Лужайки, где пляшут скворечники (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 51
— Что это с ними? — слегка встревожился Артем.
— А! У них свои дела, — беспечно отозвался Кей. — Может, учуяли, что сегодня будут пляски скворечников. Зайцы любят смотреть на это дело и подыгрывать. Сядут на краю лужайки и барабанят по животам….
— Разве сегодня полнолуние? — с непонятным беспокойством спросила Нитка. Она сидела рядом с Артемом, и волосы ее знакомо щекотали ему ухо.
— Да кто ж его знает, — вздохнул Егорыч. — Сейчас вроде бы ни одной луны, а через минуту вдруг возьмет да и вылупится красавица… А может, ушастые чуют, что завтра хоровод планет. Любопытное, скажу вам, зрелище. Жаль только, что долго смотреть нельзя, закоченеете…
В сотне шагов от домика Егорыча косо целилась в небо железная большущая труба. Длиною была она метров пятнадцать, а диаметром около метра. Черная, с бурыми заплатами ржавчины. Казалось, что когда-то стояла она вертикально, потом начала падать и остановилась на полпути, с наклоном градусов сорок пять. У самой земли под трубой была решетчатая подпорка. Никто, однако, не мог понять, как жиденькая арматура может удерживать колоссальное тело замершего в падении великана. Впрочем, никто и не пытался разбираться в этом. Здесь, если разгадывать все хитрости, мозги свихнешь.
Труба напоминала исполинское орудие, изготовленное для дальней стрельбы. А для чего в самом деле служила в давние времена эта конструкция, никто не знал, даже Егорыч. Зато он знал, зачем труба теперь. Говорил, что она превратилась в телескоп особого свойства. Точнее — в туннель, связывающий данную точку Земли с одним из космических пространств, в котором «очень своеобразная, судари мои, звездная структура…».
И в самом деле, глянешь в трубу, и там, даже при ярком солнце, виден черный круг нездешнего мира, в котором дрожат и движутся по своим, непонятным земному жителю путям сотни разноцветных светил. Один раз старик дал глянуть Артему. Зрелище завораживало. Плохо только, что смотреть можно было три-четыре секунды, не дольше. В лицо веяло таким космическим холодом, что леденела кровь и застывали глаза.
Чтобы ребятишки (да и некоторые взрослые тоже) не совались к опасному «телескопу», Егорыч давно еще приварил аппаратом (который смастерил ему Володя) к заднему срезу трубы щит из листового железа. Оставил в нем только маленькую форточку с дверцей, которую запирал на висячий замок. Лишь изредка он дверцу отпирал и разрешал мальчикам и девочкам глянуть на «хитрую механику вселенной». Подпустит к форточке, сосчитает до трех и тут же оттаскивает за плечи. И юный «астроном» приплясывает, трет обожженные морозом щеки и радуется, что вернулся из галактической черной глубины в мир летнего солнца, мягких лопухов и желтых веселых бабочек. Попляшет с минуту, а потом:
— Егорыч, можно еще? Одним глазком!
— Сегодня больше нельзя. А то вмиг схватишь космическую лихорадку. С этим не шутят…
После того вечера, когда Володя спел колыбельную, назавтра ожидался какой-то особенный «звездный парад». Старик почуял это еще накануне (следом за Евсейкой и другими зайцами). И утром оповестил ребят, что разрешит им глянуть на «редчайшее зрелище».
— Если только будете соблюдать очередь и дисциплину…
Артему тоже хотелось посмотреть: что там за звездный праздник в неведомой дали? Но Нитка сказала, что она «совсем замоталась с уборкой и стиркой, а дома ни крупы, ни соли, да и стирального порошка осталось чуть-чуть…». Артем вздохнул, чмокнул Нитку в щеку и взял хозяйственную сумку.
Кей заметался между желанием пойти с Артемом и посмотреть «космическое чудо».
— Оставайся, — решил Артем.
— Ладно, я останусь. Надо еще Евсея поискать, куда-то пропал, рыжий черт, Егорыч волнуется…
— А чего волноваться-то? Евсей со своими приятелями по всем пустырям шастает!
— Шастает, да… Но он раньше каждое утро к Егорычу за капустой приходил, на завтрак…
— Найдется, — сказал Артем. И двинулся с Пустырей в город.
Обычно такая вылазка занимала часа полтора, но на этот раз Артем вернулся лишь в середине дня.
Нитка вытерла цветастым передником руки, обняла Артема и сразу спросила шепотом:
— Тём, что случилось?
Как она учуяла? Ведь он с виду был совсем беззаботен!
— Тём…
— Да ничего особенного. Просто встретил одного… так сказать, сослуживца. Поговорили, как жилось-воевалось… Мне вспоминать про те дни тошно, вот и…
Нитка поверила лишь наполовину. Видела, что говорит он не всё. Тут на счастье появился Кей. Артем к нему:
— Ну, как астрономические дела? Впечатляющая была картина?
Кей, однако, смотрел сумрачно. И Ниткина тревога теперь обратилась к нему:
— Кей, что с тобой?
— Со мной-то ничего. Лелька заболела. Вся трясется от простуды.
— Как это? Она утром скакала здоровехонька!
— Так это утром. А когда смотрели в телескоп, она сунулась к нему два раза. Глупая же… Поглядела, отошла и встала в очередь снова, Егорыч не уследил. Потом заметил, но уже поздно, она затряслась. Эта лихорадка, она ведь сразу… Теперь лежит под одеялами и хнычет. Я пойду к ней, а то баба Катя опять под градусом, говорит, что с горя…
— Постой! — Нитка метнулась на кухню, принесла темнокрасную банку. — Это малина с сахаром. Вскипятите чай, и пусть малину ест до отвала. Первое средство…
Кей посмотрел с сомнением. Потом прижал банку к своей «индейской» рубашке и осторожно ушел из дома.
Нитка опять обратила на Тёма черно-синие глаза — в них страх и приказ.
— Тём, говори… До конца.
— Ладно. Все равно когда-то надо…
Он потоптался, непонятно зачем задернул на окнах занавески, сел на их с Ниткой пружинное заскрипевшее «лежбище».
— Садись рядом… И не пугайся.
— По-моему, ты сам перепуган.
— Я — нет. Это ведь уже не первый раз… Понимаешь, я встретил призрака…
Наверно, со стороны это признание выглядело театрально. И глуповато. Однако Артем говорил без всякой мысли об эффекте. Просто такая получилась фраза. Просто — так и было:
— Понимаешь, я встретил призрака.
— Может… ты просто устал?
— Нет… ты, Нитка, не перебивай… Конечно, это не призрак в полном смысле. Он — оживший гад. Я думал, все ушло, а он…
— Говори. По порядку…
— Я, Нитка, по порядку… Я в какой-то степени сам виноват, что очутился в Саида-Харе. Мог бы поднять скандал, что подпись в рапорте поддельная, но… мне было все равно…
— Ты про это уже рассказывал.
— Да? Ну, ладно… Нашу патрульную полуроту поместили в брошенном поселке. Добротные дома, оставленная хозяевами мебель. Только жратвы почти никакой. Подвозили продукты с перебоями. Вода в колодце — вонючая. Но зато спирта хватало… Без него бы совсем тоска. С одной стороны — глинобитная степь с рыжими холмами, с другой — горный массив Саи-даг…
Впрочем, сперва даже нравилось. Вместо прежней казарменной муштры этакая вольная жизнь. И ребята были вроде бы ничего. Правда, за очки дали мне кличку Студент, но это так, без злобы…
Знаешь, Нитка, страха не было. С двух сторон громыхает — и в степи, и в горах, а кажется, что ты как в санатории.
Пока мина не грохнется посреди улицы… Но это случалось не часто…
Бывали и нападения. И несколько раз мы палили из окон по чужим транспортерам и по людям. Казалось даже, не по людям, а так, про пятнистым фигурам, вроде подвижных мишеней. Были и убитые — с той стороны и с нашей, и я, про правде сказать, смотрел на них почти спокойно. Привыкаешь…
Выпустишь из автомата два-три рожка, отобьешь атаку, хлебнешь, и теплеет внутри. И все вокруг хорошие, этакое фронтовое братство… Особенно если не думать, зачем все это…
— Тём… а думалось?
— Порой. Особенно по ночам… Лежишь и понимаешь: они ведь тоже люди и есть у них та же правота, что у нас. И та же неправота. А потом, как хоронишь кого-нибудь, с кем вчера глотал из одной фляжки, думаешь уже другое: «С-своло-чи…» То есть не думаешь даже, а так, вроде зубовного скрежета. И на них, и вообще…