Хочу все знать 1970 - Барский Юрий Петрович. Страница 64

Разрешили частые свидания с родственниками. Желающих оказалось так много, что пришлось в нарушение устава забыть о маленьких изолированных комнатках. Свидания проводили в общем зале. Надзиратель не мог уследить за всеми сразу. Обменивались записками, передавали и кое-что посущественнее. Старосте заключённых, искровцу Мариану Гурскому, жена принесла огромный букет цветов. Весил он подозрительно много. Внутри был припрятан тщательно замаскированный стеблями якорь в пять фунтов весом. Он сослужил хорошую службу искровцам.

Прибывшего в Лукьяновку Баумана восхитили завоёванные свободы. Днём камеры не запирались. Арестанты ходили друг к другу в гости, много читали, писали конспекты; слушали лекции своих старших и более опытных товарищей о движении декабристов, о рабочем классе Западной Европы, по экономике; вечером играли во дворе в мяч, городки; заядлые спорщики участвовали в стихийно возникающих дискуссиях. Староста имел свободный доступ во все корпуса тюрьмы и в контору к начальству. Под его контролем была вся тюремная переписка и передачи политическим. Такая сосредоточенность власти в одних руках — великолепное условие для побега.

В самых общих чертах план побега разработали ещё до прибытия Баумана. Высокую тюремную стену искровцы рассчитывали преодолеть с помощью «слона» (так на тюремном жаргоне называлась трёхъярусная живая пирамида: на плечи трёх арестантов вставали двое, а к ним на плечи взбирался ещё один). На воле должны были подготовить подложные паспорта, деньги, найти квартиры.

Баумана сразу же посвятили в план задуманного, и он, ни секунды не колеблясь, дал согласие на участие в побеге. Бежать согласились двенадцать человек — те, кому угрожал большой срок.

Узники, томившиеся в тюрьме, радовались каждой возможности послать хотя бы коротенькую весточку родным, друзьям, знакомым. В записках, письмах они рассказывали о товарищах, о своих занятиях, о завоёванных тюремных свободах, делились самым сокровенным. Неискушённые в конспирации родственники старались бережно, как реликвию, сохранить эти торопливо исписанные листки. Во время обысков записки и письма становились добычей жандармов. Попади в руки генерала Новицкого такая реликвия, он бы немедленно отправился к губернатору и потребовал бы создать в Лукьяновке строжайший режим.

Связь с волей наладили легко. Надзиратели за высокую плату согласились выносить из тюрьмы и проносить в тюрьму не только письма, но даже газеты и запрещённые заграничные издания.

В мае тюрьма стала освобождаться от арестованных случайно. Первыми покинули её шумливые студенты. Большинство из них получило по три месяца административной ссылки. За студентами последовали рабочие, взятые за участие в демонстрации.

Одного из них, Нетесина, перед самым выходом на свободу подозвали Бауман и Крохмаль.

— Не согласитесь ли помочь в одном очень серьёзном и крайне необходимом для революции деле? Не спешите с ответом, подумайте. Дело ответственное и, не скрою от вас, рискованное, — сказал один из них.

Нетесин дал согласие. Ему сообщили пароль и обещали прислать товарища, который даст окончательные и точные инструкции, что и как делать.

И работа началась.

Частые прежде стычки между политическими и администрацией почти совсем прекратились.

У политических появилось много развлечений.

На прогулочном дворе выстраивали «слона» и под громогласный хохот, улюлюканье арестантов «слона» водили по двору. Потом, неожиданно, нижние разбегались и верхние летели вниз. Шум, гам, смех поднимался истошный. На глазах надзирателей и часового «слон», на построение которого прежде уходило много времени, возникал теперь буквально в считанные секунды.

А в это время в цейхгаузе (склад, где хранилась одежда заключённых) другая группа училась быстро и бесшумно обезоруживать часового.

Надо было предусмотреть каждую мелочь, любую случайность. А что, если часовой всё-таки успеет подать сигнал тревоги? Значит, надо было приучить тюремное начальство к громким призывам о помощи. Да, но как это сделать? Искровцы придумали шутливые истязания. «Провинившегося» клали на землю и делали вид, что его порют. Он кричал истошным голосом: «Помогите, убивают, спасите!»

Поначалу на шум прибегали даже надзиратели из других корпусов, но, узнав, в чём дело, снисходительно улыбались: гуляют ребята, ну и пусть себе гуляют.

Отныне крики «помогите, убивают, спасите» никого из администрации не волновали. Баловство всё!.. Пущай балуют.

Кровля высокой тюремной стены была железная. Якорь, зацепившись за железную кромку, издал бы характерный скрежет. Поэтому Бауман придумал специальные концерты. Несколько арестантов, вооружившись мисками, кастрюльками, консервными банками, шумели изо всех сил. В «мелодиях» самодеятельного музыкального коллектива слышалась одна и та же «нота»: звук якоря, зацепившегося за железную кромку.

И к этим концертам начальство было приучено.

За последнее время участились у арестантов именины: то у одного, то у другого, то у третьего… И каждый раз с обильной выпивкой. На месте почётных гостей — дежурные надзиратели, да и о часовом не забывали.

А в это время в соседней камере искровец Валлах скручивал из холщовых простынь прочные верёвки.

Странные привычки появились у некоторых арестантов. Они почему-то решили, что после обеда можно спать во дворе. К такому явному нарушению тюремного устава начальник политического корпуса капитан Сулима отнёсся беспечно. Но затем на прогулочном дворе стал всё время появляться только один арестант — Осип Пятницкий. В подушке его была припрятана лестница с якорем.

Знакомый аптекарь переправил в тюрьму снотворное: двух надзирателей, дежуривших в корпусе, предполагалось усыпить. Но вот беда: никто не знал, какая нужна доза, чтобы усыпить человека. Стали испытывать на себе. Сначала ничего не получалось, но наконец порошок «сработал»: товарищ уснул точно, в полчаса.

На волю сообщили: «Итак: всё, что необходимо сделать в стенах тюрьмы, нами продумано и будет выполнено — каждый же шаг наш за стенами тюрьмы должен быть предусмотрен вами и всё, что случится с нами за этими стенами, лежит на вашей ответственности».

Наступил день, когда в тюрьме всё было готово.

На воле тоже.

Семь раз на окне камеры Левика Гальперина появлялось для «просушки» два полотенца — сигнал: «Сегодня бежим», но каждый раз какая-нибудь непредвиденная мелочь срывала побег.

Так продолжалось больше месяца.

Наконец, в воскресенье 18 августа 1902 года в окне вновь появился сигнал: «Сегодня бежим».

В тот день выяснилось, что у арестанта Басовского именины. Надзирателей пригласили в камеру Мальцмана.

После обильной выпивки один из надзирателей так захмелел, что его положили на койку, заперли дверь камеры на ключ; второй же в это время отправился домой — он жил при тюрьме — попить чайку.

Арестанты высыпали на прогулочный двор. Здесь собрались все беглецы и их помощники. В дальний дворик прошёл с неизменным своим грузом-подушкой Осип Пятницкий. Трое арестантов расхаживали возле часового.

Было весело, как всегда, шумно. Керосиновый фонарь едва освещал лица гуляющих.

Бауман затеял шумный концерт и с воодушевлением лупил в жестяной «барабан».

Неожиданно к играющим подошёл начальник политического корпуса капитан Сулима. Он искал Крохмаля. Неужели опять осечка? Надо отложить побег? Крохмаль шепнул стоявшему рядом товарищу, чтобы он постарался любым путём увести капитана.

Тот бросился наперерез к Сулиме.

— Вы не имеете права забирать книги, я буду на вас жаловаться.

Бедный капитан растерялся. Он, право, не знал, о каких книгах идёт речь. Отстранив арестанта, Сулима продолжал свой путь. На выручку кинулся староста Мариан Гурский.

— Капитан, — сказал он Сулиме, — вас просит к себе заключённый Банин. Вы очень срочно ему нужны. Пойдёмте, я вас провожу.