Комната на чердаке - Василевская Ванда Львовна. Страница 5

— Ничего! Зато как будет пахнуть сирень!

Владек тщательно полил навозом куст и недавно отточенным перочинным ножиком подрезал поломанные ветки. Дворников Генек вбил в землю кол и привязал к нему веревочкой кривой ствол. В общем всё, даже те, кто до сих пор больше всего портил куст, начали вдруг о нем горячо заботиться.

— На зиму хорошо бы укутать соломой!

— Глупый! Это розы укутывают, а не сирень.

— А сирень разве не замерзнет?

— Видишь, до сих пор не замерзла. Значит, и не замерзнет.

— Может быть… — Манек не совсем еще был убежден.

— Вот и готово! — радовалась Зося. Ей казалось, что сирень сразу приняла другой вид.

— Готово! — насмешливо поддакнул Рудек из подвала. — Можно начинать ломать!

Владек вышел на середину круга, образовавшегося около куста.

— Ребята и вообще все! — начал он торжественно. — Как хотите, но я заявляю вам: если кто из вас тут потопчет землю или хотя бы одну веточку отломает — ну, тогда он будет иметь дело со мной!

— Ишь ты какой нашелся! — вызывающе буркнул Рудек, но Владек не обратил на него никакого внимания.

— Почему бы нам не иметь сирени? Весной она будет цвести, и будет красиво во дворе. Разве неправда?

— Конечно, конечно! — горячо поддержала Зося, а за нею и другие девочки.

— Владек! Пойдешь ты домой? Дождь льет!

Это слесарева жена, высунувшись из окна, сердито звала сына. В самом деле, дождь разошелся вовсю. А они, занятые сиренью, этого даже не заметили! Кучка ребят быстро разбрелась и рассосалась по подъездам.

— А завтра утром, когда я встану, сирень уже будет цвести? — лепетал Адась, торопливо семеня за Зосей.

— Нет, глупенький! Цвести она будет только весной! Будет еще ноябрь, потом зима, а потом только весна, много, много еще пройдет воскресений!

— А тогда уже наверно зацветет?

— Наверно! — подтвердила Зося, крепко обнимая братишку, счастливая тем, что весною на их унылом дворе зацветет лиловая сирень.

Глава V

Н Е С Ч А С Т Н Ы Й 

 С Л У Ч А Й

В то время, когда Игнась сидит в школе, Зося убирает и готовит, а Анка работает на фабрике, Адась играет во дворе. Каждый день он осматривает куст сирени: а вдруг, вопреки уверениям Зоси, сирень надумает и начнет цвести уже сейчас? Хотя, правда, утренние заморозки становятся все сильнее и, как говорит пани Тобяк, «того и гляди пойдет снег».

Все идет благополучно, как вдруг однажды происходит несчастный случай.

Давным-давно Адася манит улиц. Не то чтобы пойти куда-нибудь с Зосей или с Анкой. Это не фокус! Так он ведь часто ходит. А вот одному. Совсем одному. Как старшие мальчики, и даже не старшие — например, хотя бы Эдек, он совсем не старше его, а уже, говорят, цепляется за трамваи. Только он, Адась, всегда был, как смеялись мальчики, «маменькиным сынком». В семье он самый младший, болезненный, и мама всегда страшно за него боялась. А теперь сестры. Потому-то он и не такой, как его ровесники, как будто меньше их.

А интересно на улице! Едут телеги, иногда промчится автомобиль, а там, за углом, ползет трамвай, словно большой жужжащий жук.

Манит темная арка ворот. Адась знает, что поступает дурно, что Зося сто раз просила его: «Смотри, Адась, не выходи на улицу!» Но он не может удержаться.

«Только на одну малюсенькую минуточку!» — думает он и с опаской поглядывает на окно, на то самое высокое, там, на чердаке. А вдруг Зося как раз в это время смотрит, что он делает!

Но в окне не видно светлой головки сестры. Адась стряхивает с ладоней песок и выходит.

На улице шумно: как раз базарный день, и с городской площади едет много крестьянских телег.

Адась стоит и смотрит по сторонам. Лошади у телег разные — гнедые, серые, каштановые. Сам того не замечая, мальчик сходит на мостовую.

— Эй, малыш, берегись! — раздается вдруг окрик над самой его головой.

Адась быстро отскакивает. И прямо под велосипед, ехавший позади него. Никто не виноват — ни велосипедист, который так крепко нажал на тормоз, что колеса заскрипели по камням мостовой, ни возница, который сразу резко свернул в сторону. Но дело от этого не меняется. Адась лежит на мостовой и совершенно не сознает, что с ним творится. Словно в тумане, он чувствует, будто его как-то странно укачивает, чувствует сильную боль. Кто-то кричит около него, кто-то громко говорит что-то, но слова не доходят до его сознания.

Из полуобморока его выводит еще более мучительная боль. Над ним склонился какой-то высокий господин и ощупывает ногу.

— Тише, Адась, тише, — говорит Зося, крепко обнимая его.

Адась чувствует на лице мокрые капельки. Но это не дождь. Это Зося плачет. Адась осматривается вокруг. Это уже не улица и не их комнатка. Сквозь большие матовые стекла падает слабый свет солнца.

Женщины в белых халатах снуют по большой комнате.

— Я не хочу сюда! — кричит Адась.

— Тише, тише, это больница! — шепчет Зося, испуганно глядя на доктора. Ее совсем не хотели сюда впустить, хотя добрые санитары «Скорой помощи», приехавшие за Адасем, разрешили ей доехать с братишкой до самой больницы.

В самом деле, доктор смотрит на нее и говорит:

— А теперь иди домой. Малышу придется сращивать ногу. Она сломана. Ушибы на голове — это пустяки, заживут через несколько дней. Ступай домой и скажи отцу, чтобы пришел сюда.

У Зоси дрожат губы.

— У нас нет папы…

Доктор растерянно поглаживает небольшую, подстриженную клином бородку.

— Гм… гм… Ну, ладно… Тогда пусть придет мать.

Едва успевшие высохнуть глаза Зоей опять наполняются слезами.

— И мамы у нас тоже нет…

Доктор еще больше теряется. Он не знает, что сказать.

— Может быть, Анке прийти? Анка — это наша сестра, старшая, — поясняет Зося.

Доктор заметно обрадован.

— Ну, конечно, конечно, пусть придет. А ты беги домой. С этим молодцом здесь ничего плохого не случится.

Зося робко выходит. В коридоре она слышит отчаянный крик Адася:

— Не хочу! Не хочу! Зося! Зося!

Она убегает из больницы, а вдогонку ей все несется этот отчаянный крик. Что теперь будет? Эта сломанная нога… Анка уже, наверно, дома, ей уже сказали…

Да, Анка уже знает. Вечером она идет в больницу. Возвращается мрачная как ночь. Плохо дело с ногой Адася. Кто знает, может быть он уже навсегда останется хромым.

И долго в ту ночь никто не спит в комнатке на чердаке.

Тяжело Анке на следующий день идти на фабрику. Так хотелось бы пойти к братишке. Но нельзя. Больных можно навещать только два раза в неделю, в послеобеденные часы.

Быстро вертятся шпули, быстро навиваются нити, быстро приходится бегать Анке вдоль прядильной машины, чтобы связывать обрывающиеся нитки. И так изо дня в день, изо дня в день.

И ни на минутку Анка не может за работой перестать думать о братишке.

Адась лежит и лежит в больнице. Нога срастается плохо.

Мальчик возвращается домой исхудалый, слабый. Прихрамывает.

— Это пройдет, — говорит врач. — Нужен только массаж и электризация.

Анка в полном отчаянии. За время болезни Адася они задолжали в лавке, заняли денег у булочницы, в доме нет ни гроша. Значит, Адась останется хромым на всю жизнь.

Все неприятности, все огорчения, пережитые раньше, вдруг бледнеют и стираются в памяти Анки. Все это были пустяки, мелочи, не стоившие внимания.

Она забывает о первых днях работы на фабрике, когда она возвращалась домой измученная и такая усталая, что от усталости не могла заснуть, а от беспрестанного стука машины у нее нестерпимо болела голова. Забывает о волнениях, пережитых, когда Зося обожгла руки. Что значит все это в сравнении с тем, что Адась, мамин любимец, никогда уже не будет таким, как другие дети, никогда уже не сможет бегать, а злые мальчишки будут смеяться над ним!

Анка бледнеет, худеет. Под глазами появляются красные пятна от частых слез, которые она тайком проливает по ночам, пряча лицо в подушку, чтобы не видели младшие.