Лужайки, где пляшут скворечники (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 97

Но здесь это умение было ни к чему. Квася после пожара сгинул, никто не баловался с часами.

Я присел в своей комнате (самой маленькой, девять метров) на раскладушку. Сидел, вспоминал черную площадку на месте дома и пальцем оттирал на колене въевшуюся сажу.

Бабушка возникла на пороге.

— Не тяни душу.

Ну, я не стал больше тянуть. Рассказал про школьное дело.

— С ума сойти… — Бабушка села на табурет. Сняла свои старомодные очки и стала покусывать дужку. Была у нее такая привычка.

— Не надо сходить с ума. Сходи завтра в школу. Там все уладится в пять минут. Ну, не исключат же меня из-за этого дурака… Только не выдавай его, ладно?

Бабушка смотрела на меня, подперев очками подбородок.

— Ну, знаю, — уныло сказал я. — Твой дедушка Лев Анд-ронович, поручик Шеметилов-Гальский, поступил бы иначе. Он вызвал бы обидчика на дуэль. А если бы к нему пристали грубые вымогатели недворянского происхождения, он кликнул бы на помощь верных кавалергардов. В позолоченных кирасах… А мне кого вызывать на дуэль? Вячика? Или Клавдию Борисовну?.. А друзей в кирасах у меня нет. И без кирас нет.

Бабушка молчала. «Вот и плохо, что нет», — говорили ее глаза, не защищенные очками. Но без упрека.

Потом она встала.

— Горе ты мое… Думаешь, мне хочется выслушивать жалобы на внука и педагогические нотации?

— А ты не выслушивай! Ты сразу за меня заступись!

— Ты думаешь, они этого ждут от меня? Ждут покаяния и обещаний, что к тебе будут приняты меры…

Но оказалось, что педагоги ничего не ждали от бабушки. Они позвонили на работу отцу и маме. И родители вдвоем «имели беседу» с Клавдией Борисовной. И та, разумеется, изложила им свой вариант происшедшего: «зверское избиение», «вызывающее поведение»…

А потом, естественно, была беседа родителей со мной.

Мама и папа в своей комнате сидели у шаткого садового стола, и в окна светило оранжевое вечернее солнце. И я стоял в его лучах у порога, босой и все еще неотмытый.

— Ну и облик, — горестно сказала мама и поджала губы.

— Будто по минному полю ходил, — усмехнулся отец.

— Я ходил по тому месту, где стоял наш дом. Вот…

— Вместо того чтобы сидеть на уроках… — Это опять мама.

— Вы прекрасно знаете, что я не сам ушел, меня выгнали!

— За драку, И за безобразный тон в разговоре с завучем, — покивала мама. — Вырастили мы сыночка…

— Вам разве угодишь? То тихоня и размазня, то драчун и хулиган…

— Драчун ты так себе, — сказал отец, трогая бородку. — Клавдия Борисовна показала нам издалека твоего противника. Это же цыпленок.

— Этот цыпленок грозил, что его дружки мне голову свернут! Если не буду платить валюту!

Мама распахнувшимися глазами глянула на отца. Тот усмехнулся опять. Но уже не так уверенно:

— А ты и поверил…

— А надо было ждать и проверять? В прошлом году, когда какой-то тип явился к вам в «Альбатрос» вымогать проценты, вы почему не проверили? Выкинули беднягу из окна! Четверо на одного!.. Я-то хоть один на один…

— Ну… — Отец забарабанил по столу. — Ты не сравнивай. Такова нынешняя деловая жизнь. Взрослая…

— Взрослая? Сейчас в бандах есть восьмилетние убийцы! Та же Клавдия Борисовна рассказывала….

— И ты хочешь стать таким? — сказала мама.

Я возвел глаза к потолку. Вот она, женская логика.

Отец посмотрел на маму, на меня. В очках горели оранжевые точки.

— Хотелось бы верить, что ты начал эту… этот поединок из-за благородного возмущения, а не с перепугу…

— Именно с перепугу! Ты же знаешь, что я трус!

Он сказал в пространство:

— Остается надеяться, что это пройдет. Когда станешь старше.

— А я не хочу быть старше! Когда маленький, трусом быть легче! Можно это списать на малолетство.

— Но тут, друг мой, ничего от тебя не зависит. Все равно вырастешь. Придется принимать взрослые решения. И работать. И в армию идти, и жениться.

Я не к месту (совершенно случайно) подумал о Насте. И застыдился этой мысли, и разозлился на весь белый свет еще пуще.

— А разве для женитьбы нужна храбрость?

— А как же, — хмыкнул отец. — Иногда героическая.

От досады меня дернуло за язык:

— Тогда ты дважды герой, да?

Бабушка тихо ахнула:

— Алик… — Она стояла в дверях у меня за спиной.

Мама приоткрыла рот. Отец помолчал и спросил деревянным голосом:

— Ольга Георгиевна, когда вы пороли его последний раз?

Бабушка отозвалась сухо:

— Не последний, а первый и последний. В семилетнем возрасте.

Тогда бабушка взяла меня за шиворот и ладонью отхлопала по школьным штанам. По правде говоря, было за что. Перед тем я посмотрел кино про первоклассника, своего ровесника, который посадил в холодильник кота. Для воспитания морозоустойчивости. И от холода кот из рыжего сделался голубым. Я решил такой же опыт проделать с пожилым рыжим Плато-шей, бабушкиным любимцем (и Квасиным приятелем, как она утверждала). Сунул послушного Платошу в наш «Чинар» и… забыл, засмотрелся мультиком про Винни Пуха.

Бабушка услышала приглушенное мявканье, открыла холодильник, и бедняга — все такой же рыжий, не голубой, а заиндевелый — выпал ей на руки.

Бабушка отпоила Платошу теплым молоком, закутала в шаль с грелкой, а потом деловито всыпала мне. Я ревел, но не от боли, не от обиды, а от жалости к Платоше. Бабушка сказала, что он умрет от воспаления легких.

Платоша помер через год. И я лил над ним горькие слезы. Вдвойне горькие от того, что я помнил свое безрассудство и терзался: кот погиб от затянувшейся простуды. Бабушка утешала меня: Платоша, мол, скончался просто от возраста. «Он же был старше тебя на пять лет. Для котов это очень преклонные годы». — «Неправда! Коты и до двадцати лет живут…» — «Ну, Алик, это уж кому сколько судьбой отпущено. И для котов, и для людей…»

Я сейчас вспомнил, и вдруг у меня защипало в глазах. Никто этого не заметил. А бабушка повторила:

— Да, в семилетнем возрасте. Больше Алик не давал повода.

— Сейчас, по-вашему, не повод?

— Это уж вам решать, Максим Аркадьевич. — Бабушка знала, что отец никогда меня пальцем не тронет (и я знал). Но все же она добавила: — По-моему, поздно уже воспитывать таким образом.

Отец отозвался ворчливо:

— А на мой взгляд, еще вполне можно…

Я напомнил:

— Ты же сам говорил: маленьких и слабых бьют только трусы!

— Одно дело драка, другое — педагогика. Даже Клавдия Борисовна намекала, что это полезно.

— Я сразу заметил, что она маленько того… — Я крутнул пальцем у заросшего виска.

— Александр! — взвинтилась мама. — Ты дождешься, что папа и правда тебе всыплет!

— До него и дотрагиваться-то страшно, до такого… обугленного, — пробурчал отец. — Я же говорю, как по минному полю ходил… — Он, видимо, считал, что воспитательную беседу пора кончать.

— На поле оборвало бы ноги. Или вообще всего на куски… Па-а, а если не ноги, а руки оборвет, а ты скрипач, что тогда делать?

Отец мотнул головой, поймал слетевшие очки. У мамы опять сделались круглые глаза.

— Саша, да что с тобой!

— Что за дикие фантазии? — сказал отец.

— Не фантазии, а так… вопрос… Да ты не бойся, жениться мне, наверно, не придется.

— Это почему? — еще больше испугалась мама.

— Не успею. Восемнадцать стукнет, и марш-марш в казарму. Атам деды. Я ведь терпеть не буду, хотя и трус. Значит, все закончится быстро. А может, окажусь в горящей точке. А оттуда — цинковая упаковка или бумажка: пропал без вести… Вас что больше устраивает? С бумажкой проще, меньше возни…

— Александр! — ахнула мама. Словно защищаясь.

А отец приподнялся с табурета.

— Ты что это сопли распустил? Срам… Может, надеешься откосить от армейской службы?

— Не буду я косить. На это, между прочим, тоже смелость нужна: могут ведь посадить. А со мной все будет просто…

Я смотрел за окно, почти прямо на низкое солнце. От этого слезились глаза. Мама наконец решительно сообщила: