Скворец №17 (рассказы) - Полетаев Самуил Ефимович. Страница 1
С. ПОЛЕТАЕВ
Скворец № 17
(рассказы)
РЕДКАЯ ФАМИЛИЯ
В столовую вошел Григорий Александрович, держа за руку незнакомую девочку. Он огляделся в поисках свободного места, увидел Саньку, загадочно улыбнулся и подвел её к столу.
— Ты ничего не имеешь против? — Он внимательно посмотрел на Саньку, потом на девочку, словно бы решая, понравятся ли они друг другу. — Пусть пока посидит здесь, а потом разберетесь. Хорошо?
Уходя из столовой, Григорий Александрович все оборачивался и приветливо кивал. Санька удивился — с чего бы такая честь? — и недоверчиво оглядел незваную гостью. Возраста не поймешь — то ли десять, то ли четырнадцать, кофточка с чужого плеча, потертая на локтях, зубы со щербинкой и глаза мутные, заплаканные. В общем, смотреть не на что, да ещё к тому же неряха, а он презирал девчонок, которые не умеют следить за собой. Сам он был большой аккуратист: все на нем пригнано, чисто и красиво — брюки в стрелочку, курточка на молнии, кепочка с помпончиком лежит на коленях.
— Тебя как зовут? — спросил Санька.
— Сойка, — невнятно ответила девочка, не глядя на него.
Наверно, Сонька, подумал он и не стал уточнять.
— А фамилия?
— Кудярова, — едва слышно сказала она.
Санька поднял брови: может, он ослышался? Ку-дярова? Прямо-таки невероятно! Он ещё в жизни не встречал людей с такой фамилией, но не в этом дело, а в том, что фамилия была похожа на его собственную — Кудеяров. Кудярова какая-то! Курам на смех! Но может, он все-таки ослышался?
— Твоя фамилия Кудярова или Кудюрова?
Девочка молчала, уткнувшись в тарелку. Санька начал сердиться, а девочка все молчала, обреченно вжав голову в плечи, и это показалось ему вызывающим, будто она его презирала.
— Может, Курдюкова?
Девочка склонила голову ещё ниже, и Санька вдруг успокоился. Ясное дело — не Кудярова, а Курдюкова. А то чепуха какая-то получается: Кудярова это почти Кудеярова, а он точно знал, что это редкая фамилия и происходит от знаменитого разбойника Кудеяра, незаконного сына Ивана Грозного, который грабил богатых и стоял за бедных, и не замухрышкам носить такую историческую фамилию. Санька покровительственно посмотрел на Сойку, все ещё не смевшую поднять глаза.
— Рубай, Курдюкова, а то остынет!
Сойка зачерпнула ложкой, да так неловко, что расплескала борщ на стол и забрызгала рукав Санькиной курточки. Этого ещё недоставало!
— Вот что, Курдюкова, — сказал Санька, бледнея. — Пообедаешь здесь, так? А ужинать будешь вон где, — он указал на дальний столик, за которым сидели два малыша. — Запомнила? А то Генка из больницы придет, ещё стукнет. Ему аппендикс вырезали, он от бешенства может укусить. Они все после операции злые…
Генка Веточкин, его сосед по столу, действительно лежал в больнице и вскоре должен был вернуться. Сойка поверила всему, что он сказал. Глаза у неё от страха стали косить. До чего же тупые бывают девчонки! Санька ушел из столовой, промокая платочком рукав. Он испытывал легкое презрение ко всему девчоночьему племени и о Сойке Курдюковой больше не вспоминал. Выбросил её из головы — и все!
…Однако выбросить новенькую из головы и забыть её не удавалось — она то и дело попадалась на глаза. То сама прошмыгнет, опустив глаза, то девочки зовут её с собой в швейную, то из бани ведут ее, закутанную, как старую бабку. Такое к ней внимание было непонятно Саньке. «Сойка, Соичка, Соинька», — то и дело раздавалось в разных местах. И чего такого нашли они в ней?
Как-то Венька Шапкин, разлетевшись по коридору, чуть было не сбил Саньку с ног.
— Кудеярову не видел? её в медкабинет вызывают!
Санька недобро нахмурился.
— Это кого ты звал?
— Не тебя, а эту самую, Сойку… Не видел? её врач вызывает…
— Не Кудеярова, а Курдюкова, — поправил Санька.
— Это как же?.. А Серафима сказала: позвать Куде… позвать ее…
— Кого ее? — терпеливо переспросил Санька.
— Куде… Кур…
— Правильно, Курдюкову, — уточнил Санька.
— Курдюкову? — пробормотал огорошенный Венька.
— её самую, — сказал Санька.
— Курд… Куде…
— Заплетыкался! Не знаешь, а кричишь! Курдюкова — так и заруби!
— Ладно, понял. Эй, Курдюкова! — заорал Венька пуще прежнего, — К врачу!
По дороге в мастерскую, где Санька мастерил шкатулку, он задержался возле детдомовской канцелярии и заглянул в окно. В директорском кабинете никого не было. Он проскочил прихожую, пробрался в кабинет и уселся в директорское кресло. Надо было кое-что выяснить. Санька выдвинул ящик стола и сразу нашел то, что искал, — книгу регистраций, куда записывались поступающие в детский дом воспитанники. Он быстро перелистал её и на последней странице… Вот она — Кур… Куде… Куди… Куде-я-рова? Не может быть! Но ошибки не было — не Кудярова, как ему послышалось от Сойки, тем болеё не Курдюкова, как ему хотелось, а самая настоящая Кудеярова. Вот тебе и на! Может, она ему какая-нибудь дальняя родственница? Но ему не нужны были такие родственницы, он и без них прекрасно проживет. Однако что же дальше там написано? Мать Капитолина — не знаю такую… Отец Василий… Василий? Как же так? Ведь он, Санька, по отцу Васильевич, а она, выходит, Софья Васильевна? Что-то неправдоподобное было в этом. Мало того, что фамилия одна и та же, так ещё и отчество! Он чувствовал себя смертельно уязвленным. Он вырвал последний лист, скомкал его и спрятал в карман. И только было сунул книгу регистрации в ящик стола, как в дверях показался директор.
— Уф! — вздохнул Григорий Александрович. Он бухнулся в кресло напротив, выпил прямо из горла графина воды и только после этого заметил Кудеярова, сидевшего на его месте. Санькины уши горели. — Сиди, сиди, голубчик, занимайся своим делом, а я отдохну немного…
Сорокин закрыл глаза и сразу заснул, а Санька вертелся, задыхаясь от стыда. Это какое же дело он имеет в виду? Может, догадался? Санька тоскливо проследил за бабочкой, которая влетела в форточку и могла вылететь обратно, а он был намертво пришит к креслу — ни уйти, ни улететь.
— А у меня стерженьки, — пролепетал он. — Стерженьки кончились…
Сорокин проснулся. Он поднял на мальчика свежие, отдохнувшие, хорошо проспавшиеся глаза. Он умел высыпаться за несколько секунд.
— А старые где? — строго спросил он.
— Выбросил.
— Сколько раз говорил: старые не вернете, не получите новых…
— Мне ещё тетрадки…
Стерженьки и тетрадки — это он ловко придумал, теперь не надо объяснять, как он здесь оказался, хотя Григорий Александрович не стал бы спрашивать. Ребята в его кабинете только что кошкам хвосты не крутили, бегали сюда по делам и без дела, затевали игры, рисовали плакаты, проводили репетиции, и Григорий Александрович не то чтобы терпел все это, а и сам играл здесь с ребятами в шахматы, обсуждал футбольные матчи и разные детдомовские дела. И никакой шум не мешал ему работать.
Санька пришел в себя. Книга регистраций лежала на месте. Все шито-крыто. Никаких следов, что он лазил в ящик.
— Ладно, — сказал Григорий Александрович и открыл сейф, где хранились письменные принадлежности, как очень важные документы. — Три тетрадки тебе хватит?
— Мне бы четыре…
— Нахал! Возьми тогда пять. А одного стерженька хватит?
— Мне бы два…
— Дважды нахал! Возьми три. И вот тебе ещё карандаш и ластик. И больше не проси.
Саньке стало весело и не хотелось уходить.
— В шахматишки не сыграем, Григорий Александрович?
— Некогда сейчас, дружок…
— Нам ещё две партии осталось…
— После, после как-нибудь…
Григорий Александрович проводил Саньку глазами до дверей и вдруг спросил:
— Как там, Кудеярову не обижают?
Санька резко повернулся. Лицо его побледнело.
— А… а…
Он потерял голос и стал пятиться, не сводя с Григория Александровича черных, затравленных глаз.