Хмурый Вангур - Коряков Олег Фомич. Страница 9

— Кто храбрый — в воду! — с сумрачной шутливостью скомандовал Пушкарев.

Николай глянул на него недобрым взглядом и, скинув ватник, перелез через борт. Было неглубоко, по колени, со дна поднялась муть. Навалившись на лодку, Николай толкнул ее, кочки неохотно раздвинулись, лодка пошла вперед.

Николаю приходилось вылезать еще несколько раз. Юра счел нужным внести рационализаторское предложение:

— Профессия водолазов отменяется. Вводится профессия кочколазов.

Когда лодку зажало снова, он, большой, длинноногий, перешагнул через борт и взгромоздился на ближнюю кочку.

— Толкаю!..

Толкнул — и ухнулся в воду. Было не до смеха, но не улыбнуться сидящие в лодке не могли: очень уж смешно отфыркивался Юра, долго и величественно утирал нос тыльной стороной ладони, прежде чем принялся толкать лодку дальше…

В этот день место для ночлега они нашли с большим трудом. Пришлось остановиться на сырой, заболоченной поляне. Костер окружили воткнутыми в землю ветками и кольями, на них повесили сушить одежду и бродни. У самого пламени, кутаясь в брезентовые плащи и яростно отбиваясь от мошкары, приплясывали раздетые до трусиков «водолазы».

Утром первым из палатки вылез Пушкарев. Нодья [4] чуть дымилась. Густые космы тумана, обволакивая кочки, жались к воде Вангура. Сырая одежда липла к коже. Раздув огонь, Пушкарев, чтобы согреться и размять мышцы, пробежался вокруг палатки. Бродни громко шлепали по болотине.

— Подъем, великие путешественники!

В палатке закряхтели. Спавший у костра на ложе из веток Куриков поднял всклокоченную голову, присел и закивал:

— Подыём, подыём…

Начинался второй день плавания по Вангуру.

Он походил на первый. Все так же обступали лодку кочки. Их становилось все больше: река растеклась по болоту, берега исчезли. Собственно, реки не было — было болото.

Пушкарев решил сходить в разведку. Ушел он прямо по воде: это был единственный путь. Вернулся часа через два, измученный, заляпанный грязью, по грудь мокрый.

— Неважные дела. Болото — сплошняком.

— Может, вернемся, обойдем?

— А где он, обход? Есть он? Можем и силы и время потратить впустую.

Помолчали. Довод Пушкарева звучал вполне убедительно.

Юра с горестной ужимкой спросил:

— Значит, толкать?

— Значит, толкать, — ответил Пушкарев жестко.

— Эх, ду-убинушка, у-ухнем! — Юра не хотел унывать.

Обедали они, сидя в лодке. Сухари, консервы да по куску сахара.

— Не угодно ли кофейку? — Зачерпнув воды из-за борта, Юра протянул кружку Николаю.

Тот отхлебнул и начал плеваться:

— Гниль!

Помолчав, Николай, ни на кого не глядя, сказал с едва приметной усмешкой:

— Выходит, не на том месте, где надо бы, лодку-то построили.

Это был камешек в начальника группы. Пушкарев, конечно, понял это, взглянул на Николая, нахмурился, но промолчал.

Теперь лодку толкали по очереди. Вечером старый манси помянул шайтана:

— Пускать не хочет.

Обращаясь ко всем и ни к кому, Пушкарев спросил:

— Ну что ж, надо и поспать, а?

Николай поежился:

— Без огонька-то того…

— А что сделаешь?

Сгрудились под брезентом, приткнувшись друг к другу. В мокрой одежде было холодно почти до судорог. Куриков присоединиться к молодежи отказался. Нахохлившись на корме, он курил трубку за трубкой, и слабый огонек освещал его недовольное, хмурое лицо. Темная гнилая вода беззвучно струилась меж кочек.

Прошло не больше часа. Брезентовая горка зашевелилась, вылез Николай:

— Так совсем окоченеть можно! — Он принялся размахивать руками, лодка закачалась, захлюпала вода.

Видимо, Пушкарев и Юра тоже не спали. Поднялись и они.

— Оно верно, — согласился с Николаем начальник группы, — окоченеть можно в два счета. Лучше уж толкать.

— Чтобы я — в воду? — поляскивая зубами, сказал Юра. — Да никогда в жизни! — И тут же перемахнул через борт. — У-ух! Пошел экспресс!

Забулькала вода, зачавкали потревоженные кочки, лодка поползла вперед…

Вскарабкавшись из-за дальнего леса, солнце увидело холодно и смутно поблескивавшую в тумане широкую гладь воды с торчавшими над ней тысячами травянистых бугорков, а среди этих бугорков — длинную деревянную скорлупку, которую толкали посиневшие от холода люди. Солнце сжалилось над ними, разогнало туман и стало припекать по-летнему щедро, жарко.

Но лишь к вечеру Вангур стал снова походить на реку: появилось что-то подобное руслу, меньше стало кочек. Забравшись в лодку, Куриков уселся на свое место, раскурил трубку и взялся за весло.

— Плывем! — закричал Юра. — Как рыба плывем!

Глава пятая

1

Алексей Архипович шагал вдоль залитого солнцем гребня Ключ-камня. Бритый шар его головы сделался уже почти бурым; старенькая парусиновая кепка, туго натянутая на макушку, каждый день светлела по сравнению с головой все больше. В брезентовых штанах, заправленных в сапоги, в просторной клетчатой рубахе с засученными рукавами Кузьминых совсем уже не походил на ученого мужа, его трудно было отличить от рабочих отряда.

Вдали показался техник-магнитометрист, сосредоточенно и медленно двигавшийся меж валунов. Профессор нагнал его и скосил внимательный взгляд на вздрагивающие стрелки прибора, на записи отметок:

— Ну, и как оно?

— Интересные отметки, Алексей Архипович. В меридиональном направлении резко увеличиваются к вершине горы. Правда, потом почему-то снижаются.

— Угу, угу! — Профессор молвил это так, будто иного ответа и не ждал. — Отметки через пятьдесят метров? А вот в этом месте, — он отчеркнул карандашом рядок цифр в записях, — ты мне построй график через двадцать пять метров. Ясно? Ну, шагай. Я на седьмой шурф.

Работа на Ключ-камне шла уже полным, ровным ходом. Кузьминых умел сделать так, что впустую не тратилось ни одного часа. Он был требователен и неутомим. С утра профессор уходил вместе с рабочими, целый день лазал по горному массиву, и два коллектора едва справлялись с теми образцами, которые он отбирал. По вечерам он просматривал и обрабатывал показания магнитометрической съемки, подолгу сидел над записями.

Жил Кузьминых в довольно просторной четырехместной палатке, в которой лежали два спальных мешка — его и Степана Крутоярова, были собраны инструмент и приборы да стоял сколоченный на скорую руку грубый стол. Лагерь засыпал, а в «штабной» палатке еще долго горел фонарь, сопел над вычислениями Алексей Архипович и ворчливо бранился Степан: он считал, что профессор может просто-напросто загубить себя непосильным трудом. Алексей Архипович к этому ворчанию привык, но иногда все же огрызался:

— Хватит бубнить! Не нравится — на вот, садись на мое место, посиди.

— «Садись»! Не надо было Пушкарева-то отправлять на Вангур, вот и спали бы спокойно.

— Кого же надо было отправлять? Тебя, что ли?

— Ну, от меня толку мало.

— Вот и помалкивай.

— Как же помалкивать!.. Завтра-то подыматься чуть свет.

— Слушай, Степан, — свирепел Кузьминых, — я тебя к костру спать отправлю!.. Удивляюсь, как с таким ворчуном жена живет! Я бы не стерпел.

Степан бурчал что-то, потом задремывал, а открыв глаза, вновь видел своего старого товарища и начальника склонившимся над расчетами.

— Вот ведь пропасть! Вся палатка керосинным духом пропахла! И верно, к костру надо перебираться.

— Угу, угу, — соглашался Алексей Архипович, не отрываясь от бумаг.

Степан кряхтел, переворачивался на другой бок и, натянув клапан спального мешка на голову, все же засыпал, чтобы наутро подняться пораньше и хоть в чем-нибудь заменить Алексея Архиповича…

Кузьминых подошел к одному из шурфов. Двое рабочих, сидя на отвале, курили.

— Ну, и как оно? — С ходу профессор полез в шурф.