Легенды Южного Урала - Бажов Павел Петрович. Страница 5

— Ежели бы ты и не сказала, кто твоя мать, все равно бы я догадался. Ее зовут Жизнь.

— Верно, богатырь, ты угадал. Жизнь — наша мать. Теперь ты понял, где родник красоты человечьей?

Ничего не ответил богатырь. Только снова, как и прежде, с пояса он меч отцепил и Маланье в руки его отдал.

— Проспорил я, Маланья, а потому остаюсь с тобой. Я буду работать с вами!

И остался навсегда…

СУЛЕЯ

В Саткинском районе есть хребет Сулея, отдельная гора Сулея, железнодорожная станция с таким же именем. Как и о многих примечательных горах, о Сулее сложены легенды. Они записаны со слов сулеинского татарина по прозвищу Валет.

Пас в горах табуны лошадей старый пастух-башкир. Помогала ему в работе его единственная красавица-дочь. Полюбила она стройного, пригожего, как молодой серебряный месяц, юного джигита-табунщика, такого же бедняка, как она сама. Собиралась девушка выйти за него замуж, но отец и слушать не хотел об этом. А свататься приехал знатный пожилой бай — сытый, чванливый, круглый, как чугунный казан (котел). Богатый привез калым.

Обрадовался старый пастух — привалило, наконец, ему счастье, удостоился великой чести быть в родстве с баями. На радостях велел он дочери принести большой глиняный кувшин с кумысом и угостить новоявленного родственника. Узнала девушка про свою беду и уронила от страха кувшин. Разбился хрупкий сосуд, расплескался кумыс по земле. Там, где он окропил землю своей пеной, появились непросыхаемые болота и мочажины. Горько и долго плакала девушка. В тех местах, где градом пролились ее невинные слезы, сквозь твердые камни пробились бесчисленные горные ключи и тонкими живыми нитями устремились в речные долины. Но отец был непреклонен, и девушка тихо, беззвучно умерла, растворилась в прозрачных ключевых водах.

Осознав несчастье, старик долго переживал свою утрату и навсегда покинул эти проклятые аллахом горы, леса и долины. И установились на прежнем стойбище необыкновенный покой, тишина и безмолвие. Люди долго обходили стороной те глухие болота, не хотели там селиться и назвали ту местность Силией, то есть «тихой долиной». А уж позднее название перешло в Сулею — «мокрое место». В Сулее и вправду множество ключей, ручьев, а окрестности сырые, болотистые. Значит, щедрым был кувшин несчастной красавицы, горьки, чисты и обильны были ее слезы.

Этот же пастух по прозвищу Валет пересказал легенду в другом варианте.

Жил в горах и пас табуны лошадей старый пастух-башкир. Помогала ему в работе его единственная красавица-дочь по имени Нурия. Полюбила она стройного, пригожего, как молодой серебряный месяц, юного табунщика Салима из соседнего стойбища, такого же бедняка, как она сама. Собиралась Нурия выйти замуж за Салима, но отец и слушать не захотел об этом. Задумал он найти богатого жениха. И такой вскоре явился. Прослышав о необыкновенной красоте юной Нурии, приехал свататься знатный пожилой бай — черный и корявый, как навозный жук, толстый и круглый, как лесной паук. Богатый привез калым.

Обрадовался старый пастух — привалило, наконец, ему счастье, удостоился великой чести быть в родстве с баями. На радостях велел он дочери подать большой глиняный кувшин с кумысом и угостить почтенного бая.

От свалившегося на нее горя Нурия чуть не упала в обморок. Выплеснула она на землю кумыс, а кувшин запрятала глубоко в камни, сказав, что он упал и разбился. Сильно возмутился отец и прогнал свою непослушную дочь на все четыре стороны. Залилась Нурия горючими слезами и ушла невесть куда в леса и горы, где умерла в одиночестве и печали. Там, где пролила она свои невинные девичьи слезы, сквозь твердые камни пробились бесчисленные прозрачные горные ключи и тонкими живыми нитями устремились в речные долины. А там, где кумыс промочил землю, появились непросыхаемые болота и мочажины. Гору же, в которой среди камней лежит спрятанный Нурией кувшин, с тех пор стали называть Сулеей. Ведь «сулея» — всего лишь глиняный кувшин, очень распространенный сосуд с узким горлышком, в котором правоверные мусульмане всегда хранили воду, молоко, кумыс, вино. Вот и выходит, что Сулея — всего лишь «кувшин».

ГОРЯЩАЯ ГОРА

Красив селезень Кэркем! Изумрудом зеленым переливаются перья, на крыльях белая полоса сверкает. Плывет селезень Кэркем по волнам озера, все радуются — такой красавец! Большая семья у селезня, родня большая: тетушка Чомга, птица с упрямым хохолком-рожками на голове, двоюродные сестры и братья пеганки, важный дядя Ата-каз — серый гусь. Собрал родню селезень Кэркем, говорит:

— Горе в нашей семье — младший сынок мой Кечкене растет хилым и слабеньким. Как полетит вместе с нами в далекие края осенью? Оставаться здесь нельзя на зиму — замерзнет или Тюлюк — лиса — поймает, съест. Отчего такая беда с маленьким Кечкене?

Молчит важный дядя Ата-каз, молчат двоюродные братья и сестры пеганки. Только тетушка Чомга тряхнула хохолком-рожками, сказала:

— Лысуха-птица виновата! Больше некому! Перья у нее черные, на голове белая лысина: отметка шайтанова. Лысуха виновата.

Закричали, захлопали крыльями все родственники:

— Да, да! Лысуха, больше некому.

Взлетел селезень Кэркем над озером, видит: из камыша выплывает Лысуха, за ней пушистые черные шарики с красными шапочками — детки ее.

Налетел селезень Кэркем, бьет клювом Лысуху, крыльями бьет:

— Вот тебе, проклятая, за моего Кечкене! Отведи порчу или до смерти забью!

Испугались Лысухины дети, в камыши попрятались. Красная стала вода в озере, селезень Кэркем Лысуху совсем убивает. Отпустил, однако, проклятую.

Через несколько дней видит селезень Кэркем: плывет Лысуха живая и здоровая по озеру. Маленькие детки ее рядышком, черные шарики с красными шапочками!

Удивился селезень Кэркем:

— Лысуха, шайтаном проклятая птица, убивал я тебя, озеро от крови красным было, а ты — жива и здорова! Не чудо ли это?

Отвечает Лысуха-птица:

— Покажу тебе чудо. Полетим вместе на Янган-Тау — горящую гору, сам увидишь.

Полетели. Над лесами летят. Над озерами летят. Гора Янган-Тау туманом одета, паром окутана белым. В маленьких горных чашах вода кипит. Видят Лысуха и селезень Кэркем: поднимается в гору старый человек. Тяжело идет, на палочку опирается.

Подошел старый человек к чаше горной с кипящей водой, окунулся несколько раз — вышел молодой егет-молодец. Палочку свою через колено переломил.

Прощенья просит селезень Кэркем у Лысухи:

— Прости меня, добрая птица Лысуха. Все сделаю, как ты велишь. Полетит мой Кечкене!

Летят осенью дикие утки. Впереди — селезень Кэркем, рядом — сын Кечкене. Над лесами летят, над озерами летят. Над Янган-Тау — горящей горой — летят.

СУГОМАК И ЕСКАЗА

В краю, перстами не меряном, шагами не считанном, жили да поживали башкирские племена. Никто из людей еще названия горам, речкам, озерам удивительным не давал. Расстояние обозначали полетом коня и частями сбруи лошадиной. Так и разговор шел: дескать, до Голубиного подноса Гусиного озера два конских перелета осталось. До каменной гривы добраться проще простого. До нее путь длиною с уздечку да с конский хвост.

Вот так жили да поживали башкирские кочевые народы. Бродили по безымянным местам многочисленные конские табуны. На тучных травах паслись и нагуливали жир бараны круторогие. Подобно кучевым небесным облакам перекатывались на равнинных просторах стада пугливых тонкошерстных овец. От гор Уральских отделялись равнинные просторы широкой полосой хвойного леса. Не было в хвойном лесу места белому дереву — березе. Еще не заходили сюда и не заглядывали на жизнь кочевую люди русские. И заканчивались горные вершины там, где рождалась из хрустальных ключей каменистая и порожистая речка Уфа.