Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет - Чудакова Мариэтта Омаровна. Страница 95

В том страшном месяце ноябре 1991 года правительству – то есть Гайдару – шли телеграммы из всех областных российских центров – о том, что хлеба осталось где на две недели, где на восемь дней, где на неделю… Пришла информация из Читинской области: «Выделено муки по 260 г. на человека. Это ниже нормы военного времени, ситуация с обеспечением хлебом критическая».

И так – везде. Но так как настоящую экономику не изучали в советское время ни в школе, ни в университетах, – никто не знал, где же искать выход.

Гайдар знал его давно.

…Двадцать лет спустя Е. Г. Ясин вспоминал, как в 1990 году они с Гайдаром были на семинаре в Венгрии.

«Собралось почти все будущее российское правительство – Гайдар, Чубайс, Шохин, Авен. Обсуждаем с авторитетными западными экономистами планы реформ в России. Как-то после дискуссий сидим в ресторанчике, и моя жена спрашивает Егора: “Ты говоришь, что нужно освободить цены и тогда в магазинах появятся товары. Но откуда они возьмутся, если их нет?” И тогда Егор ответил: “Лидия Алексеевна, я не знаю, откуда это все возьмется. Но то, что все это будет, вы увидите”. Так оно и произошло…»

Пояснение для юных читателей моей книги – это был ответ не просто хорошего ученого, а выдающегося. Потому что выдающийся ученый четко отграничивает ту область знания, где за свои утверждения он отвечает стопроцентно, от той, где его суждения могут быть приблизительными.

Он мог, конечно, высказать свои вполне убедительные предположения относительно того, откуда именно «возьмутся» товары. Но не стал этого делать. Зато он точно знал – из всех мировых учебников экономики, что они – возьмутся.

В ноябре 1991 года на вопросы социологов более половины россиян ответили, что не поддерживают переход к свободным рыночным ценам.

Одобрила эту меру четверть всего населения.

Не так уж, между прочим, мало оказалось в России в тот час трезвых и умных людей.

Но все же тех, кто непременно назовет Главным Злодеем и Грабителем Народа того, кто отпустит цены, было гораздо больше.

В начале 1992 года, вспоминал в 2008 году экономист и историк Дмитрий Травин, когда Егор Гайдар «разворачивал свои рыночные реформы, похоронившие социализм», тележурналисты спросили его: «Как полагаете, что бы сказал о вашей сегодняшней деятельности дед – Аркадий Петрович?»

Дмитрий Травин пишет: «Ну как на такой вопрос ответишь? Глупо ведь делать вид, будто герой Гражданской войны, известный писатель, прививавший детям 30-х годов ценности, весьма далекие от рынка, частной собственности и конкуренции, поддерживал бы реформы своего внука. Но в то же время глупо признавать перед всей страной, что ты изменил заветам деда. Не будешь же объяснять в маленьком телеинтервью, как изменились времена, как расширились наши знания, как жизнь доказала ошибочность коммунистической идеи, в которую раньше верили миллионы честных людей по всему миру.

Гайдар не стал растекаться мыслью по древу. – Я полагаю, – заметил он, – дед бы сказал: “Не трусь!”».

Дальше верно сказано Травиным об ответе Гайдара, что это был не уход в сторону, а вполне точная реакция на тогдашнюю ситуацию. Когда цены взлетели на заоблачную высоту, многие ждали «социального взрыва» – проще говоря, народного бунта.

«Команда Гайдара готовилась к тому, чтобы сосредоточить на себе всю ненависть людей, не вписавшихся в новую жизнь, и в этом смысле слова “Не трусь!” вполне отражают повестку дня того весьма необычного времени».

Андрей Нечаев вспоминает: «Последний месяц 1991 года был крайне тяжелым для всех. Страна мучилась, часами простаивая в очередях за самым необходимым – молоком, мясом, хлебом. Люди метались по опустевшим магазинам в унизительных попытках как-то отоварить добытые в ЖЭКах талоны на масло, крупу, сахар, водку. Мы же судорожно, из последних сил старались мобилизовать хоть какие-то резервы, которые можно было “выбросить” на прилавки для задерганных тотальным дефицитом людей. Все было на пределе. В общем, медлить с освобождением цен больше было некуда. В стране шел полный развал потребительского рынка, нарастал ажиотаж с закупками впрок. Не было реальной возможности пресечь накопление товаров работниками торговли, которые в подсобках, на складах и базах утаивали все, что можно, рассчитывая в сложившейся ситуации нагреть руки. Кое-как, конечно, с этим боролись. С помощью торговых инспекций и всяких общественных комиссий некоторую часть припасаемых товаров удавалось вернуть на прилавок, но существенных изменений в ситуацию это не вносило. Да, если признаться честно, особого смысла в этих усилиях мы не видели. Поскольку принципиальное решение об освобождении цен было принято, а развал потребительского рынка стал реальностью, такое накопление товаров позволяло надеяться на то, что после либерализации цен оно хотя бы в некоторой степени сдержит их рост».

…С мыслью о том, как встретит население страны 2 января 1992 года – день либерализации цен, – проводило молодое правительство России новогоднюю ночь.

«Мы провели ее, – рассказывает Андрей Нечаев, – на той самой даче в Архангельском, где несколькими месяцами раньше писали свою программу. Приехали с женами. Сели за довольно убогий в смысле яств, совсем не “правительственный” стол. Старая система правительственных привилегий была нами ликвидирована, кремлевские пайки отменены, поэтому поставили на стол то, что могли захватить из домашних холодильников… Поскольку магазинное изобилие лишь маячило где-то впереди, то, помню, пришлось довольствоваться в основном полтавской колбасой и чем-то вроде кабачковой икры. Чудом наскребли пару бутылок шампанского для новогоднего тоста, поэтому пить пришлось в основном водку. Позже подъехали Гайдар и Шохин, которые как более крупные начальники до полуночи встречали Новый год в Кремле.

…О втором января практически не говорили. И без того на эту тему было наговорено достаточно. Но мысли, так или иначе, крутились вокруг послезавтрашнего дня. Говорили о том, что жить нашему правительству, судя по всему, предстоит недолго. Все же слишком непопулярной выглядела сама эта мера по освобождению цен. Однако никаких упаднических настроений не было. Мы были молоды, практически все ровесники. Это был первый вечер отдыха после каторжной двухмесячной работы в правительстве. Было весело. Недавно Чубайс напомнил мне, что в ту ночь я долго развлекал их рассказом про ниобий. Накануне один из многочисленных посетителей настойчиво просил у меня квоту на его экспорт, утверждая, что через это можно решить половину проблем страны. Где уж он собирался брать этот редкий металл и кому его продавать, я сейчас не припомню, но помню, что явную авантюру не поддержал. Тогда по правительственным и министерским коридорам ходило много авантюристов, предлагавших революционные и судьбоносные решения. Один из них даже убедил Бурбулиса разрешить экспорт так называемой “красной ртути”, хотя существование в природе такого вещества так и осталось недоказанным».

На следующее утро, 1 января 1992 года, все они были на работе. По коридорам сновали корреспонденты Центрального телевидения, брали интервью – чего вы ожидаете завтра?

…Товары появились в магазинах через пару дней – «хотя и с новыми, пугающими ценниками. И с того дня товары уже больше в России не исчезали.

В первые дни товарооборот был мизерным. Люди заходили в магазины в основном посмотреть, прицениться. Некоторые товары они до этого не видели в открытой продаже месяцами».

Наверное, точнее было бы сказать – годами.

Одна моя знакомая вспоминала недавно: «Ходили как в музей».

«Но уже довольно быстро начали осваиваться». Потянулись в магазины и за товарами длительного пользования – пылесосами, холодильниками, – хоть и сильно подорожавшими, но зато появившимися в продаже.

Конечно, решение купить подогревалось тем, что люди «опасались (и не напрасно) дальнейшего роста цен.