Дроздово поле, или Ваня Житный на войне - Кунгурцева Вероника Юрьевна. Страница 17

Белокурую Яну вила посадила себе на закорки. Но взлетать не взлетала, как ни просила ее девочка, говорившая: а давай я с тобой на небо полечу да и сама там попрошу, кого следует, насчет мамы…

Совсем вымотались, голоса сорвали, звавши лешака, — и к середине дня решили все ж таки покинуть пропащее место: дитёка просила пить-есть, да и самим подкрепиться не мешало.

Мальчик по секрету от Росицы рассказал посестриме, мол, они с Шишком решили, что Яна, судя по всему, вила и есть, а что ты думаешь по этому поводу?.. Но первыми высказались птахи — стали бурно протестовать. Соловей присвистнул:

— Эта белобрысая сопля — вила? Да я тогда сокол-сапсан!

Жаворлёночек поддерживал товарища:

— А я сойка! А я сойка!

Но Ваня понимал, что птахи просто приревновали: они не могли, как прежде, восседать на плечах хозяйки, поскольку на закорках теперь сидела девочка, сплетя пальцы на горле Златыгорки. Ну а посестрима (несмотря на уверенья Шишка, что рыбак рыбака видит издалека, а следовательно, и самовила — самовилу), не могла с точностью сказать, что Яна — та, кого они ищут. Ежели бы, дескать, у ней пробивались крылышки… Но крылышки не пробивались!

На привале девочка принялась баюкать своего мягкого зверька. Ваня Житный, разглядев, что это Микки-Маус, сгоряча сказал: натовец, плохая игрушка!..

Яна вытаращила глазенки:

— Так это он нас бомбил?! — и швырнула мышь в кусты.

Росица Брегович покрутила Ване у виска. Но, едва они двинулись дальше, Яна бросилась обратно, подобрала своего мышонка и сказала мальчику, что она взяла натовца, потому что бомбил не он, а другие, она точно сейчас узнала… И принялась воспитывать мышь:

— Вы, конечно, думали, что в нашем поезде едут коты и кошки, да? Том едет, с которым Джерри не ладит, и еще другие?.. А ехали мы с мамой… Ты там передай своим натовцам, чтоб они в нас ракеты больше не пускали… А то в другой раз я не стану за тобой возвращаться, будешь лежать в грязи до самой смерти…

Отчитав провинившегося Микки-Мауса, Яна с чистой совестью вновь принялась баюкать страшненького несмышленыша. Соловей с жаворонком, наблюдавшие за процессом с ближайшей буковой ветки, заворчали: дескать, это чудище неизвестной породы надо было оставить в лесу, коршуну на расклевание!

И вот спустились наконец к шоссе и направились к Лесковцу — Златыгорка частью своей птичьей души в точности помнила направление. Огибая очередной взгорок, за поворотом увидели сидящую на обочине женщину, которую все: и сербы, и русские, и взрослые, и дети — тотчас признали за цыганку. То ли одежка была у ней цыганская, то ли лицо, то ли стать, то ли повадка, то ли всё вместе, но, только бросив на нее один взгляд, каждый твердо знал: вот цыганка. И каждый, как Нострадамус, мог с точностью предсказать, что сейчас эта цыганка сделает…

Так и вышло: женщина несколько лениво поднялась, отряхнула линялый подол и двинулась навстречу путникам. Встала поперек дороги и, когда компания поравнялась с ней, преградила путь Златыгорке, низким голосом бормоча привычные слова:

— Бриллиантовая моя, позолоти ручку, погадаю, всю правду скажу…

Вила ссадила Яну на землю — а цыганка тут же сунула нос в ладонь Златыгорки, цокая языком, покачивая головой и даже вскрикивая. Шишок попытался отшить приставалу, но крылатая девушка кивком его остановила: видать, посестриму, в отличие от остальных, никогда не видавшую цыганок, очень удивило, что такого могла найти эта женщина в ее ладони. Рука как рука!

— У меня пять пальцев, так же, как у тебя, — на всякий случай уточнила Златыгорка.

Цыганка же вопила: дескать, бедная ты бедная, прибыла сюда из далеких краев, где оставила мать и суженого, и никогда ты с ними не свидишься!.. Посестрима при этих словах страшно побледнела. Но тут цыганка повела пальцем по линии жизни и в свою очередь побледнела, а после и посерела: линия жизни просочилась куда-то под рукав. Торопливо завернув его, цыганка увидала: жизненная линия тянется до… локтевого сгиба! Цыганка тихо выругалась и потребовала снять перчатку с левой руки. Шишок зашипел: не снимай, де! Но Златыгорка все ж таки сдернула черную перчатку. Когда серебряная шуица оказалась на свету, цыганка повалилась на домовика, которого, конечно, нелегко было сронить на землю. Придя в себя, женщина с жадностью вцепилась в серебряную ручку, на ладони которой были прорисованы все обычные линии, имелся даже бугор Венеры, да и с рисунками на пальцах, дающими отпечатки, у каждого на особицу, все было, кажись, в порядке. Понюхав руку, цыганка, в конце концов, воскликнула:

— Не хочу денег! Ничего с тебя не возьму! В первый раз такое вижу! Меня Гордана зовут, а тебя как?

Златыгорка представилась. Как зовут остальных, цыганку не волновало, но ради горбуньи-серебряной ручки она выслушала и другие имена. И, пристроившись сбоку, потелепалась с компанией. Шишок вновь хотел спровадить цыганку, дескать, иди своей дорогой, но вила неожиданно встала на защиту Горданы. Разве она мешает? Пускай идет, дорога-то общая… А цыганка принялась рассказывать, обращаясь большей частью к Златыгорке, но и на остальных иногда взглядывая.

Она, де, с поезда! Слыхали — американцы пассажирский состав разбомбили, из Салоник ехал! А она на заработки в Грецию ездила… Все пропало, бомба угодила в вагон — и все деньги, все платья, все куртки сгорели! С ней еще подруги ехали — никого не осталось, всех на кусочки разорвало! На мелкие цыганские кусочки! А метили-то в нее! Да. Крылатая ракета метила в нее, в Гордану! Но она перехитрила глупую ракету: как увидела, что та промахнулась, в мост угодила, так прямо на ходу, в чем была, с поезда соскочила — и деру! Только боится она, что этим дело не кончится… Ей бабка — когда она еще пешком под брюхом коня проходила — говорила: придет, дескать, такое время, когда за тобой топор станет гоняться! А топор — по-ихнему томагавк! Они так свою дурацкую ракету назвали! Вот охота и началась! Три месяца, мол, будет летать за тобой топор, разрушит полстраны, а попадет ли в нее, Гордану, нет ли — так и не сказала ведь бабка. Померла.

Тут Шишок в третий раз решил отвязаться от цыганки — к тому ж еще не простой, а сумасшедшей: дескать, ежели за ней ракеты станут гоняться, так им тем более не по пути! Как-то вот не хочется оказаться подле цыганки в момент, когда тот томагавк в нее жахнет! И в третий раз Златыгорка, уже совсем рассердившись, сказала, чтобы домовик оставил Гордану в покое, она пойдет с ними и до тех пор будет идти, покуда сама не решит свернуть в свою сторону…

«Ничего себе заявочки!» — переглянулись Ваня Житный и Шишок. Но поскольку все они оказались на Балканах из-за Златыгорки, явившейся невесть откуда, чтобы спасти белую вилу, а заодно и белый свет, то последнее слово, конечно, осталось за крылатой девушкой.

В попутном микроавтобусе катили в Лесковац, который, по словам Росицы Брегович, был знаменит тем, что здесь родился Гойко Митич, как раз и бегавший с томагавками в фильмах про индейцев. Но Ваня про кино знал мало, а уж Шишок со Златыгоркой — тем более… Только Гордана, услыхав про томагавки, заинтересовалась, да птахи, услыхав название фильма «След сокола», где тот Гойко снимался, стали кричать, что лететь в этот город, где такие следы, им чего-то вот не хочется!

Вышли на окраине городка. Шишок метил в столовую, дескать, он бы сейчас с превеликим удовольствием каши потрескал, но столовых что-то не наблюдалось, пришлось идти в бар «Чао». В баре с прощальным названием было пустовато, только за столиком в самом углу сидели двое мужчин в черной форме.

Толстый бармен за стойкой мрачно сказал, что света нет, поэтому кофе тоже нет. Предложить он может только ракию — хоть сливянку, хоть грушовку…

— А вода простая есть? — спросил Шишок. — И чего-нибудь пожрать…

— И еще позвонить бы… — попросила Росица Брегович, но бармен, поджав губы, отвечал, что воды тоже нет, и телефон не работает, что они, с луны свалились? После бомбежки все коммуникации нарушены… Тут цыганка Гордана закричала, что они не с луны, а как раз с разбомбленного поезда и свалились, с ними ребенок, все пить-есть хотят, что за беспредел!