Лужайки, где пляшут скворечники (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 129

Дим оказался очень надежным человеком. Ни разу не подвел нас, если уговаривались о встрече. Обязательно ждал нас у столба с желтой табличкой, и помятый жестяной автобус всегда был при нем.

А если мы приходили на Дорогу без предварительного уговора, Дим все равно ждал.

Дим серьезно протягивал каждому из нас прямую твердую ладошку:

— Здравствуй… Здравствуй… — Потом поправлял под коленкой колокольчик и деловито спрашивал: — Поехали, да?

И мы «ехали». То есть неторопливо шли за Димом и его автобусом, который иногда застревал в мышином горохе и порой перевертывался. Мы ставили автобус опять на четыре колеса и шли дальше.

Арунас при этом иногда насвистывал песню про аистенка. Он очень точно свистел этот мотив. Бабушка сказала бы, что «у мальчика абсолютный слух». Свист был негромкий, никому не мешал, не надоедал. Иногда бывает, что, если слышишь все время одну и ту же мелодию, она в конце концов начинает раздражать. А здесь — ни чуточки. Наоборот, «Аистенок» сделался как бы одним из признаков этих мест. Ну, так же, как лиловые колокольчики по обочинам, запах влажной травы и безлюдье…

Нам было хорошо всем вместе в те дни. Жаль только, что

Настя редко бывала с нами. Но… нет худа без добра. Вячик сделался веселее и добрее. Не хмыкал, не выпускал колючки. Потому что не перед кем было показывать себя.

А Настя с Маргаритой сочиняли сказку для театра. Синьор Алессандро торопил их. Они должны были, написать «литературный текст», а Синьор переделать это сочинение в пьесу.

Признаться, я не понимал, какая из Насти писательница. Она и коротенькое-то сочиненьице в школе еле-еле могла из себя выдавить. Так я однажды и сказал. Но Маргарита ответила, что Настя вдохновляет ее своим присутствием и подает иногда свежие мысли.

Мы уже знали, что пьеса будет называться «Сказка двух королевств» и что в ней будут принц и принцесса, которые… ну, да это ясно. Ясно и то, что Пшеницына роль принцессы прикидывала на себя. Я однажды не выдержал, поддел Вальдштейна:

— Тебе в этой сказке быть принцем сама судьба велела.

Он не разозлился, только пошутил:

— Из меня артист, как из тебя директор цирка.

Я не понял, почему «директор цирка». Может, из меня как раз хороший цирковой начальник получится, когда вырасту. Но спорить я не стал. И расти я, к тому же, не хотел…

Да, но я же начал рассказывать про Открытия! Про те, что на Дороге…

Каждый день мы вслед за Димом уходили дальше, чем накануне. Шагов на сто или двести за остановку, которую нашли и которой дали имя в прошлый раз — пока не найдем еще что-нибудь интересное.

Про «Колесо кареты» и «Рыжую собаку» я уже рассказывал. Затем был «Дракон Вася» — сухая изогнутая береза с отростком, похожим на драконью голову. Арбуз сказал, что потом обработает «эту башку» и на ней появится симпатичная морда динозавра.

Затем — «Локомобиль». Это такая машина, похожая на старинный паровоз. Без колес, но с громадным маховиком на боку — для передачи энергии всяким другим механизмам и приборам.

Локомобиль был ржавый. Но маховик все же повернулся, когда мы все повисли на его чугунной спице. Мы обрадовались, крутнули сильнее. И еще. И наконец так разогнали колесо-громаду, будто внутри у машины уголь и пар. Маховик вертелся, словно его смазали только накануне.

И — хотите верьте, хотите нет — эта штука медленно крутилась еще и на другой день, когда мы проходили мимо — до следующей остановки.

— Вот это инерция! — восхитился Арбуз.

Вячик сказал, что это не наших рук дело. Просто кто-то недавно побывал здесь и тоже вертел маховик. Но мы не поверили. Никого никогда мы здесь не встречали. Только рыжую собаку.

Следующая остановка была «Якорная цепь». Цепь эту разыскал в густой траве Николка. Наверно, своим третьим глазом. Он, как и Дим, рисовал теперь на коленке синий глаз с растопыренными ресницами.

Звенья цепи были размером с крупную баранку. И в каждом таком кольце — перекладинка. Такие цепи бывают у морских якорей. Но якоря мы не нашли. Ржавая эта цепь тянулась от дороги метров двадцать и там оказалась прикована к толстому обручу, который опоясывал могучий, в три обхвата, пень — даже непонятно, от какого дерева.

Ивка сказал, что давным-давно к этому дереву было приковано цепью морское чудовище, которое кто-то поймал в океане и колдовским путем доставил в наши места. Не исключено, что поблизости мы сможем отыскать череп и остатки невиданного зверя.

Мы поискали, но остатков чудовища не нашли (наверно, оно все же сорвалось с цепи и убежало обратно в океан). Зато мы вышли на лужайку, где росли огромные, величиной с тарелку, мухоморы. А среди мухоморов лежал обитый полуото-рванными полосками жести сундук с отвалившейся крышкой. В сундуке мы обнаружили большущий пятак с разлапистым двуглавым орлом и старинным годом чеканки: 1811. Поразглядывали, повзвешивали в ладонях и решили, что находка принадлежит Диму — он первый заметил пятак в щели среди досок. Но Дим покачал головой и отдал тяжелую монету Николке. Тот засиял от счастья. Наверно, пятак был «не только пятак»…

А еще через день мы увидели недалеко от обочины приземистый одноэтажный дом. С пробоинами в оконных стеклах, с обвалившейся от кирпичных стен штукатуркой.

Вокруг стоял нетронутый великанский репейник.

Мы, конечно, проникли в загадочное строение.

Внутри был мусор, поломанные стулья и табуретки. И кадка с окаменелой землей и засохшим фикусом. Болтались оборванные электропровода.

Посреди самой большой комнаты стоял рояль. Совершенно не годный для игры. Половины клавиш не было, струны внутри полопались.

— Наверно, здесь был какой-то клуб, — шепотом сказал Ивка.

Похоже, что так. В углу комнаты кучей лежали обшарпанные домры, балалайки, гитары.

— Ой, смотрите… — тихонько удивился Арунас. И осторожно вытащил из-под этой музыкальной мелочи виолончель. — Она, кажется, целая.

Да, инструмент выглядел исправным и даже не очень обшарпанным.

Арунас, смущенно посапывая, сел на кривой табурет, поставил виолончель перед собой. Охватил ее изжаленными ногами, положил гриф на плечо, прижался к нему щекой. По-моему, он сидел в позе заправского музыканта. Прямо как Брандуков на нашей фотографии.

— Еще бы смычок… — сказал я.

— Зачем? Я же все равно не умею играть. — Арунас прижался к виолончели покрепче. Сам весь коричневый, он слился с большущим коричневым инструментом в одно существо. Мы притихли.

Арунас долго так сидел, трогал согнутым пальцем струны (они тихо отзывались), поглаживал выпуклый лакированный бок.

Нам неловко было торопить Арунаса.

Арбуз наконец сказал:

— Давайте заберем эту вещь с собой. Она же ничья. Демид раздобудет смычок…

Арунас покачал головой:

— Не надо… Ее дом здесь.

— Хороший дом, — сказал Ивка.

Дом и правда был хороший. Заброшенный, разоренный, но… какой-то добрый. Пахло здесь не плесенью, не грязью, а сухим деревом, клеем и красками — похоже на то, как в театре Демида.

Наконец Арунас расстался с виолончелью. Осторожно поставил ее в пустой угол.

— Мы ведь еще придем сюда?

— Конечно! Завтра же! — понимающе сказал наш водитель Динь-Дим.

Ивка виновато огорчился:

— Завтра я не смогу. Мама и Соня приезжают, надо встречать…

— Ну, тогда послезавтра, — решил Дим. — Или потом… Лета впереди еще много.

Когда шли от рощи по берегу Стеклянки, Арунас мне шепнул:

— Спроси Ивку, можно я тоже пойду… встречать маму… — Он смотрел вбок (вернее, чуть ли не назад, через плечо), шевелил кулаками в тесных карманах шортиков и колюче растопыривал локти. И до меня дошло. Ну, такое жуткое понимание, будто холодная вода подступила к горлу: Боже мой, мы же совсем бестолковые! Бегаем вместе, болтаем, дурачимся и почти не помним, какое горе носит Арунас в себе. Оно же никуда не девалось, это горе. Он же не такой,как мы. Он мальчик, у которого убили маму.И он даже не знает, где она похоронена…