Лужайки, где пляшут скворечники (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 91
— Тебе которую завуч? Для маленьких или для старших?
— Для таких, как я. Которая Клавдия Борисовна.
— Она не в кабинете, а вон она! — Он вытянул коричневую руку. — Которая в зеленом платье.
Я глубоко вздохнул для храбрости и пошел навстречу новой жизни.
— Подожди! А что такое «камрад»? — Голубой глаз мальчишки требовательно смотрел мне вслед.
— Ну, это вроде как «боевой товарищ»…
— А! Тогда годится!
Завуч Клавдия Борисовна выслушала меня и покивала:
— Да, помню. Твоя бабушка приносила документы… — И одной из учительниц, которые оказались рядом: — Дора Петровна, это ваше пополнение, я предупреждала.
— Пойдем, пополнение, — сказала Дора Петровна.
Она мне понравилась больше, чем завуч. Молодая еще, с такой же короткой прической, как у мамы. Когда шли к школьному крыльцу, она спросила:
— С немецким-то как у тебя?
— Нормально, пятерка была за год… Но зачем он тут? Мне сказали, что я в английском классе.
— Видишь ли… с английским не получилось. Он переполнен, там конкурс, а ты опоздал…
Ну вот, начинаются сюрпризы, подумал я.
— Ты не огорчайся. Английским ты можешь заниматься самостоятельно или с репетитором, а потом, если захочешь, сдашь экзамен…
Ну да, этого еще мне не хватало.
В школе затарахтел звонок. Такой же, как в гимназии…
А дальше все как водится:
— Ребята, это ваш новый товарищ Саша Иволгин. Надеюсь, вы подружитесь… Где бы тебе сесть?.. Настя Пшеницы-на, ты ведь одна? Катя от нас уехала в Новгород… Саша, ты не против, чтобы сидеть с девочкой?
Я пожал плечами. Со своим уставом в чужой монастырь не суются. Потом посмотрим.
— А ты, Настя, не против новичка?
Настя сказала, что пусть. Катя уже не вернется, а мальчики тоже иногда бывают людьми…
Парты в классе были ужасно старинные. А может, просто старые. Я такие раньше только в кино видел: наклонные, с выемками для чернильниц, которые давно уже не в ходу. Покрашены они были зеленым. Я неловко влез на свое место. Пакет с книгами примостил сбоку, на полу. У столов в гимназии были крючки для ранцев и мешков, а тут…
— Положи книги в парту, — шепнула Настя. И откинула на зеленой столешнице крышку. Под крышкой была полка. Вот здесь, значит, как! Пакет я положил, а крышку опускать не стал — так просторнее.
Я украдкой глянул на соседку. У Насти Пшеницыной было круглое и немножко обезьянье лицо. Не очень-то красивое, но, по-моему, славное. Глаза серые, светлые волосы подстрижены в кружок, будто у мальчика-пастушка из фильма про русскую сказку. А в ушах — колечки из позолоченной проволоки.
— Значит, ты — Саша?
— Одиннадцать лет и три месяца, — буркнул я. И стал смотреть под крышку, на свои ноги. Для ног была специальная подставка. Но как их ни пристраивай, штанины все равно ползли вверх. Носки были короткие, голые щиколотки беспомощно торчали из брюк.
Я тихонько завозился, чтобы незаметно стянуть штанины ниже. Настя шепнула опять:
— А тебе нравится твое имя?
— Не знаю. Имя как имя. Обыкновенное.
— А мне мое нравится. Знаешь, почему?
— Не знаю…
— Потому что из него нельзя сделать пренебрежительное. Нину можно назвать Нинкой, Свету — Светкой, ну и так далее. А Настю как? «Настька» — это трудно выговаривается.
— Можно просто «Наська», — не удержался я.
— Не смей! — она дурашливо толкнула сандалеткой мою кроссовку. — Не вздумай называть меня Наськой!
— Слушаюсь, ваше благородие… — Мне стало гораздо свободнее. И я решился: — Вообще-то меня иногда зовут Алька. Ребята… Ну, друзья-приятели…
Она не удивилась. Сказала просто:
— Да? Вот и хорошо.
Я опять повозился и поглядел на ноги. На свои, а потом и на Настины. На черные лаковые сандалетки и тугие белые гольфы. Она была в коротеньком клетчатом платье, а коленки — твердые и блестящие, как бильярдные шарики из слоновой кости… Я вдруг испугался, что она проследит мой взгляд, закашлялся, закрыл парту.
Настя опять шепнула:
— А мне одиннадцать будет только в октябре. Пятнадцатого.
— Значит, ты еще маленькая.
— Подразнись, подразнись…
Дора Петровна громко сообщила:
— Беседовать перестали. Вздохнули, сосредоточились… — Класс старательно завздыхал. — Достали тетрадки по русскому языку. Не будем отступать от традиций: сейчас короткое сочи-неньице о каком-нибудь интересном случае из летней жизни…
— У-у-у!!
— Понимаю. «У» — тоже традиция. Каждый год…
— Времени же мало!
— Я сказала: сочиненьице. На страничку, не больше. Как заметка в стенгазету…
Я это дело предвидел. Так и в гимназии бывало. Только придешь — и сразу: «Пишем! Тема «Как я провел лето»!»
Поэтому я прихватил листок с прошлогодним сочинением. Про то, как однажды вечером я и Вовка — мальчик с соседнего садового участка — увидели над лесом НЛО. Большой светящийся шар. И Вовкин пес увидел. И завыл — то ли от ужаса, то ли от восторга. А потом он долго ходил за нами и тыкался в нас холодным носом. Кажется, спрашивал: что же это такое было? А мы сами не знали. Ведь природа НЛО до сих пор неизвестна… С той поры пес каждый вечер садился у калитки и смотрел в сторону леса. Наверно, ждал, не появится ли светящийся шар снова. Может быть, в собаке проснулась тоска по космосу. Ведь имя у пса было как у самой удаленной от Земли планеты — Плутон.
Сейчас я скатаю свое гениальное творение в новую тетрадь — и никаких проблем. А у Пшеницыной, видать, были проблемы. Она сморщилась, как обманутая мартышка.
— Я ничего-ничегошеньки интересного не могу вспомнить.
— Придумай что-нибудь.
— Я бестолковая.
Ах, как приятно быть рыцарем-спасителем. Я положил листок ей на колени.
— Скатывай. Только меняй мужской род на женский. Не «я увидел», а «я увидела» и тэ дэ.
— Ой, Алька… Вот спасибо-то.
— На здоровье. Ты же сама сказала, что среди мальчишек встречаются люди.
— Конечно…
На рассохшейся парте у крышки была щель. Широкая, в палец. Настя прямо через нее и прочитала мое сочинение.
— Ух ты, пятерка… Только тут написано: «Я жил в садовом домике». А у нас ведь нет сада за городом.
— Кто тебя будет проверять? Ну, скажешь: гостила у знакомых…
— А ты как? Ты ведь это для себя…
— Подумаешь! — И я с ходу написал название: «Старик-огневик»…
«Летом я жил в лагере «Богатырская застава». Наш отряд однажды отправился в поход. У Птичьего озера мы остановились на ночной привал. Поужинали кашей и печеной картошкой и легли спать. Я лег у костра, потому что в палатке было жарко. Лежу и вижу: из огня выбрался старичок. Ростом он был с полено, а борода у него была очень длинная, и в ней горели искры. Он стал что-то говорить, но без звука. Я смотрел на него и старался расслышать. А он сердился и мотал бородой. Вдруг мне сильно обожгло ногу. Это конец огненной бороды зацепил ее. Я вскочил и заплясал как сумасшедший. Старик пропал. Когда я рассказал про него, ребята смеялись. Ногу смазали и забинтовали. А инструктор Володя объяснил: «Ты уснул близко от огня».
Получилась как раз страница. Наверно, хватит. Но я еще дописал на обороте:
«Тлеющую траву залили из ведра. Но мне еще долго чудилась в траве борода старика-огневика, в которой мерцали горящие точки».
Уф… Я откинулся к спинке скамьи. Настя тоже поставила последнюю точку. Смотрела и улыбалась.
— Готово?
— Списывать — не сочинять. Возьми листок… — И опять слегка задурачилась: — Данке шен.
— Биттэ шен, фройлен.
— Не отвлекайтесь, господа, — сказала в пространство Дора Петровна.
Мы притихли.
Настины гольфы были, наверно, слишком тугие. Я заметил, что она их приспустила и тихонько трет рубчатые следы от резинок. Она почуяла, что я смотрю, перехватила взгляд. Я, кажется, заполыхал ушами, но прятать глаза было поздно. Настя виновато сказала:
— Я теперь поняла, что «резинка» от слова «резать»…
Чтобы не сгореть, я притворился равнодушно-деловитым:
— Скрути вниз — и не будет резать.