Не погаснет, не замерзнет - Мошковский Анатолий Иванович. Страница 3

— Да я тебя совсем заморожу.

Он быстро сел на валун, распахнул шинель, посадил в нее Маринку, застегнул шинель на крючки. Из нее, точно из норки, выглядывала голова в синей шапочке. Под шинелью было очень тесно, мешали руки, и Маринка для большего удобства обняла отца. От него исходило такое тепло, словно он был печкой, в которую засыпали ведро каменного угля.

И можно было не вставать: все вокруг было видно очень далеко.

Так они сидели с полчаса, смотрели на море, и никакой ветер не был страшен Маринке. Она узнала, что в годы войны на этой сопке находился сильный маяк, он показывал нашим кораблям дорогу в гавань, и сопку с тех пор прозвали Маячной. И еще отец рассказал ей, трогая истрескавшийся от ветра, дождей, солнца и холода, но все еще твердый, как |железо, гранит, что вот здесь кончается наша земля, и дальше тянется все вода, вода и вода, и через тысячи морских миль начинается совсем другой материк. Вот где они живут — на самом краю света…

Маринка поудобней подобрала ноги, вздохнула:

— Материк…

Вдруг она встрепенулась, высунула из-под шинели — руку и показала:

— Гляди… Гляди!

Три черточки с тонкими змейками дыма двигались у горизонта. Потом ветер донес слабые звуки выстрелов.

— Корабли, — 'сказал отец, — эсминцы. Молодцы, хорошо идут!

— А зачем они там ходят? Отец убрал ее руку внутрь, получше запахнул шинель,

И Маринка снова очутилась как в берлоге.

— На учении они. Понимаешь, ребята ходят в школу учиться правильно писать и решать задачки, а матросы тоже должны учиться метко стрелять из пушек, пускать торпеды и не бояться никакого шторма.

— И твой корабль тоже уходит учиться? — Маринка шевельнулась под шинелью.

— И мой.

— А он лодка или корабль?

— Он корабль, Маринка, и очень грозный корабль, только небольшой и узкий, и его издавна прозвали подводной лодкой.

Спускаясь вниз, отец одной рукой держал Маринку, второй опирался о камни, цеплялся за жесткий кустарник, и к его рукаву прилипли крохотные листики березки. Иногда отец останавливался и беспокойно посматривал на городок, на его улицы, точно побаивался кого-то. В городе он тоже не переставал оглядываться. Он переносил Маринку через канавы и большие лужи, отдавал проходившим морякам честь, но все время глядел то вправо, то влево, то оборачивался назад.

Потом сказал:

— Пойдем-ка другой дорогой. Она чище.

Но и та, другая дорога, была в камнях и грязи, и отец в основном нес Маринку на руках. Опустив ее на сухой островок и трогая на ее шапочке пушистый шарик, сказал:

— Давай не будем говорить маме, где мы были? А то она испугается и будет сердиться.

— Давай, — согласилась Маринка, укладывая в букете цветок к цветку.

Неподалеку от их дома отец втащил Маринку в магазин, купил ей пирожное — она тут же у прилавка вонзила н него зубы — и плитку шоколада «Золотой якорь». Сунув плитку в карман шинели, он сказал: «Добро», взял Маринку за руку, и они вышли из магазина.

— А теперь куда? В кубрик или еще подрейфуем?

Маринка хорошо знала: кубрик — это дом, а дрейфовать — значит гулять.

— Подрейфуем еще, — сказала она.

Но дрейфу помешала мама. Она внезапно вышла из-за угла дома. Отец чуточку побледнел и выразительно посмотрел на Маринку. Она понимающе подмигнула ему щелочками глаз.

— Ну, где странствовали? — спросила мама.

— Да так… тут… неподалеку…

— Что-то очень долго, — сказала мама. — Я и тетрадки проверить успела, и в кулинарном кружке отзанималась, и вот уже сколько времени вас ищу. Весь город обошла.

— Плохо искала, — ответил отец. — Кто виноват?

И, проговорив это, он вытащил из шинели плитку шоколада:

— Ломай.

— Что это ты вдруг? — сказала мама.

— А почему бы и нет?

Маринка притихла и с любопытством ждала, как выпутается отец и что будет дальше. Но, судя по всему, мама не очень верила ему, и выпутывался он как-то вяло и больше смотрел на мамины боты. И тут Маринка почувствовала, что должна немедленно вмешаться в разговор и выручить отца.

— А мы с папой тебе цветы нарвали, — сказала она и в озябшей руке протянула букетик с жесткими лиловыми цветками.

— Спасибо, — сказала мама. — Что-то вы все сегодня такие добрые: один предлагает шоколад, другая — цветы. Да, постойте, я, кажется, знаю, где они растут…

— Мам, а ты там тоже была, да?

— Где это там и почему это тоже? — спросила мама.

— На… на… — Маринка запнулась и страшно покраснела.

Она вдруг поняла, что проговорилась и выдала отца, и это можно было понять хотя бы уже по тому, что он неподвижно и пристально рассматривал угол кирпичного дома, точно в нем было что-то интересное.

Мама нагнулась к ней:

— И не простыла?

— Нет, — уронила Маринка, убитая и вспотевшая.

Мама выпрямилась:

— Тогда скорее идем домой, цветы нужно в воду, а то завянут. Скорее…

Маринка просияла, и они втроем быстро зашагали к дому.

ЛЮДИ

Иногда Маринка думала: а есть ли у нее отец? Вечно он в своей базе или в море. Поздно вечером или рано утром он осторожно поднимал ее, сонную и недовольную, из кроватки, целовал в белокурые колечки волос, смотрел в глаза, потом укладывал, и неделю, а то и две-три в их комнате не было слышно скрипа его ботинок, выветривался запах его табака. И если бы не старая черная шинель, висевшая в маленькой передней, и не его фотография на столе, можно было подумать, что отец никогда и не жил тут и его вообще не было на свете.

Правда, мама говорила, что подводная лодка отца ушла в поход и вернется он не скоро, но легче от этого Маринке не становилось.

Зато мама не уходила ни в какие походы, а только в школу за два квартала, где учила ребят, каждый день была дома и помогала Маринке не вспоминать, не грустить об отце, который сейчас плавает где-то в Ледовитом океане и «отрабатывает», как выражаются военные моряки, свои задачи.

А потом все в Маринкиной жизни перевернулось. Заболела мама.

Ее увезли в больницу так внезапно, что Маринка, очутившись в пустой комнате одна, в первые минуты ничего не понимала. Как все случилось неожиданно и просто! По словам Женьки, вчера утром мама пошла с ребятами на экскурсию к Чаячьей губе и там рассказывала о строении горных пород, о течениях и ветрах. В воде у берега лежали некогда сорвавшиеся с гор валуны, и по ним лазали мальчишки. Мама велела всем сойти на берег. Сошли все, кроме одного. Желая похвастаться своей ловкостью, он прыгнул на самый дальний камень, но поскользнулся, бултыхнулся в воду и сразу стал тонуть.

Девчонки подняли визг, и Маринкина мама, долго не думая, сбросила с себя пальто, туфли с ботами и в одних чулках кинулась по валунам к крайнему камню. Течение далеко отнесло мальчишку, и, когда Маринкина мама бросилась за ним в воду, его уже не было видно. Несколько раз ныряла она в том месте, где он исчез, нашла и выплыла с ним на берег.

Все, что было дальше, Маринка знала сама. Она очень удивилась, увидев маму в мокром платье, с мокрыми волосами. Мама быстро переоделась во все сухое, выпила горячего чаю с малиновым вареньем, легла, укрывшись двумя одеялами, да еще попросила Маринку набросить поверх старую отцовскую шинель.

Но два одеяла и шинель не могли согреть ее. Маринка отчетливо слышала, как мамины зубы выбивают мелкую дробь. А к вечеру поднялась температура. Наутро тетя Маша сбегала в поликлинику за врачом, и вот «Скорая помощь» увезла маму в больницу. Маринка видела, как маму по лестнице сносили на носилках два санитара в белом и она, покорная, присмиревшая, лежала под одеялом и смотрела на нее, Маринку, больным, измученным взглядом. Ее снесли по той самой лестнице, по которой еще позавчера легко взлетала она, постукивая каблуками по ступенькам.

Открылась задняя дверца, носилки с мамой вдвинули в машину, и белый длинный «ЗИЛ» понесся по улице.

— Идем, — сказала тетя Маша и повела Маринку вверх по лестнице. — Полежит твоя мама, отлежится и снова будет учить ребят и плавать в бассейне.