Московии таинственный посол - Самвелян Николай Григорьевич. Страница 23

— Бьется ли сердце?

Нет, сердце не билось…

…Если бы Геворк мог присутствовать на собственных похоронах, он узнал бы, что его внезапная смерть потрясла львовян. Бургомистр распорядился провести суровое дознание. На похоронах было видимо-невидимо народа. Ученики семинарской школы несли перед гробом венки. В том числе и от бургомистра, и от отца Торквани, и от графа Челуховского. Сам отец Торквани на похороны не пришел. Он собирался ехать в Острог, куда его звала княгиня Беата. Челуховский посоветовал приглашение принять. А сам граф укатил в очередную экспедицию за экипажами. Ехал он в одной из лучших своих повозок.

Многие горожане видели в окне повозки лицо графа — спокойное, надменное, только, может быть, неестественно бледное.

Когда повозка миновала западную заставу, Челуховский перестал глядеть в окно. Он откинулся на подушки и застонал. Кинжал Геворка пропорол ему мышцы на груди. Крови было потеряно достаточно. И левая рука совершенно не двигалась.

Беда, коли кроткие монахи в прошлом были воинами и владеют оружием. Таких монахов лучше обходить стороной.

Тем более, что и дневники Геворка, с точки зрения графа, оказались пустяковиной. Обычными литературными упражнениями одинокого скучающего человека. Правда, брату Геворку нельзя было отказать в некоторой наблюдательности. Но все же Торквани напрасно учинял возню вокруг них. Челуховский листал дневники, морщился от боли в плече и проклинал тряские дороги.

И вдруг поймал себя на мысли, что и покойный Геворк, и печатник ему симпатичнее и понятнее, чем Торквани.

Да и нужны ли такие, как Торквани? Принесут ли они пользу делу своим неумным старанием? Глупый союзник куда опаснее умного врага.

Прощание со Львовом

Печатник обошел стороной Низкий замок, знакомой тропой побрел к Высокому. Здесь они часто гуляли с Геворком. Отсюда видна и типография.

Красивый, богатый город лежал внизу, под ногами, разрезаемый надвое неширокой грязной речкой. Сейчас бы крылья — взмахни и лети. Пари над городом, как умеют птицы, как летит старый ворон с колокольни Кафедрального костела.

Но люди не летают. Они ходят по земле.

Вот и сейчас ему предстоит путь в Острог — неинтересная, скучная дорога мимо темных сел и редких замков шляхты. Ехать Федорову не хочется. Но и во Львове оставаться нельзя.

Что-то необъяснимое происходит вокруг типографии. Более половины тиража «Азбуки» скупил купец Якубович, но затем кому-то перепродал. Кому именно? Печатник не добился от купца ответа. Откуда было печатнику знать, что Якубович таким образом решил поддержать его.

Эти благотворительные действия Якубовича вызвали испуг у Торквани.

«Куда делись книги? — волновался он. — Кто их мог оптом скупить? Тут что-то не так. Тут появилась третья сила…»

Но напрасно волновался Торквани. Денег у Федорова не было. Он даже не окупил расходы по печатанию «Апостола» и «Азбуки».

Дня два назад он сказал об этом Семену Сидельнику, человеку, который первый поддержал его во Львове и даже дал семьсот злотых в долг.

— Может, подождешь год? Я еще наберу тебе полтысячи…

— А отдавать когда? — спросил Федоров. — Я и так должен тебе семьсот.

— Я ведь не говорю о возвращении денег, — сказал Сидельник. — Если жизнь прижмет, попрошу вернуть. А пока ведь не прижала. Я от князя Андрея Курбского письмо получил. Он между делом спрашивает, как дела у тебя. Запомнил я его слова о тебе: «Хоть и строптив, но есть в нем искра божественного огня. Не друг он мне, но человек единоверный. Потому и спрашиваю о нем».

— Князь князем, — сказал Федоров, — а я сам по себе.

— Так ведь в Острог поедешь. К другому князю.

— Может быть.

— А там воли тебе не будет.

— Знаю.

— И все же поедешь?

— Погляжу.

Когда они беседовали с Сидельником, Геворк был уже мертв.

— За что его? — спрашивал Сидельник.

— Когда-нибудь узнаем.

— Узнаем ли?

— Обычно все со временем узнается. Даже тайны тайн… Внизу, под горой, раскинулся Львов. Печатнику представился ни не городом, не скоплением улиц, домов, площадей, а существом живым. И у этого существа свои законы и свой бог. Город принимал людей, приходящих к нему, разрешая пожить здесь в качестве гостей, а сам настороженно, внимательно наблюдал, чем эти гости заняты, но никому не был ни настоящим союзником, ни настоящим врагом. Пришел во Львов брат Геворк, стал его гражданином. Жил здесь, писал стихи, мечтал. А теперь убит. И стал частицей его земли, чтобы возродиться через некоторое время в виде дерева, выросшего неподалеку от могилы, или куста сирени…

Но над могилой Геворка будет стоять костел со своей высоченной башней, с которой видно очень далеко.

…Кажется, не так давно это было — в 1566 году. Прибыл Федоров с Мстиславцем в Вильно. Приветлив и любезен был покойный король Сигизмунд II Август.

— Из сегодняшней Москвы бегут не самые глупые люди, — сказал он печатнику. — Не только вольнолюбивые князья, но и философы.

— Я не бежал.

— Ты — нет. Другие бегут. Сейчас ты здесь, а не в Москве. Это меня радует. Куда хуже было бы, если бы ты после университетских наук в Кракове остался навсегда в Москве. Знаю, что ты не любишь упоминаний о науке в Кракове. Но наша нынешняя беседа предназначена не для чужих ушей. Думаю, мы с тобой полезны друг другу. Не царя Ивана я боюсь и не его пушек. На каждую его пушку можно отлить две. Хуже будет, если он начнет университеты открывать и академии. И откроет их штук сто или двести. Открыть в ответ четыреста я уже не смогу. Я рад тебе, печатник. Издавай здесь русские книги, если хочешь. Пусть в моих пределах русских книг выходит больше, чем в самой Московии. Если беглые русские, люди свободные, мудрые, образованные, решат здесь открыть русскую академию, друкарню, я разрешу. Пусть книги, ясные мысли приходят к русским не из Московии и Новгорода, а из Львова, Острога и Киева. А там видно будет. Ты понял меня, печатник? Если понял, то теперь знаешь, что я тебе не враг.

Печатник промолчал, но подивился откровенности короля. И пожалел, что не слышал этой речи царь Иван в Москве. Тогда бы он, может быть, понял, что одними пушками, хоть были они у царя Ивана в ту пору самыми лучшими в Европе, Ливонской войны не выиграть, что кнут и секира — не лучший способ объединить страну и сделать ее сильной и независимой. Если бы планы Сигизмунда сбылись, то никакие успехи царских полков в Ливонии не принесли бы Москве победы в споре с Литвой и Польшей. Москве нужна была грамота. И тысячи образованных людей. Но, к счастью для царя Ивана, король Сигизмунд был капризен и непоследователен в своих действиях. Да и шляхта его плохо понимала. Для чего шляхте книги, идеи, школы? Для этого нужно уметь заглянуть в день завтрашний. А рядовому шляхтичу завтрашний день для чего? Ему сегодня бы попировать, покрасоваться на резвом скакуне под балконом прекрасной дамы… Шляхтичам по ночам снятся завоеванные земли и праздничный шелест победных штандартов…

Десять лет минуло со времени бесед печатника с польским королем в Вильно. Но вот уже нет короля. Нет гетмана Григория Ходкевича. Царь Иван разграбил и разрушил Новгород, заподозрив новгородцев в измене. На самом же деле, как предполагал печатник, сделал это царь из боязни, что со временем просвещенный Новгород сможет на равных говорить с Москвой, решил одним махом покончить с непокорным городом. Спасшиеся от страшной резни новгородцы рассказывали, что в ту неделю даже река Волхов была красной от крови. Опричники поработали на славу. Рубили сплеча случайных прохожих, а затем сбрасывали трупы в воду…

Но не минуло года, как настала пора идти на смерть и самим опричникам. Царь решил, что они сделали свое дело и уже не нужны. Даже, напротив, вредны. Царь боялся ненужных свидетелей, а паче чаяния тех, кто мог оставить после себя записки или дневники. Или еще хуже — писать царю открытые послания на манер князя Курбского.

Погублен Новгород. Спит на берегу Днепра разрушенный татарами, так и не отстроенный некогда стольный пленный Киев. И остались Москва, Львов и Острог. Но в Москве царь. В Остроге князь Константин. А во Львове, городе свободном, нет ни царя, ни Константина, но есть русские люди и до недавних времен была русская типография, которая с грехом пополам, но все же выпустила в свет две книги. В том числе и «Азбуку». А что может быть важнее «Азбуки»? Но типографию опечатают за долги…