Иван Тигров (рассказы) - Богданов Николай Владимирович. Страница 19
И тут же выписал бегемоту рецепт — «спиритус вини».
Как вылили ему в рот солдатский котелок этого лекарства, так он минут пять чихал, до слёз. А потом вдруг развеселился. По клетке бегает, как поросёночек хрюкает. На свёклу навалился — целую груду съел. Бочонок квашеной капусты — на закуску. Солёных помидоров — туда же…
Объелся наш бегемот. Лежит в клетке, а живот горой дует. На весь парк охает, бедняга. Народ вокруг собрался. Солдаты тыловых частей. Шофёры, что у грузовиков баллоны чинили. Военные прачки, которые для стирки госпитального белья тут же в парке котлы кипятили.
«Это что же за безобразие? Чего комендант смотрит? Где «скорая помощь»?..»
Всем бегемота жалко.
Опять комендант несчастный к ветеринару бежит.
«А-а, комендант бегемота?.. Обкормили? Трофей объелся?.. Овощами? Ничего, овощи — пища лёгкая… Грелочку на живот, грелочку!»
Доктору легко сказать — грелочку! А где взять такую? Для бегемотов грелки ещё не поделаны. Вот беда — предписание врача есть, а средств для его выполнения нет! В бою сержант не терялся, а здесь, что делать, не знает, голова кругом.
Советуется с военным народом, что собрался у клетки. А шофёры и говорят:
«Вот невидаль — грелка! Взял баллон из-под задних скатов грузовика, налил кипятком — вот тебе и грелка! Да ещё какая!»
И прачки добавляют:
«У нас кипяток готовый… Не жалко! Заправим грелку!»
Налили кипятку в два баллона. Подкатили бегемоту к животу, приставили.
Ну, точь-в-точь пришлось. Понравилось ему тепло. Живот успокоился. И захрапел бегемот, как богатырь.
Много ещё было с ним происшествий. Некоторые пули пришлось всё же ветеринару извлекать. От заражения крови пенициллином спасать. Выходили зверя…
И так полюбил бегемот своего коменданта, что часу не мог в разлуке прожить. Пить-есть не будет, если сержанта нет. Спит, а сам одним глазом посматривает — здесь ли он. Ну, и комендант к нему всей душой.
И вот устроился однажды сержант вздремнуть под деревом, рядом с клеткой. Бегемот за решёткой, а сержант неподалёку, под деревом. Спит и видит страшный сон. Будто в блиндаж ударил снаряд. Крыша рухнула, и его брёвнами и землёй придавило. Ни вздохнуть, ни охнуть. Смерть пришла…
И уже слышит, как женщины над ним причитают, как над покойником.
«Что такое? — думает. — Если я умер, как же я могу слышать? Что это за крики?»
«Спасите! Помогите! Бегемот коменданта жуёт!..»
Во-первых, бегемот — не телёнок; во-вторых, человек — не бельё, чтобы его жевать!
Приоткрыл глаза сержант потихоньку и сообразил, в чём дело. Это его дружок бегемот о нём соскучился, вылез из своей клетки — дверь-то у неё, повреждённая снарядом, плохо запиралась. Подошёл да и прилёг с ним рядом. Разнежился и заснул. И для полного удовольствия головёнку свою ему на грудь и положил… А в ней пудов пять весу! Вот тут сержанту и приснилось, будто его в блиндаже придавило.
И опять солдатская смекалка выручила: прибежали шофёры с домкратами, подставили домкраты бегемоту под челюсти. Осторожно покрутили и приподняли его морду, как передок автомобиля.
Сержант потихоньку вылез, а бегемот даже не проснулся.
Пожурил он его потом: «Так, мол, нельзя со мной нежничать: ты зверь, а я человек, ты большой, а я маленький. Могу сломаться, как игрушка. Будешь плакать, да не исправишь…»
Много ещё было у него хлопот и приключений. Но самая-то беда — в конце войны.
Едут солдаты и командиры по домам с победой. Заезжают отдохнуть в Кенигсберг, заходят погулять в зоопарк, видят своего знакомого сержанта и смеются.
«Вот, говорят, попал фронтовик в историю! Как же ты теперь вернёшься домой? Чего про войну-то рассказывать будешь? Иные побывали комендантами крепостей, другие — городов. А ты был комендантом… бегемота! Ребятишки засмеют!»
Смущается сержант: «Радист всему делу виноват. Наверное, тогда, в горячие дни, перепутал и доложил начальству: захвачен, мол, форт «Бегемот». У фашистов ведь всё зверское: танк «тигр», самоходная пушка «пантера»… Не мудрено запутаться!
«Радисту война всё спишет, а тебе каково…»
Долго так потешались, пока не вышел приказ начальника гарнизона наградить сержанта за сохранение ценного трофея именными часами.
Так закончил свой рассказ охотник в разодранной волком шинели.
— Вышел, значит, из положения сержант! — улыбнулись слушатели.
— Кто же это был? Не твой земляк? Похожий на тебя — и храбрый, и шутник…
Егерь ничего на это не ответил.
— Что-то подводы долго задержались, — сказал он, закурив. — Давно бы им приехать время. Снега, что ли, глубоки?
И достал из кармана именные часы. Тут все так и покатились со смеху:
— Так это же ты сам был! Ох и шутник ты, Мурашов!
— Какой же я шутник? Это война шутки шутит. Я ведь и потом от этого всё отделаться не мог. После войны всё о бегемоте скучал. Навещать его ездил.
— Это куда же, за тридевять земель?
— Нет, зачем же, недалеко… в Москву. За моим дружком отдельный вагон прислали и в Зоопарк его с почётом доставили. Там и живёт. И зовут его Гансом.
— Ну и что ж, узнал он своего коменданта?
— Какое там! Вхожу я в клетку, так он на меня как зафыркал, затопал, словно бюрократ какой-нибудь. Вот, думаю, заважничал… Как же — его в Москву в отдельном вагоне привезли. Квартиру с ванной дали. За деньги показывают. Прославился! Где уж тут фронтовых друзей помнить.
— Ишь какой… Обиделся ты?
— Нет, зачем же? Обижаться тут не на что… Дело в том, что семья у него появилась после войны: бегемотиха и маленький бегемотик, на центнер живого весу. И как раз спал в это время малютка, когда мы вошли. Вот папаша-бегемот и запротестовал. Потом-то признал всё-таки. Ничего, репу из моих рук взял… А забавный у него сынишка — квадратный, толстый, весь в отца, и всё в бассейне купается… Издалека подумаешь: кожаный чемодан в воде плавает!
— И как же этого малыша зовут?
— Чемоданчик!
Вот и весь сказ, услышанный на охоте в мордовском лесу от смелого и умелого охотника, сразившего самого страшного и свирепого волка.
Весёлый плотник
Весёлый появился в колхозе плотник — дом за домом отстраивает и всё песни поёт. Когда брёвна тешет, топором плясовой мотив выстукивает. Волосы у него с сединой, а глаза молодые. И седоватая борода задорно кудрявится. Всё время вцепляются в неё стружки.
Зелёная солдатская рубаха на нём выгорела от солнца. На спине соль от пота белым инеем проступила. А на груди блестят ордена и медали. Видно, немало потрудился старый солдат в боях и походах.
— Дядя Пронин, а ты в фашистов много стрелял? — спросят его колхозные ребятишки.
— Нет, стрелять мало приходилось.
— А как же ты воевал?
— А я больше топором.
— Топором? Прямо как саблей рубил фашистов, да?
Посмотрит плотник в заблестевшие глаза мальчишек и улыбнётся в бороду:
— Да не фашистов — мосты я рубил. Война — хозяйство большое. Там не только стреляют, там всякой работы много. Кто к чему приставлен. Я сапёром был, мосты строил. Без мостов-то воевать нельзя. Без них ни туда ни сюда. Вот поначалу, когда немец нас попятил, рубили мы все мосты отступательные, бросовые. Так только, чтобы по нему войско перешло, а потом его сжечь либо сломать… А когда мы его погнали, тут уж пошли строить мосты наступательные, крепкие. И сейчас везде стоят. И на каких только речках наших мостов нет! Вот, например… — Плотник достанет засаленную, затрёпанную книжку, заменяющую ему бумажник, и начнёт перелистывать: — Бзура-река. Это в Польше. Мы через неё двухпутный мост построили. Или вот: Золотая Липа, с красивым названием река. Или вот: Банска-Бистрица. Это в Чехословакии. Или вот: Горынь-река — шумит, извивается, как Змей Горыныч. И каких только рек на свете нет! Много их нам до Берлина попалось. Построил наш батальон несколько сот мостов.
И вот через какие только реки ни строили — всё война идёт, а как дошли до одной речки, так себе, и неказистая речка-невеличка, а как через неё мост построили, так и война кончилась.