Великий перевал - Заяицкий Сергей Сергеевич. Страница 8

Вася с ужасом смотрел на Петра. Тот обходил гостей, и Вася удивлялся, как он может казаться таким спокойным.

— Я могу вам сообщить, — продолжал генерал, громко откашливаясь, — что по всему фронту началось наступление.

В гостиной раздался радостный гул.

Как раз в это время Петр подошел с подносом к генералу.

— Поздравляю тебя, — обратился к нему генерал, — сын Георгия заработает!

Вася с испугом увидел, как побледнел вдруг Петр, поднос запрыгал у него в руках, и — дзинь! — драгоценный сервиз полетел на пол и разбился на тысячу кусков, а Петр стоял, глядя в пространство, и повторял бессмысленно:

— Могилу он себе заработал, могилу!

Произошло замешательство. Другие лакеи увели Петра и бросились подбирать осколки посуды. Тетушка, повидимому, очень недовольная всем происшедшим, стала просить извинения у гостей.

— Ну, что вы, это так понятно, — произнесла одна из дам.

— Понятно-то, понятно, — пробормотал генерал, желая поднять общее настроение, — а коленку-то он мне все-таки ошпарил. Да-с, господа, — наставительно продолжал он, — подобные единичные смерти не должны нас смущать в нашей великой борьбе. Наоборот, мы должны радоваться, что человек пал, защищая отечество!

Страшная ярость вдруг охватила Васю. Сам не отдавая себе отчета в том, что он делает, он вдруг подошел к генералу и спросил его дрожащим голосом:

— А у вас есть сын на войне?

— Нет, — ответил генерал с недоумением.

— Ну, так и молчите! — крикнул Вася и при общем гробовом молчании выбежал из гостиной.

X. РАНЕНЫЙ № 825

Возле большой узловой станции Юго-Западных железных дорог были построены огромные деревянные бараки. Это был 3-й образцовый эвакуационный пункт, приспособленный на несколько сот раненых.

С утра до вечера на пункте кипела лихорадочная работа, принимали и отправляли раненых, делали перевязки и операции.

Раненые стонали, кричали, одни просили лучше убить их, только чтоб избавить от ужасных мучений, другие, напротив, умоляли докторов спасти их во что бы то ни стало.

— Умру я, ваше благородие, — говорили одни, — кто же без меня за хозяйством-то посмотрит, ведь некому будет землицей-то заняться...

Доктора хмуро и привычно делали свое дело, не слушая этих давно надоевших им разговоров.

Воздух в бараках был тяжелый, смрадный. Непривычный человек, попав туда, начинал задыхаться. Мимо бараков по направлению к позициям тянулись бесконечные эшелоны, здоровые солдаты молча смотрели на раненых, выгружаемых с санитарных поездов, идущих навстречу.

Может быть, через несколько дней и они будут так же лежать с раздробленными костями. Для чего все это делалось, они хорошенько не понимали. Да и никто этого хорошенько не понимал. Но все послушно продолжали подталкивать пущенную в ход машину.

Среди раненых, лежавших на эвакуационном пункте, был один тяжело раненый солдат, значившийся в бараке под № 825. Он был привезен на пункт в бессознательном состоянии, без всяких документов. Грудь его была навылет пробита пулей, и коленка раздроблена. Он очень страдал и метался в жару.

Однажды старшая сестра подошла к дежурному врачу и сказала:

— Этот вот, 825-й... Уж очень странно он бредит.

— А что? — спросил дежурный врач.

— А так, все говорит, что воевать не надо, что войну помещики затеяли, надо, говорит, воевать не с внешним врагом, а с внутренним, удивляюсь, откуда он такие слова знает.

— Гм! — сказал врач, — это любопытно!

— Любопытно-то, любопытно, а только он кругом всех раненых смутил.

В это мгновение у входа в барак произошло движение, явился старший врач. Он отозвал в сторону дежурного и взволнованно спросил ого:

— Все ли у вас в порядке? А то, — добавил он, оглянувшись по сторонам, — я получил секретное извещение (он стал говорить шопотом), что верховный главнокомандующий, стало, быть, государь-император, сегодня вечером посетит наш пункт. Ведь вы знаете, что царь находится теперь рядом с нами в Могилеве-Подольском.

— У меня все в порядке, — сказал дежурный врач, отнесясь довольно хладнокровно к этому известию.

— Все равно, я хочу лично убедиться.

Старший врач, видимо, волновался и нервничал.

«Хочет Владимира получить с мечами», — подумал, усмехаясь, дежурный врач.

Старший врач придирался на каждом шагу, и усы дежурного врача начали сердито подергиваться. Проходя мимо одного из раненых, они услыхали, как тот вдруг сказал.

— Всех их к ногтю, негодяев!

Дежурный врач, случайно взглянув на номер, прибитый к койке, увидал цифру 825.

— Каких это негодяев? — сердито спросил старший врач.

Но раненый, не отвечая ему, продолжал, очевидно, в бреду:

— За богатых людей воюем! Будет ужо всем.

— Это что значит? — спросил старший врач у дежурного, нахмурившись.

— Бредит.

— Да, но такой бред в военном лазарете, вы сами понимаете, недопустим. Изолировать!

Уже почти дойдя до выхода, старший врач почувствовал необходимость дать выход своему волнению и, придравшись к какой-то соринке, начал кричать.

— Это не лазарет! Это хлев! Вы вместо того, чтобы дело делать, только глазами хлопаете!

Дежурный побледнел.

— Я прошу вас помнить, что я не мальчишка...

— А вы не забывайте, что вы на войне, где существует дисциплина. Чтоб все было в порядке! Всех под арест посажу!

И он вышел из барака, метнув кругом грозный взгляд.

Дежурный врач промолчал, но по тому, как дрожали у него руки, видно было, что слова старшего врача его глубоко оскорбили.

В пять часов вечера к особой платформе плавно подошел и остановился царский поезд, весь состоявший из синих блестящих вагонов.

На платформе стояло все местное начальство, держа руку у козырька фуражки.

Задняя стенка последнего вагона-гаража откинулась и два автомобиля плавно спустились по ней на землю.

На эвакуационных пунктах царило волнение, сестры и санитары в белоснежных халатах обходили раненых, одетых тоже в чистое белье.

Бараки были по возможности прибраны и проветрены. Раненые отнеслись к предстоящему посещению по-разному. Одни радовались тому, что можно будет дома похвастаться — царя видел. Другие хмурились и потихоньку делали свои замечания.

— Небось, как царю-то приехать, все чистое выдали, а так в грязи лежи.

Тяжело раненые лежали равнодушно, и видно было, что никакой царь не может уже их интересовать. Слишком много довелось им испытать!

Дежурный врач барака № 9 постарался, и в его бараке ни к чему нельзя было придраться.

Когда в дверях показалась, наконец, знакомая всем по портретам фигура царя, за которым шел старший врач и свита, дежурный врач подошел, отдал честь и отрапортовал.

Царь с усталым видом обходил барак. Когда старший врач, забегая вперед, обращал его внимание на какое-нибудь достоинство госпиталя, царь насмешливо щурил глаза.

Раненые провожали группу посетителей долгими любопытными взглядами.

Около одной койки царь остановился.

— Красивый парень, — сказал он.

Раненый открыл глаза и устремил на говорившего тяжелый воспаленный взгляд.

— Тебе первая пуля, — пробормотал он вдруг.

Старший врач посмотрел на номер и побледнел.

Это был раненый № 825.

— Тяжелый случай, бред... а вот ваше величество обратите внимание...

Но царь продолжал смотреть на раненого.

— Ты меня должно быть за немца принял... Ты знаешь, кто я?

— Царь!

— Ну, так как же?

Раненый тяжело задышал.

— Тебе первая пуля, — опять пробормотал он.

Царь пристально и долго глядел в пылающие почти безумные глаза. Вдруг он вздрогнул, нахмурился и отвернулся.

— Здесь тяжело дышать, — произнес он, — мне душно... у вас плохая вентиляция...

И он быстро вышел из барака, не слушая, что говорит дрожащим голосом старший врач.

Дежурный врач насмешливо посмотрел им вслед.

— В другой раз будьте немножко повежливее с вашими подчиненными, г. доктор, — прошептал он, — пожалуй «Владимир»-то ваш теперь плакал!