Толя-Трилли - Бременер Макс Соломонович. Страница 14

— Тише, ребята, пусть ответит, — перебил Миша.

— Я, ребята, не считаю себя виноватым, — заявил Усачёв. — Я собирался взять мяч и мог взять, и, может быть, так срезал бы, что счёт стал бы…

— Если бы да кабы, да росли бы бобы… Заткнись лучше! — со злостью заорал кто-то.

— Но я не взял, — продолжал Усачёв, не обращая внимания на шум. — Разве я говорю, что взял? А получилось так. Я вдруг замечаю: фотограф нацелился и сейчас меня заснимет. Тут я решил секундочку одну постоять неподвижно, чтоб не испортить снимок.

— Он, значит, о снимке думку имел, — зловеще пояснил Жорка.

— А фотограф, — Усачёв развёл руками, — сделал, понимаете, выдержку секунды на три, и…

— Фотограф виноват, чего там, — сказал Гера.

— Но это был не фотограф… — Усачёв помедлил, — а фотокорреспондент областной газеты. Не мог же я ему испортить снимок! — Он победоносно поглядел на нас.

— Ты кто, знатный человек, что твою фотографию в газете надо печатать? — негромко спросил Миша.

— Не знатный, а только, если он меня захотел снять, зачем я буду снимок портить?

— Не понимает!.. — загудели вокруг Усачёва.

А Гера Ивашов сквозь зубы ему сказал:

— Ну, теперь знай: ни в одну игру тебя не примем, ни в одно дело. Сам по себе будешь теперь.

— А сейчас, чтоб духу твоего здесь не было! — добавил Жорка. — Не мозоль глаза!

Усачёв пошёл к двери вразвалочку, но с очень несчастным лицом. Только что я собирался припомнить Усачёву его слова «применим новый способ блокировки», но неожиданно ехидничать расхотелось.

Когда Усачёв вышел, Жорка, понизив голос, начал:

— Ребята, по-моему, надо ему такую штуку подстроить. Как он после отбоя явится, вы все притворитесь, что спите, а я будто спросонья закричу: «Мяч на игру!» Тогда вы мигом вскакиваете — и к нему…

— Правильно, накостылять, чтоб знал! — сказал Миша.

— Все на одного, да? — спросил я.

— А ты, может, заступиться хочешь? — процедил Жорка.

— Может, и хочу.

— А то к Ирине сходи, к Леониду Фёдоровичу… — прищурился Жорка.

— Может, и схожу!

— Ну, иди! Брысь отсюда! — раздались голоса.

— Скатертью дорожка! — Жорка указал мне на дорожку, лежавшую в проходе между кроватями, по которой минуту назад ушёл выгнанный Усачёв.

Я огляделся: все были против меня. Тогда, не оборачиваясь, я двинулся к двери, а кто-то, не отставая, — за мною следом. Выйдя из палатки, я обернулся: это был Миша.

— Пожалел его, что ли? — спросил он меня.

— Ну, пожалел.

— Нашёл кого жалеть! Девчоночье сердце у тебя!

— Ладно, — сказал я, — у тебя зато львиное!

— Не львиное, — сказал он, — а таких типов жалеть не буду!

— Пожалуйста… ты бы там оставался! — Я кивнул на палатку.

— Я ушёл не потому, что я за тебя, а потому, что я твой друг, понял? — крикнул Миша.

— А чего ты так на Усачёва окрысился? — спросил я нарочно спокойно. — Ты же сам его предложил в команду включить.

— Я предложил, потому что не знал, что он такой… Знаешь, кто из него вырасти может?

— Ну, кто? — спросил я.

— Кустарь-одиночка, вот кто! Что мы сегодня опозорились, ему всё равно. А мне завтра к лётчикам идти, на костёр их к нам приглашать…

— Ничего, — сказал я, — как-нибудь сходишь. И нечего тебе так на Усачёва злиться. Ты ведь сам говорил, что раз уже вёл с дураком воспитательную работу.

— Тот не такой вредный был, — ответил Миша, немного успокаиваясь.

— Усачёв сейчас переживает. — Я почему-то уверен был, что так и есть. — По-моему, хоть и трудно, а мы его трогать не дадим. Я звеньевой и…

— Ладно, — сказал Миша равнодушно, — не нужен он никому. — Потом его, наверно, досада взяла, что я его переубедил, и он добавил: — Тебе бы у девчонок звеньевым быть…

Но на это я не стал обращать внимания.

Вечером, перед сном, когда все собрались в палатке, Жорка окликнул Усачёва:

— Хочешь, приёмчик тебе покажу?

Жорка знал несколько приёмов классической борьбы и японского бокса и часто предлагал их показать, но соглашался кто-нибудь редко. Сейчас Жоркины слова были, по-моему, началом какого-то заговора против Усачёва, потому что все, как по команде, притихли.

— Показать приёмчик? — повторил Жорка, приближаясь к Усачёву.

— Мне покажи! — вдруг сказал Миша.

— Тебе?.. — Жорка, видно, никак не ожидал такого оборота. — Что ж, идёт. Отойдём-ка от стены, — сказал он торжественно. — Так. Стань здесь, около кровати. Герка, отодвинь тумбочку. Теперь поздороваемся, Волошин. Давай руку!

— Держи!

— Раз, два, три! — Жорка сделал резкое молниеносное движение всем телом и покривился от боли.

— Ну, показывай. — Миша стоял неподвижно, слегка расставив ноги, и по-прежнему держал Жорку за руку.

— Понимаешь, ты сейчас должен был упасть, — объяснил Жорка, чуточку обескураженный.

— Так ты бы его раньше предупредил! — посоветовал Гера Ивашов.

Все рассмеялись.

— На ногах, Миша, стоишь крепко, — сказал Жорка Фёдоров покровительственным тоном. — Отпусти руку. — Он помахал в воздухе онемевшими пальцами. — Хочешь, другой приём покажу?

— Ну, давай.

— Обхвати меня покрепче. Вот. А сейчас отпустишь! — И Жорка пальцами обеих рук неожиданно сдавил Мише рёбра.

Однако Миша продолжал прижимать его к себе.

— Слушай, Волошин, отпусти-ка!.. — тяжело дыша, грубовато попросил тогда Жорка. — Руки у него железные, — отдуваясь, сообщил он нам. — А вообще-то, когда я тебе на рёбра надавил, ты от боли, понимаешь, сразу должен был отпустить.

— Так не было боли, — сказал Миша.

— Неважно, должна была быть, — возразил Гера, подражая Жоркиному тону, и подмигнул нам.

— А больше ничего показать не хочешь, Фёдоров? — полюбопытствовал Миша.

— Нет, поздно уж, спать пора, — ответил Жорка и притворно зевнул.

— Утомился! — объяснил кто-то, а все расхохотались, и даже Усачёв несмело улыбнулся. Мне захотелось подбодрить его, но подходящие слова как-то не попадались на язык.

— Ничего, брат… — сказал я.

Усачёв меня понял.

— Нет, мне здесь жизни не будет, — ответил он тихо, — потому что ребята такие…

А на утренней линейке хватились — Усачёва не было. Обегали весь лагерь, но его не нашли.

Начался переполох.

Пробовали Усачёва искать рядом, в городке. Но там ни на почте, ни на улицах, ни в парке санатория лётчиков его не было. Первый автобус на Симферополь ещё не отходил, а среди пассажиров, ожидавших отправления, Усачёва не оказалось.

Леонид Фёдорович прежде всего, очень волнуясь, спросил, возможно ли, что Усачёв ещё до отбоя пошёл купаться. Но, когда он узнал, что Усачёв исчез, захватив с собой бинокль, он немного успокоился. Ясно, что идти купаться с биноклем даже Усачёву в голову не пришло бы.

Георгий Борисович сказал, что если к двенадцати часам дня Усачёв не отыщется, то придётся дать телеграмму его родителям и заявить в милицию. Ирина и вожатая девочек пошли по шоссе в направлении Симферополя, надеясь, что набредут на след беглеца. Мы много раз обшарили лагерь вдоль и поперёк. Потом, когда всё уже было обшарено, начали просто без цели слоняться по парку из конца в конец. Встречаясь, все поминутно спрашивали друг друга:

— Ничего не слышно?..

Но слышно ничего не было.

Георгий Борисович подозвал нас к себе и строго спросил, чем мы занимаемся.

— Вы, кажется, намеревались сегодня пригласить на костёр лётчиков? — сказал он. — Так идите к ним. Кто тут у вас из руководства? Ивашов, Волошин? Вот вы и отправляйтесь. Только ненадолго!

Георгий Борисович хотел нам показать, что ничего такого страшного ещё не случилось, чтоб мы могли забывать обо всех своих делах. Но, когда Миша и Гера ушли, мы опять принялись без толку шататься по лагерю. Только новенькие, вновь прибывшие ребята, не участвовали в суматохе.

Скоро из санатория лётчиков вернулся один Гера. Он рассказал, что они с Мишей никого из лётчиков не застали, потому что все были на пляже. Миша остался ждать в гостиной санатория, пока хозяева придут с пляжа, а Гера примчался сказать, чтоб Георгий Борисович о них не тревожился.