Мальчишки-ежики - Капица Петр Иосифович. Страница 46

Большинство педагогов разговаривали с фабзавучниками, как с равными себе — взрослыми. Они не учитывали, что из недавних сорванцов-школьников еще не выветрилось детство: желание озорничать, по-обезьяньи кривляться, ходить на голове и лентяйничать. Уроков конечно никто не учил, разве лишь тихони-девчонки. Но они не делали в фабзавуче погоды. И жизнь преподавателей была нелегкой.

Молодой инженер, пришедший преподавать механику, видя странную инертность литейщиков, спросил:

— Вам что, теория не нужна?

Стоявший у доски рослый фабзавучник Прохоров, просидевший в четвертом и пятом классе четыре года, самоуверенно ответил:

— А зачем она нам? Теория истребителям нужна, чтобы головы ребятам морочить, а мы руками вкалывать будем.

— Странная психология! — изумился преподаватель. — Кого же вы истребителями считаете?

— А тех, кто других учат, а сами ничего не делают… чужим трудом пользуются.

— Вся группа так думает? — стал допытываться инженер.

Литейщики понимали, что Прохоров «загнул», что они еще не имеют права величать себя рабочим классом, который все производит, но молчали. Одни из ложного товарищества, другие из любопытства: «Что будет дальше?»

Не получив вразумительного ответа, инженер отбросил в сторону классный журнал и сказал:

— Ну, что ж, раз у всех одинаковое убеждение, спорить не буду. Но мне у вас больше делать нечего. В другом месте я проведу время с большей пользой.

Он повернулся и ушел из класса.

Выходка преподавателя не испугала литейщиков, скорей смутила.

— Паша, что ты за чепуху молол относительно истребителей? — спросил Лапышев у Прохорова. — Ты действительно считаешь себя создателем всех ценностей человечества, а других паразитами? А ведь сам-то пока — обыкновенный истребитель жратвы, одежды, инструмента и материалов.

— А ты пойди и наклепай на меня, — окрысился Прохоров. — Может, разряд прибавят.

— За такие слова следовало бы по морде съездить, но я воздержусь — не хочу, чтобы из-за какого-то олуха выгнали из фабзавуча.

— А я не струшу и за «олуха» тресну, — сжав кулаки, пообещал Прохоров.

Он хотел было ринуться на Лапышева, но его удержали.

— Хватит вам! Сейчас «Сивуч» придет.

И в это время в дверях действительно появился заведующий учебной частью — Александр Маврикиевич Александринский. Это был рослый и упитанный мужчина. Гладкая прическа на круглой голове и топорщившиеся под носом усы делали его похожим на ушастого тюленя. Только тюлень, наверное, был менее свиреп.

Строго взглянув на притихший класс, завуч спросил:

— Кто-нибудь из вас может вразумительно объяснить, что на механике произошло?

Литейщики молчали. Кому хочется высовываться перед обозленным завучем? Лишь Ромка, приметив, что взгляд Александринского устремлен на него, поднялся и промямлил:

— Нам был задан детский вопрос: «Нужна ли рабочему теория?» Мы уже выросли из штанишек… ответ очевиден. Поэтому промолчали. А преподаватель рассердился и ушел. Я думаю, что он поступил непедагогично…

— Не вам судить, что педагогично, а что непедагогично, — оборвал его завуч. — Кто же из вашей группы против теории? — И он перевел взгляд на Прохорова.

Тому ничего не оставалось делать, как подняться.

— Еще кто? — продолжал интересоваться Александринский. — Больше никого? Ну, что ж, Прохоров, я вам иду навстречу — освобождаю от теории. Можете покинуть класс. С завтрашнего дня вы будете числиться помощником вагранщика.

— Это что ж — разнорабочим?

— Нет, учеником разнорабочего.

Завуч шел на столь крутые меры, чтобы наладить дисциплину в классе. Но у него ничего не получилось, потому что одни фабзавучники, закончив семь — восемь классов, скучали на уроках, а другие — не имели достаточного образования, чтобы воспринять преподаваемое. Да и не все преподаватели обладали твердыми и решительными характерами.

Математику и физику преподавал чудаковатый изобретатель. Он порой даже заискивал перед фабзавучниками, лишь бы те не шумели и не привлекали внимания завуча. Перед ним у доски можно было поломаться:

— Не успел выучить… На том уроке не понял вас.

— Ну, хотя бы то, что усвоили, — просил преподаватель.

— Вы так говорили, что в голове не удержалось, — нагло выдумывали лентяи, — повторите, пожалуйста.

И математик, боясь, что его обвинят в плохом преподавании, третий и четвертый раз повторял пройденное.

Замотанный обществовед, прозванный «Глухарем», прибегал в класс в пальто и шляпе. Сбросив на стул верхнюю одежду, он, словно заведенный, принимался «токовать»: говорить хрипловатым и стертым голосом усталого оратора. Впереди сидящие фабзавучники видели, что глаза его скрытые за толстыми стеклами очков, почти сомкнуты, а волосатые уши — заткнуты ватой.

«Глухарь», видимо, никого из своих учеников не видел и не слышал. Гомон в классе до его слуха, наверное, долетал, как мушиное жужжание. Слушать его было неинтересно и скучно, поэтому одни играли в щелчки, в чепуху, рассказывали анекдоты, другие — открыто дремали, третьи — читали книжки.

У Ромки на такие случаи всегда были томики стихов, которые он ежедневно брал в библиотеке, и, как «глухарь», он умел отключаться от всего окружающего и читать творения поэтов.

Чужие стихи порождали какое-то еще незнакомое чувство, чем-то похожее на томление и грусть. Громачев проглатывал по две-три книжки в день и жажду к чтению не утолял.

Однажды во время черчения Громачев так увлекся стихами Козьмы Пруткова, что не заметил, как перед ним очутился преподаватель черчения Сергей Евгеньевич Мари — всегда подтянутый высокий блондин, носивший толстовки и твердые, ослепительно белые воротники с «бабочкой».

— Прошу прощения, — сказал он и, взяв от Ромки раскрытый томик, вслух прочитал:

Некоторые литейщики, полагая, что чертежник хочет поизмываться над очумевшим от стихов Громачевым, дурашливо загигикали. Мари их остановил укоряющим взглядом и заключил:

— Забавные и острые стихи! Очень хорошо, что вы ими увлекаетесь. Только прошу наслаждаться поэзией не на черчении. Иначе отстанете. А о стихах мы с вами поговорим в перерыве.

Он унес томик с собой и, пока фабзавучники чертили, сидя за столиком, листал его, видимо вспоминая давно прочитанные стихи.

«Непременно унесет в учительскую, — досадуя, думал Ромка. — Придется книжку выручать у завуча, а он и так на меня косится».

Но Мари оказался не похожим на других преподавателей. В перерыве он отдал томик Ромке и, поговорив о стихах, поинтересовался:

— А сами не сочиняете?

— В школе пробовал, — смущенно признался Ромка, — а здесь еще не освоился.

— Я тоже любитель поэзии, — признался Сергей Евгеньевич. — Собираю старых и современных поэтов. Если в библиотеке не найдете нужной книжки, обратитесь ко мне. Принесу.

На последнем уроке фабзавучники с нетерпением ждали звонка. И как только он раздавался, многие пулей вылетали из класса и мчались в столовку.

Быстро проглотив суп и минуты за три прожевав мясное блюдо, Ромкины приятели вскакивали из-за стола и мчались на футбольное поле, которое находилось за высоким и плотным деревянным забором против проходной. На нем минут двадцать удавалось «покикать».

В обеденный перерыв юные футболисты учились останавливать мяч, посланный издалека, точно пасоваться ногами и головой, бить с ходу по воротам. Тренером был Юра Лапышев. Вскоре он сказал:

— Ребята, я вчера договорился с клубом железнодорожников. Будем играть за пятую команду.

— Только за пятую? — огорчился Тюляев. — Ну и договорился!

— А ты в какую хотел? Сначала надо игру показать, а потом фасониться, — осадил его Лапышев. — Мне думается, что новичкам не зазорно играть и в последней команде. Мы всех будем обыгрывать с крупным счетом. И этим прославимся.