, будто сбросили с плеча на землю мешок картошки: бум!
Что говорить о Татьяне Матвеевне? Как описать то, что она в эти мгновения почувствовала?
О чём могла подумать мать Яши, услышав голос сына и тут же вслед за этим два выстрела?
В Яше была вся жизнь Татьяны Матвеевны, и вот — убили сына. Единственного. Единственного близкого ей человека. Одного на всём свете.
Прошли какие-то минуты, а возможно, секунды. Говорят, что за такие мгновения человек может сразу поседеть.
И если с Татьяной Матвеевной это не случилось, то потому только, что она и так была седая.
Что было делать? Ждать, пока пройдут обратно убийцы? Или бежать туда, вниз?
Татьяна Матвеевна не успела прийти в себя от оцепенения, справиться с мыслями, додумать, решить. Она увидела, как из тёмного провала подъезда, согнувшись, медленно шёл Яша, ахнула и заплакала.
Что с ним? Так идут, шатаясь, вихляя, неуверенно ставя ноги, только пьяные. Но что это, что? Татьяна Матвеевна увидела, как её сын, выйдя из подъезда и сделав несколько неуверенных шагов, вдруг выпрямился, толкнул согнутым коленом одно ведро, за ним второе и выплеснул всю воду на землю. Затем, отбросив оба ведра, побежал к двери в парадное и скрылся. Вслед за Яшей не спеша прошёл человек в пенсне на шнурочке. Его-то Татьяна Матвеевна знала отлично. Человек этот чуть было не попал в лужу, ступил уже в неё ногой, но тут же отошёл вбок, брезгливо отряхнул ногу, как это делает кошка, когда намочит лапку.
Всё это произошло в какие-то короткие мгновения. Татьяна Матвеевна только успела сползти с подоконника, повернуться, и вот уже Яша в комнате, бросился к ней, обнял её…
Нет, он не плакал… Он дрожал, вернее, трясся, как при малярии, лихорадке — сильнее, ужаснее. Он трясся так, что мать, обняв его, не могла сдержать эту дрожь. И при этом Яша выл. Да, выл. Другого слова не подберёшь.
Белогвардейцы, видимо, ушли. Во дворе теперь была тишина. Какая-то особенная тишина, такая бывает только ночью, когда весь дом спит. А днём, днём всегда где-то в углу двора с уханьем колют дрова, или мальчишки с визгом и криком гоняют мяч, или шуршит веник дворника, ругается кто-то, выбивает ковёр, играет на рожке Габдулла или выкрикивает нараспев: «Старьё берё-ом!»
Не может быть двор большого дома безголосым. А сейчас дом оцепенел, как бы умолк навсегда, умер. И в этой тишине особенно страшными были звериные звуки, которые издавал Яша, не разжимая губ и стиснутых зубов.
5. Гавриил Иванович
У преподавателя русского языка и литературы Гавриила Ивановича был добрый взгляд, который как бы подбадривал учеников сквозь узкие овальные очки. Высокий лоб у него был почти без морщин, а небольшая русая бородка шелковисто поблёскивала. Гавриил Иванович был строгим и справедливым педагогом. Таких обычно любят ученики. Не все, правда, но большинство — за исключением лодырей и ловчил. А где, в каком классе их нет? Может быть, со временем такие ловчилы переведутся совсем, но в то время, когда Яша Смирнов учился в казённом училище, там хватало бездельников, или, как их теперь называют, тунеядцев. Они-то и не любили Гавриила Ивановича. К нему было не подладиться — ни папой-полицмейстером, ни мамой-фабрикантшей, ни лестью, ни хитростью.
