Семьдесят неизвестных - Квин Лев Израилевич. Страница 19

— Безобразие! Какое безобразие! — повторяла она.

Но всё обошлось. Девочки были здесь на производственной практике в прошлом году, жили тогда в старом помещении школы. Оно оказалось неподалёку. Перетащили туда сумки, чемоданы. Оля Кондина, спокойная, рассудительная девушка с постоянной доброжелательной улыбкой на лице, ушла в темноту и вскоре вернулась с бригадиром — он жил по соседству.

— Не знали, ничего не знали. — Бригадир беспрестанно зевал: Оля подняла его прямо с постели. — Что приедете — говорил председатель, само собой. Что сегодня приедете — ничего не говорил.

— Как же теперь быть? — растерянно спрашивала Нина.

— Где у вас матрацы? Матрацы где? — допытывалась Оля. — На которых мы в прошлом году спали?

Бригадир громко чихнул и покачал головой, стряхивая остатки сна.

— Да где им быть? В новой школе, в кладовке, само собой.

— Девчонки! За мной!..

Девочки исчезли, за ними и бригадир. Нина присела на чей-то чемодан, зябко ёжась, — отсыревшее, давно не топленное помещение после душной кабины казалось особенно холодным.

Через час старая школа приобрела жилой вид. Из одного класса выволокли верстаки — здесь теперь помещалась школьная столярная мастерская, — вдоль двух стен уложили матрацы. В печке уютно гудело пламя, красные блики бестолково метались по полу.

Бригадир, после того как окончательно проснулся, быстро организовал ужин, примитивный, но обильный. Узнав, кто «старшой», и заметно удивившись, что им оказалась не Оля, таинственно поманил Нину пальцем на улицу.

— Как насчёт того? — шепнул он, заговорщицки подмигивая.

— Вы что! — отшатнулась Нина.

— По стаканчику оно бы не вредно с дороги. Пивко ведь, не белое, само собой.

— Всё равно. Они ученицы.

Бригадир, недоумевая, ушёл, пожелав спокойной ночи. Нина постояла, улыбаясь, в тёмном коридоре. Забавный разговор.

Рассказать им? А будет ли правильно? Неизбежная в этом случае фамильярность вряд ли уместна для педагога, особенно в первый же день знакомства. Ещё подумают — заискивает.

Нет, не стоит!

Она вернулась к девочкам…

Ели сало с хлебом, заедали кислой капустой. Вместо чая была холодная как лёд колодезная вода — не нашли, в чём вскипятить.

— Теперь спать! — Нина посмотрела на ряды матрацев. — Где моё место, девочки?

— Рядом, в соседней комнате, — сказала Оля.

— Почему не здесь, не с вами?

— Не знаю… Мы думали… В прошлом году Вера Ардальоновна сама туда попросилась.

Сказать, чтобы переставили?.. Они устали.

— Вам же лучше будет — у них там учительская прежде была, — с чуть заметной ехидцей стала уговаривать остроглазая Ася. — И кроватку мы для вас тоже подходящую раздобыли.

— Шик-модерн! — рассмеялись девочки.

Подумают ещё, новая учительница из капризных… Ладно, пусть так!

Пошли все вместе смотреть «шик-модерн». Действительно, такой кровати Нине никогда ещё не приходилось видеть. По длине на ней свободно могли уместиться двое. Но зато она была узкой, как половица.

— Прокрустово ложе! — покачала головой Нина.

Оля спросила:

— А почему так говорят, Нина Павловна?

— Это из древнегреческих мифов.

Нина обрадовалась: вопрос давал наконец возможность проявить своё превосходство хоть с какой-нибудь стороны. До сих пор у неё такой возможности не было; наоборот, беспомощная и как-то растерявшаяся в незнакомой обстановке, она целиком зависела от девочек.

— «Прокруст» — по-гречески означает «растягивающий». Был такой разбойник Полипемон. Он укладывал свои жертвы на кровать. Вроде этой. Кому она была мала — того укорачивал. Кому велика — растягивал.

— Ну, от вас бы одна ниточка осталась! — Рослая Ася оглядела её с головы до ног.

Это было чуть-чуть дерзко по отношению к преподавателю, и Нина посмотрела на Асю строго; впрочем, та вряд ли заметила в темноте.

Лёжа на своей неудобной постели и ворочаясь беспокойно с боку на бок, Нина пришла к выводу, что всё-таки не следовало уходить от девочек в другую комнату, так же как и садиться в шофёрскую кабину. Ведь она могла и не ехать с группой на практику, сама предложила директору, и то только для того, чтобы ближе познакомиться со старшеклассницами, сдружиться с ними. А много ли так узнаешь?

Через тонкую стенку явственно доносились голоса. Там не спали, переговаривались. Мечтают девочки, делятся сокровенным.

Нина прислушалась. Шёл спор о заработках доярок.

Сразу стало досадно. Она повернулась на другой бок, подложила кисти рук под голову.

А всё-таки странно. Очень странно! Ленинград — и какая-то Гусиная Ляга, даже без электричества. И она, уже не Нина, а Нина Павловна, на этой разбойничьей кровати…

Странно… Просто не верится!

Утром пошли на ферму. Девочки наперебой рассказывали про достопримечательности деревни.

— Вон в поле, за комбайном, колок… ну, рощица… Видите? Прошлой зимой там тракторист замёрз.

— Как — замёрз? — ужаснулась Нина.

— Обыкновенно! Заблудился в буран и замёрз… А вот тёти Маруси дом, со скворечником. Мы у неё кормиться будем.

— Не в столовой разве?

— Какая здесь столовая!

Фермы стояли на самой окраине, с наполовину ободранными соломенными крышами. Дальше шла степь — чёрная, пустая, пугающая. Коровы, тощие, с выпирающими боками, тщетно пытались достать губами малюсенькие зелёные стрелки, затерявшиеся среди густой путаницы прилизанных талыми ручьями прошлогодних стеблей.

— Худущие! — вырвалось у Нины.

— Зима трудная, — сказала Оля. — Прошлым летом неурожай, кормов не было. Видите, крышу чуть не всю съели.

На ферме девочек встретили как старых знакомых. Видно, в прошлом году они оставили по себе хорошую память. И тётя Клаша, старшая, и молодые доярки в белых халатах поверх стёганок — все кинулись к ним, обнимали, тормошили.

— Ну, теперь мы в отпуск! Насилу дождались!

Пришёл зоотехник, или «зоотэхник», как он себя называл, сухонький старичок в очках, похожий больше на часового мастера, чем на колхозного животновода. Он собрал девочек в красном уголке, маленьком, неприглядном помещении, всё убранство которого составляло несколько табуреток, самодельный стол да яркий плакат на стене: «Помните: спички в руках ребёнка — большая опасность!»

— Начнём теоретический курс… — сказал он надтреснутым голосом, потирая руки.

Нина с тоской подумала, что сейчас пойдут научные объяснения о том, что такое корова и чем она отличается от свиньи. Она хотела сказать, что теорию девочки уже проходили зимой, в школе, а сюда приехали только на практику, но замешкалась, не успела.

— Самое главное в нашей работе: мыть… Что? — неожиданно строго спросил старичок, подняв вверх указательный палец.

— Ру-ки! — хором весело и привычно отчеканили девочки.

— Правильно! — Маленькие глазки старичка удовлетворённо поблёскивали. — А ещё мыть… Что? — снова выпалил он.

— Вы-мя! — проскандировал хор.

— А ещё главное: выдаивать молоко до последней… Что?

— Кап-ли!

— Потому что в последних каплях самая высокая… Что?

— Жир-ность!

— Очень хорошо! — Старичок опять потёр руки. — Теоретический курс вы усвоили… — он сделал паузу, — удовлетворительно.

— О-о! Василий Никифорович, почему? — Девочки окружили его кольцом.

— Недостаточно громко отвечаете. Ну-ка, ещё раз… Ру…

— …ки! — раздался пронзительный визг.

Нина смотрела на оживлённые лица девочек, на смеющегося старичка и завидовала. Любят его! Не очень, видно, грамотный, но он знал что-то такое, чему её не научили в институте.

…К работе приступили в тот же вечер. Нина ходила по коровнику и с удивлением наблюдала, как ловко управляются девочки. Тоненькие струйки молока звонко дзинькали о дно подойника. Коровы стояли смирно и без всякого аппетита, механически жевали толстые стебли камыша.

— Ох, бедные! — вздыхала тётя Клаша, поглаживая коров по унылым мордам. — Потерпите, потерпите, совсем уж теперь недолго осталось. Весна!