Пуговица, или серебряные часы с ключиком - Вельм Альфред. Страница 45

Довольно скоро контролеры ушли. Раздался свисток. Мальчишки увидели, как кто-то усиленно машет им с крыши вагона. Оказалось, это как раз дядька в заплатанном свитере. Он махал, чтобы они поскорее взбирались на крышу, — поезд уже трогался.

Пригнувшись, они бежали по шпалам, повисли на буферах и залезли на крышу. Человек в старом свитере приветливо кивнул им. Они ответили.

— Должно быть, бывают и добрые сыщики, — сказал Генрих.

— Этот — правда добрый.

— Теперь все не так, как раньше, Отвин, когда люди боялись полиции. Все теперь по-другому.

Долго еще они говорили о том, какие теперь добрые полицейские.

— Меня спросить, Отвин, так я скажу: правильно они делают, что ловят мешочников и спекулянтов.

Жаль только, что «тайный сыщик» не слышал, как они расхваливали новую полицию. Иногда они оборачивались и улыбались ему.

Теперь они ехали мимо домов, утопавших в садах. Но вскоре они увидели и огромные кучи битого кирпича, а это тоже когда-то были дома! Все улицы были завалены кирпичом.

Мелькали и огромные, когда-то гордые здания, от которых осталась только половина — другая превратилась в груду щебня. Сюда попали бомбы. Стояли и молчаливые стены с пустыми глазницами окон.

— Это уже Берлин?

— Кажется да, Отвин. Берлин.

Слышался гул голосов, но сам черный рынок еще не был виден.

Мальчишки шли по вытоптанной в известковой пыли тропинке, пристроившись за какой-то старушкой. Здесь домов не осталось совсем, только кое-где торчали печные трубы, высились горы щебня. Старушка, семенившая впереди, должно быть, была не в своем уме — она все время разговаривала сама с собой. Чувствовалось где-то близко большое скопление людей, но их все еще не было видно. Старушка, подобрав юбку, пригнулась и шмыгнула в оконный проем в кирпичной стене. Мальчишки — за ней. И сразу очутились на черном рынке.

Может быть, пятьсот, но, возможно, и тысяча человек толпились здесь. Люди расхаживали, как бы прогуливаясь, сбивались в группки. Проталкиваясь между ними, мальчишки останавливались, слушали, присматривались. Какой-то мужчина, повернувшись к ним, прикрикнул, чтобы они убирались отсюда. Тогда они, отойдя, остановились у следующей группки.

— Шелковые чулки, — тихо сказал кто-то сзади.

Потом какой-то дядька спросил, что у них в свертках. У него была только одна нога, и Генриху он сразу напомнил Рыжего.

Кивнув, они отошли. Так делали другие — это они уже успели подсмотреть.

— Копченые угри, — тихо ответил Генрих; нагнувшись, он немного развернул свой сверток и показал одноногому темно-коричневые тушки. — А рыболовные крючки у вас есть? Сетевая нить?

Одноногий, словно завороженный, смотрел на угрей. Но у него был только сахарин и два кремня для зажигалок. Положив культю на перекладину костыля, он полез в карман за кремнями.

Генриху стало его жалко, но он сказал:

— Нет, ничего не выйдет. Нам нужна сетевая нить.

В одно мгновение вокруг собралась толпа. Все восхищались угрями. Ребятам это было приятно, но они виду не подавали, напротив: поскорей завернув рыбу, отошли в сторону.

Какой-то долговязый дядька с огромными руками и торчащим кадыком протиснулся к ним и сказал, что у него есть и крючки и нить — все у него есть.

— И еще нам нужны граммофонные иголки, — сказал Генрих.

На дядьке была солдатская шапка с переломанным посередине козырьком, это придавало ему добродушный вид.

— А как же! И иголки найдем, — заявил он тут же и подмигнул. Должно быть, это обозначало: здесь, мол, не место обсуждать такие дела.

Одноногий все еще держал свою культю на костыле, и Генрих было подумал, не отдать ли ему пол-угря, но так и не отдал.

Повернувшись, они пошли за Долговязым, а он ласково заверял их, что есть, есть у него крючки и нить, только надо пройти квартал — вон туда за угол. Мимо прошмыгнул мальчишка примерно их возраста и тихо произнес:

— Чулки шелковые, дамские…

На нем был черный двубортный костюм, большая темно-синяя шляпа и ярко-желтый галстук. Пиджак был ему велик и рукава подвернуты. Мальчишка без остановки повторял на ходу:

— Чулки шелковые, дамские…

Оба путешественника уже поняли, что угри их имеют немалую цену. Генрих сказал:

— Сколько крючков вы дадите за одного угря?

Подумав, Долговязый ответил:

— Сто штук дам.

Это оказалось даже больше, чем они ожидали.

— А сколько нити?

Они подошли к дому с чугунными балконами. Штукатурка была вся испещрена следами пуль и осколков, а так дом казался целым и невредимым.

— По вашим рожам сразу видно — ребята вы тертые, — сказал Долговязый, сдвинув шапку на затылок. — Вот в этом доме я и живу, — пояснил он.

Мальчишкам польстило, что их назвали «тертыми ребятами», и они решили не задавать больше глупых вопросов.

— А крючки у другого дяденьки? — спросил Генрих.

— У другого. Между нами говоря, он спекулянт, но зато у него все есть.

— Я хотел еще спросить: мандолину мы у него достанем? — сказал Генрих.

Долговязый задумался.

— Может, и есть… Нет, нет, мандолины, кажется, нет.

— Но сетевая нить есть?

— Это у него все есть: и крючки, и лески, и сетки… Нет, нет, вы давайте здесь ждите, — сказал Долговязый, велев им смотреть за тем, чтобы полиция не застала их врасплох. Пусть, мол, ходят по этой улице, но чтоб неприметно! А как покажется полицейский — сразу пусть свистят. Это и будет сигнал.

Развернув свертки, мальчишки оставили себе двух угрей, чтобы выменять на мандолину, а остальные отдали Долговязому.

— Я не умею свистеть, — сказал Отвин.

— Ничего, Отвин, я в четыре пальца свистну.

Долговязый кивнул им приветливо и, сказав, что все теперь зависит от того, насколько они зорко будут следить за полицией, исчез в парадном.

Стараясь не обратить на себя внимания, ребята прохаживались неподалеку от дома с чугунными балконами. Неужели они уже в Берлине? Нет, этого они никак не могли взять в толк. Время от времени они оборачивались, высматривая полицейских.

— Жалко мне его было. Этого, с одной ногой. Знаешь, я знал одного, он тоже ходил на одной ноге, но на самом деле у него было две ноги, а одну он подвязывал.

— У этого было хорошо видно, что у него только одна нога.

— А что он делает со вторым башмаком, когда себе ботинки покупает?

— Не знаю я, Генрих.

Они еще немного поговорили об инвалиде с кремнем для зажигалок. Потом решили все же зайти в подъезд. На лестнице — никого. Дверь на задний двор стояла открытой, и они увидели там еще один дом. Вскоре они снова вышли на улицу.

— Правда мне его жалко было, Отвин. Но я не мог ему угря отдать — у него же не было сетевой нити.

Прошло более получаса, они уже начали беспокоиться, как вдруг снова увидели мальчишку, торговавшего шелковыми чулками. Они заметила его в самом конце улицы и подумали: уж не следит ли он за ними? Он пересек мостовую, все время глядя в их сторону, потом смешался с толпой и исчез.

— Им же надо мотки с чердака достать, Отвин, понимаешь?

— Нет, не мог он еще вернуться, — сказал Отвин, тоже подумавший, что Долговязый заставляет себя ждать.

Очень им хотелось присесть, но это сразу бросилось бы в глаза! Иногда из дома кто-нибудь выходил, но это были всё незнакомые.

— А что, если подойти близко к клетке, лев зарычит?

— Не знаю я.

— Или он притворится, что спит?

— Правда не знаю, Отвин. Может, и нет здесь львов — всех разбомбили.

Оба помолчали.

— Нет, не думаю, — сказал Отвин.

— Знаешь, сколько они тут бомб посбрасывали! Каждую ночь сто…

— Гораздо больше!

— Сто тысяч бомб!

Снова оба помолчали.

— Я так думаю: не могли они всех львов разбомбить, — сказал Отвин.

— Индюк тоже думал…

— Не разбомбили же они всех людей, — сказал Отвин, — значит, и всех львов не разбомбили.

— Давай Долговязого спросим, когда он придет.

— Он обязательно придет, — сказал Отвин.