Антери, сын Лапландии - Вейкко Хаакана. Страница 3

Брезжило, солнце еще не вставало. Могло статься, над землей висел туман, но с восходом солнца он рассеивался… Сепи была готова. Она знала, о чем речь, видя у отца рюкзак на спине и ружье на плече. Она радостно лаяла, высоко подпрыгивала и вся дрожала от восторга.

Они дважды бродили в лесах, которые окружали их новый дом, и их тогдашняя добыча была не особенно велика — всего лишь две-три птицы за каждый раз. Но чудесно было вспоминать ту минуту, когда Сепи своим лаем возвестила, что нашла стоящую выстрела дичь, и они стали тихонько подкрадываться к ней. Двигаться надо было с осторожностью. Отец шел впереди с ружьем в руке, Антери за ним, ставя ногу в его след и в точности повторяя его движения.

Продвигаться вперед надо было под укрытием разлапистых елей, кустов, стволов деревьев, валунов и кочек. Но так, чтобы не сломалась ни хворостина, не шевельнулась ни ветка. Иногда приходилось подаваться назад и искать нового пути с другого места, так, чтобы что-то постоянно заслоняло приближающихся охотников от птицы, настороженно сидящей на дереве. На мало-мальски открытых местах надо было передвигаться пригнувшись или ползти медленно, совершенно беззвучно. И все время, не переставая, слышался лай Сепи.

Но вот наконец крадущийся впереди отец увидел мельком собаку. Возможно, это был закрученный хвост Сепи, ее стоящее торчмя ухо или какая-нибудь другая часть ее тела, возможно, черный кончик морды, указывающий на одно-единственное дерево среди множества деревьев. Во всяком случае, теперь по увиденному можно было решить, на каком дереве сидит птица. Если это темный, крупный глухарь, человеческий глаз скоро отыщет его. А если это глухарка или тетерка, которая вдобавок к своей замечательной защитной окраске еще и притаилась за стволом дерева или толстым суком, то увидеть ее необычайно трудно… Собственно говоря, уже по первым звукам лая Сепи отец узнавал, о какой птице идет дело. Он говорил, что Сепи по-разному облаивает глухаря, глухарку и тетерева. Антери пытался по слуху определить оттенки лая, но не мог уловить никакого различия.

— Этому может научить только долгий опыт, — сказал отец. — Если из тебя выйдет охотник…

— Из меня выйдет, — сказал Антери.

— Ну, ладно. Тогда в один прекрасный день ты расслышишь и поймешь, что хочет сказать тебе собака.

— А разве собака умеет говорить? — спросил мальчик. — Неужели у нее и вправду есть слова?

— Есть. Только очень немногие умеют их понимать… И другие звери тоже разговаривают, каждый на свой лад, и человек может научиться понимать, что они хотят сказать. Животные обычно разговаривают между собой, подают голосом сигналы друг другу, и у этих сигналов есть определенный смысл. А животные, которые находятся на попечении человека, адресуют издаваемые ими звуки своему попечителю, человеку. Вот как Сепи сейчас. И человек должен правильно истолковывать слова животных… Сейчас Сепи облаивает глухарку.

И когда они оказались на месте, с которого отец увидел ее, он рукой подал Антери знак стоять не шевелясь. Затем осторожно, медленно и спокойно навел ружье на добычу. В ту минуту Антери прямо-таки не знал, куда ему смотреть — на отца ли, чей палец огибал спусковой крючок, на ствол ли ружья, установившийся неподвижно, на Сепи ли, которая неистовствовала под деревом, или на само дерево, с которого скоро должна была свалиться глухарка.

Выстрел — и медля, словно раздумывая, что делать, птица падала вниз. Иногда это происходило и быстро, если падению ничто не мешало. Обычно же ветви дерева задерживали падение, от этого и казалось, что птица медлит. Лишь когда ветви кончались и начинался гладкий ствол, птица начинала падать нормально.

А Сепи уже встречала ее. Лай собаки обрывался точно в тот момент, когда раздавался выстрел. По своему опыту она знала, что теперь надо быть начеку и действовать быстро на тот случай, если птица только ранена; тогда она сможет очнуться и побежать, а то и взлететь. Однако этого никогда не случалось. Сепи на лету подхватывала совершенно бездыханную добычу. Для верности Сепи прикусывала ее, опускала на землю, становилась на нее лапами и оглядывалась на приближающихся хозяев. Ее глаза были при этом удивительно блестящие, казалось, она улыбается.

В таких случаях отец никогда не забывал поласкать Сепи, он похлопывал ее по голове и хвалил за то, что она такая замечательная собака. В его голосе звучали особенно теплые нотки, когда он говорил:

— Хорошо, Сепи. Так и надо… Ну, отдавай ее мне. Она мертва и теперь никуда не денется. Я выпотрошу ее, и ты получишь награду.

Сепи отдавала птицу отцу, и он вскрывал ее и удалял внутренности. Они-то и были наградой собаке — печень и иногда легкие. Кишки вешали на сук, зоб и маленькое сердце вскрывали и вычищали, а затем запихивали обратно в птицу и закладывали пучком еловых или можжевеловых веток.

Антери хотелось знать, зачем это делается.

— Видишь ли, птица еще теплая, и, если ее положить в рюкзак со внутренностями, она начнет портиться, хотя сейчас уже осень и погода не очень теплая. А если удалить внутренности и положить в птицу хвойных веток, брюшная полость останется открытой и в ней будет обмен воздуха. А в очень теплую погоду подстреленную птицу следует некоторое время продержать вне рюкзака, хотя она и выпотрошена…

Так это было, и Антери запоминал все, чему учился. Он внимательно смотрел, с какого места отец начинал вскрывать птицу, как вытаскивал внутренности, как рассекал и вычищал задний желудок и сердце, сколько и каких веток закладывал в пустую брюшную полость. Он спрашивал, отец объяснял. В каждом действии был свой смысл, даже в том, что Сепи почти всегда давали лапу первой подстреленной птицы.

— Так освежается ее память о запахе ног птицы, и с помощью носа она отыскивает на земле следы птицы, хотя не видит их. Она может учуять запах птицы также и в воздухе и поэтому знает, в какой стороне ее искать… Сепи в самом деле хорошая птичья собака, я уже не раз это говорил. В отношении куропаток она ведет себя как птичий пойнтер, в отношении других наземных птиц как лайка, и даже водяных птиц она умеет искать, коли на то пошло. Но на них я не охочусь — разве что случаем на гусей…

— Сепи еще голодна, — замечал Антери и обращал на это внимание отца. — Не отдать ли ей другую ногу птицы, ведь мы не покормили ее, когда вышли утром из дома.

— Так надо, — отвечал отец. — Когда собака голодна, тем более рьяно она ищет птиц. Накорми ее сейчас досыта — она устанет и не сможет бегать, как положено. Сепи не умрет с голоду. Она может несколько дней пробегать без крошки пищи. Только дома она получит вдоволь хорошей еды…

Новыми и отчасти странными вещами, их изучением и усвоением были полны первые охотничьи походы Антери. Когда наступал полдень, они отыскивали где-нибудь на краю болота смолистый пенек и разводили костер, чтобы сварить кофе. Из источника или из ручья отец набирал в свой черный кофейник серебристо-прозрачной воды, вытесывал маленьким охотничьим топором или ножом тонкую березовую жердь и вешал кофейник над огнем. От красных жарких языков огня вода вскоре закипала, и вкусный запах кофе смешивался со сладким ароматным дымом горящей смолы. Бутерброды и птичья нога были быстро съедены, между тем как Сепи отдыхала от беготни возле отцовского рюкзака, в котором лежала дичь. Она считала своим долгом стеречь его всегда, когда он не висел у отца за плечами.

Глава третья

Третья и последняя охота, на которой побывал Антери вместе с отцом прошлой осенью, по обилию событий, дальности пути и продолжительности, а также по богатству приобретенных таежных знаний и сноровки далеко превосходила обе предшествующие, проведенные в ближайших окрестностях дома, в котором они теперь жили. Антери часто вспоминал о ней. Он вместе с отцом рассказывал о ее подробностях. Он говорил о ней матери. Он даже пытался упоминать об этом единственном в своем роде хождении по тайге и деревенским ребятишкам, но он был всего лишь третьеклассник, и мальчики из старших классов не слушали того, о чем говорил им младшеклассник, тем более что, вдобавок ко всему, он был приезжий. Даже у всех сверстников Антери, казалось, были свои собственные переживания, как в тайге, так и в других местах, то ли подлинные, то ли мнимые. Во всяком случае, они наперебой рассказывали о них, и голос Антери тонул в болтовне других.