Лёнька едет в Джаркуль - Полетаев Самуил Ефимович. Страница 11

Майрам пошла в спальню, где лежал ее чемодан, и принесла деньги.

— На вот, — сказала она Алику, — возьми, пожалуйста, и сходи в парикмахерскую. Пускай сделают из тебя красивого мальчика.

Майрам совала ему в руки три рубля, но он не брал. Он прикидывал, хватит ли этих денег на новый футбольный мяч, но все же денег не брал. Майрам заставила взять их, Алик неловко запихал деньги в карман и подумал: Майрам добрая, только все равно лучше бы она скорее уехала на свои Камни.

Из кухни вышла мать, вся пропахшая жареным луком и дымом.

— Зачем ты даешь ему деньги? Отдай сюда деньги! Хватит на стрижку десяти копеек.

— Мама, я прошу тебя, не трогай его. В парикмахерскую мы сходим вместе. Ты пойдешь со мной в город?

Только теперь, оставшись с Майрам наедине и шагая по красивым улицам города, Алик заговорил. Он, правда, еще стеснялся сестры, но это не мешало ему расспрашивать о ее новой жизни. Майрам всю дорогу рассказывала о людях с морских промыслов, о своей работе, и Алик все больше и больше скучнел. Да, подвиги, о которых он рассказывал ребятам, к Майрам не имели никакого отношения.

— А ты не спасала кого-нибудь? — с надеждой спросил Алик. — Ну, там кто-нибудь падал, а ты…

— Зачем я буду у спасателей отнимать хлеб? — рассмеялась Майрам. — Да и им-то делать нечего, редко кто падает.

В парикмахерской Майрам показала сама, как надо подстричь Алика. Алик смотрел в узкое, высокое, почти до потолка, зеркало и видел в нем смуглого мальчика, по самый подбородок закутанного в простыню и, наверное, похожего на снежного человека, о котором он как-то читал и которого до сих пор почему-то не могли поймать. Густые клочья волос летели, как листья в бурю. Голова стала худая и маленькая, в стороны торчали огромные красные уши, обсыпанные кудерьками волос. Это был совершенно чужой мальчик, незнакомый Алику. Встреться ему такой на улице старой крепости, несдобровать пришельцу — сильные руки Алика погуляли бы по его гладкой, как мяч, голове. Алик чуть не умер, глядя на то, что осталось от его головы. Только улыбка Майрам в зеркале за его спиной сдерживала его от того, чтобы тут же не провалиться сквозь землю.

— Одеколончиком? — склонился над ним парикмахер.

— Конечно, — сказала Майрам. — Шипром, если можно.

Не успел Алик закрыть глаза, как на него обрушился пахучий сладкий дождь, от которого он чуть не задохся. Он зажмурился, дышал сквозь зубы и упорно не хотел открывать глаза даже тогда, когда парикмахер вытер ему салфеткой голову и причесал.

На улице Алик небрежно растрепал свой чубчик и заглядывал во все витрины и окна. Странный незнакомец — чистенький, ушастый — преследовал его по пятам.

— Красавец! — говорила Майрам, оглядывая брата. — С таким молодым человеком одно удовольствие пройтись по улице.

Они долго в тот день ходили по магазинам. И теперь (даже страшно посмотреть!) на руке у Алика красовались часы. Правда, часы были куплены для отца, но он-то знал, что это все равно что их подарили ему — отец ни в чем Алику не отказывал. Ребятам накупили разных вещей — книжек с картинками, заводных автомобилей, прыгающих лягушек. Алику же, кроме футбольного мяча, — огромную и довольно нелепую кепку-букле в крупную горошину. Такой не было ни у одного мальчишки в Старой крепости. Он даже не решался сразу надеть ее. Завидев знакомых ребят, он срывал ее с головы, но, глянув в витрину на свое отражение, еще больше терялся. Столько переживаний свалилось на него с приездом Майрам, просто спасенья не было!

Алик нес большую, тяжелую сумку Майрам, битком набитую подарками для всех — для отца, для матери и для ребят.

— Я никого не забыла? — спрашивала Майрам. — Лейлу мы не забыли? А Гюльнар? Рафика?

— Рафик еще маленький, — ворчал Алик, — Не хватало еще Рафику! Он все равно ничего не понимает.

— Это кажется, что ничего. Он все прекрасно понимает, только не говорит. Ты тоже начал поздно говорить. Мы даже боялись: а все ли у тебя в порядке?

Алика передернуло от ее воспоминаний. Еще, пожалуй, начнет рассказывать, как он пачкал штанишки! Ух и память у этих женщин! Майрам еще недавно нянчила своих младших братьев и сестер, знала их не хуже, чем мать. И то, что она была похожа на мать — и заботливостью своей, и памятливостью, — только еще больше расстраивало Алика. Хоть бы что-то, ну хоть самую малость, было бы в ней от того героя, что он сочинил!

Потом они ходили в университет. Алик сидел в коридоре, прижимая к животу толстую сумку, и уныло смотрел, как к Майрам то и дело бросались девушки. Они обнимались, целовались, тараторили. Алик отворачивался, чтобы не смотреть на эти сцены — до чего же они любят целоваться, противно! Подходили высокие, красивые парни, смущенно здоровались, оглядывая Майрам с головы до ног.

— Как ты выросла, Майрам!

— Как там, в море?

— Салют морячке Майрам!

— Приехала сдавать, малыш?

Майрам кивала направо, налево, отвечала одному и другому. Все ее знали, все приветствовали, вокруг нее так и кипел водоворот. Подходили даже солидные профессора и доценты, вежливо здоровались за руку и неторопливо расспрашивали, как там живется, в море, и страшно ли бывает в шторм. А молодой биолог расспрашивал, как чувствуют себя в море голуби, кошки и собаки, — он читал о том, что на промысле сейчас много домашних животных. Не нашел ничего лучшего, как расспрашивать о кошках и собаках! Что, ему здесь не хватает, что ли, всяких тварей?

А потом Майрам ушла в деканат, и Алик с целый час дожидался ее. На него уже подозрительно косилась вахтерша, которая стояла в дверях и строго спрашивала у входивших студенческие билеты. Алик посматривал на стены, увешанные портретами бородатых людей, каких-то ученых. От них так и веяло скукой. Наверно, зубрилы были, каких поискать! Через дверь, ведущую во двор, он видел, как студенты играют в баскетбол. Площадка, огороженная высокими проволочными щитами, была залита ярким солнцем. Игроки перекидывались мячом и ловко забрасывали его в сетку. Возле площадки появилась Майрам. Игра сразу прекратилась.

— Майрам, к нам!

— Нет, к нам!

— Ой, мальчики, мне некогда!

А сама пошла играть, да так увлеклась, что совсем забыла об Алике. Она перекатывалась по площадке, как шарик, шумела, наверно, больше всех, а в общем, играла не так уж плохо. Это Алик должен был признать, хотя большой радости игра ему не доставила.

На пятый день Майрам, к великому облегчению Алика, уехала в море. В доме сразу исчезло оживление, наступила привычная скука. Алик снова бегал по кривым улочкам, оглашая крепость ослиными воплями, и снова сумасшедшим клубком носились ребята, гоняя новенький футбольный мяч. А с тесных балконов, похожих на стеклянные фонари, неслись вслед ребятам проклятия хозяек.

Старая крепость, по слухам, доживала свой дни. Уже возводились на окраине города красивые новые кварталы. Кое-кто уже выезжал из крепости. Иногда можно было видеть, как по узким улочкам на плечах вытаскивали старый домашний скарб — стулья, шкафы и узлы. Все это выносилось на широкий проспект за крепостной стеной, где поджидали грузовики, потому что по тесным улочкам не могла бы даже пройти телега.

Алик бегал по крепости в новенькой кепке-букле, огромной, как плетеная кошелка. Он не расставался с ней даже в жару. Конечно, он бы забросил ее подальше, но уж очень кепка шла к новеньким часам, которые блестели у него на руке. В таком виде он выглядел старше по крайней мере лет на пять!

«Это Майрам ему купила, — говорили женщины. — На такого лоботряса переводить деньги!»

Как и раньше, Алик часто пропадал с ребятами в приморском парке. Он показывал в сторону моря, и странное дело: чем меньше верили ему ребята, тем упорней и отчаянней сочинял он о сестре небылицы, приписывая ей все, что только выдумывала его беспокойная голова. Словно враль какой-то поселился в нем и никак, ну никак не хотел уходить. Опровергнуть ребята его не могли — ведь с Майрам поговорить им так и не удалось. Алик же так клялся и божился, он готов был даже драться, защищая сестру. Ему так хотелось верить в то, что он сочинял!..