Зима, когда я вырос - ван Гестел Петер. Страница 2

Это отвратительное здание.

Я всякий раз забываю, где повесил свое пальто. Около трех я всегда думаю: наверное, уже четыре!

Через полгода после маминой смерти я перешел из третьего класса в четвертый. В первый день учебного года нас отвели в новый кабинет. Он оказался чуть просторней прежнего, но парты были такие же тесные. Дан Вролик сел, как всегда, слишком близко ко мне. От него, как всегда, пахло дегтем, а когда он рыгал, я чувствовал запах овсяной каши.

Перед нами стоял высокий мужчина.

Наконец-то у нас настоящий учитель-мужчина! Мы смотрели на него с надеждой. От нашей учительницы в начальных классах мы уже чуть не чокнулись. Она была слишком старая. Если ты, по ее мнению, раньше времени перелистывал страницу учебника, она вызывала тебя к своему столу и десять раз ударяла линейкой по правой ладони, а класс считал удары вместе с ней. И еще она весь день покрикивала: «Выпрямить спину!», «Руки на парту и не ерзать!»

— Я учитель Коллевейн, — сказал мужчина. — А теперь вы скажите по очереди, кого как зовут. Начнем с левой передней парты и закончим справа сзади.

Только Дан Вролик назвал свое имя раньше, чем пришла его очередь. Учитель на это не рассердился. Когда мы кончили называть свои имена и фамилии, дверь открылась.

В класс вошел совершенно незнакомый мальчишка.

Мы все уставились на него. Стало тихо-тихо.

Что ему здесь надо?

— Ты кто такой? — спросил учитель.

Мальчик стоял, прижав к себе портфель. На нем был черный пиджак, какие носят только старики. Темные волосы вились, он был невысокого роста — наверное, ему надо было в один из третьих классов.

— Меня зовут Пит Зван, — сказал мальчик. — Я сегодня первый раз пришел в эту школу.

— Да-да, — сказал учитель, — я слышал о тебе от завуча. Садись на последнюю парту в левом ряду. И запомни: ты опоздал в первый и в последний раз.

Пока Пит Зван садился за пустую парту и как пай-мальчик доставал из портфеля тетрадь, он не обращал на нас внимания, зато мы во все глаза разглядывали его.

— Чижик, — сказал Олли Вилдеман у меня за спиной.

Олли Вилдеман уже два раза оставался на второй год, его все страшно боятся, потому что он большой и чуть что — дерется.

Однажды в дождливый день в октябре я впервые заговорил с Питом Званом. После уроков он молча стоял между пустых парт в другом классе. Поскольку дверь была открыта, мне его было видно. Заметив меня, он смущенно почесал затылок и усмехнулся. Я понял, что застал его врасплох, и не мог это так оставить. Я подошел к нему суровой походкой.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я его. — Это же не твой класс!

— А ты знаешь, — сказал он, — что раньше это был еврейский лицей?

— Нет, — ответил я.

— После войны здание забрали.

— Почему? — спросил я.

— Оно все равно пустовало. А ты ни о чем не знаешь, Томми?

— Папа зовет меня Томас, — сказал я.

Зима, затвердевший снег

Середина февраля. Война закончилась почти два года назад. У папы не было работы, зима выдалась страшно холодная, и все каналы замерзли. Толстый слой снега на льду затвердел и посерел. Я часто падал, и колени у меня покрылись ссадинами с корками.

Вторник. Большая печка в классе раскалилась докрасна, учитель снял пиджак. Он сунул руки в карманы и прислонился к доске, в углу рта торчала сигарета. По мне прямо дрожь пробежала от предчувствия радости — ведь сейчас он будет рассказывать что-нибудь интересное.

Для своего возраста учитель еще сильный и крепкий человек.

Он то и дело проводит по своим седым волосам гребешком, который всегда торчит у него из нагрудного кармашка. Иногда он здорово злится на нас и раздает тогда оплеухи направо и налево. После уроков он висит в спортзале на кольцах или выполняет упражнения на козле — с прямыми, как палки, ногами.

Учитель спросил:

— Кто из вас может рассказать мне что-нибудь о Первой мировой войне?

Пит Зван поднял руку. Он знал все на свете, просто обалдеть!

— Мы тогда сохраняли нейтралитет, — сказал Пит Зван. — Мы не воевали, а немцы тогда тоже потерпели поражение.

— Отвечать можно только после того, как тебя вызовут, — сказал учитель. — Больно ты много знаешь! Смотри, не успеешь оглянуться — и к пятнадцати годам у тебя уже будут усы и вздувшиеся вены.

— Хорошо, я учту ваши слова, учитель, — сказал Пит Зван.

Учитель закрыл глаза.

— Не по душе мне твоя заносчивость, — сказал он.

Мы все посмотрели на Пита Звана. Если учитель сейчас передумает рассказывать нам интересную историю и велит решать задачки, то виноват в этом будет Пит Зван.

— М-да, — сказал учитель, — я тогда служил в армии, был солдатом, лучшее время моей жизни! Все дни в радость, даже если приходилось ползти по грязи.

Лишье Оверватер подняла руку.

— Вы стреляли в немцев, да, учитель? — спросила она.

— Мы сохраняли нейтралитет, — спокойно ответил учитель. — Ведь господин Зван только что нам это изложил. Мы ежедневно находились в состоянии боевой готовности, каждое утро чистили пуговицы и ствол винтовки, но фрицы так и не сунулись в нашу страну, а то я бы их сразу пристрелил.

Учитель взял указку, шагнул вперед и сделал вид, будто целится в нас.

— Бах-бах-бах, — произнес он несколько раз подряд. Мы расхохотались.

— Ребята, — сказал учитель, когда мы успокоились, — когда я служил в армии, я исколесил нашу страну вдоль и поперек. Мы ездили на велосипедах, среди полей и дюн, с винтовкой и ранцем за спиной. Солнышко светит, деревенские девчонки машут нам рукой. Мы слезали с велосипедов и угощали их шоколадом «Кватта», и светловолосые красавицы целовали нас в щеку. От них пахло парным молоком и только что сбитым маслом. На самой симпатичной из них я женился, сейчас она сидит дома и штопает мне носки.

Мы все вздохнули.

— Я набрал для нее ежевики; я даже не знал, как ее зовут. Я осторожно положил ягоду ей в рот, она закрыла глаза и покраснела.

Он смолк, в классе было тихо-тихо.

Я закрыл глаза и подумал о Лишье Оверватер. Моет быть, я тоже когда-нибудь положу ей в рот ягоду ежевики?

— Надо было следить, чтобы на гимнастерке не было пятен, — продолжал учитель. — За красное пятно на гимнастерке полагалось наказание: почистить десять мешков картошки.

Тут в класс вошел завуч. Он посмотрел на нашего учителя и кашлянул в кулак. Учитель тотчас надел пиджак.

— Дети, я должен вам кое-что сказать, — произнес завуч. — Вы ведь еще не знаете, что у Томаса Врея год назад умерла мама. Это очень грустно. Так вот, ваша прежняя учительница юфрау Виллемсе рассказала мне, что вы дразните Томаса. Больше не делайте этого. Быть приветливым с товарищем совсем нетрудно.

Сказал — и ушел.

Ну и тупица этот завуч! А мой папа ему зачем-то взял и рассказал про маму — папа тоже тупица! Но тупее всех юфрау Виллемсе. Она-то зачем суется не в свое дело! Теперь они все вместе надоумили моих одноклассничков.

Когда учитель повернулся к нам спиной, Олли Вилдеман погладил меня своей лапищей по голове. Мне от этого легче не стало.

После тупого выступления завуча я украдкой огляделся. Пит Зван смотрел в мою сторону. А он никогда ни на кого не смотрел. Но мне на него наплевать.

Мне было жаль, что Лишье Оверватер не обернулась.

Она сидит передо мной справа. Из-под ее длинных волос немного виднеются уши.

В классе я мог смотреть на нее сколько угодно, причем совершенно незаметно. Когда она стояла у доски и не могла ответить про батавов [1] и тому подобное, она терла ладошкой нос, а глаза у нее были такие голубые, что от счастья у меня кружилась голова.

Я был без ума от Лишье Оверватер. Она об этом не знала. Если я просил у нее карандаш или резинку, она делала вид, будто ничего не слышит. От этого я очень расстраивался.