Там, где Висла-река (польские сказки) - Крашевский Юзеф Игнаций. Страница 10

— А красоты она невиданной…

— Коли сам месяц от любви померк, побледнел и с той поры еле светит, значит, так оно и есть.

— Месяц в красоте толк знает. Кто больше него красавиц повидал?.. В корчме ли веселье, в усадьбе ли пир, во дворце ли бал или свадьба, он тут как тут, в окошко всю ночь до рассвета глядит. А облюбовал себе одну, значит, и впрямь она красавица из красавиц.

— Пускай Тремил со дна морского её добудет и в замок приведёт.

На все лады расхваливали красавицу, и вот вдовый король решил на ней жениться. Обрадовались придворные. В первый раз от Тремила не удалось избавиться, во второй не удалось, авось в третий раз он себе шею свернёт.

Наутро зовёт король Тремила и говорит:

— Хочу я на красавице, на панне морской, жениться. Достань её со дна морского и привези в замок.

Опечалился Тремил. Идёт в конюшню и говорит коню:

— Конь мой быстроногий, друг мой верный, приказал мне король панну со дна морского достать.

А конь в ответ:

— Вот когда беда пришла. Море по доброй воле панну не отдаст. Ну, да делать нечего, или погибнем, или с добычей назад воротимся. Кликни Жар-птицу — да в путь!

Вот отправился Тремил в дорогу. Верный конь под ним копытами стучит, Жар-птица над ним крыльями шумит.

Ехали они три дня и три ночи и приехали на берег синего моря.

Возле берега на волнах лодка качается. Взошёл конь с седоком в лодку. Лодка от берега сама отчалила, а Жар-птица поверху летит, море золотым светом освещает.

— Ты, — говорит конь Жар-птице, — поверху лети и нам свети. А ты, Тремил, морскую панну зови. Девять раз кликай — не отзовётся она на девятый раз — погибли мы. Лодку волны захлестнут, а Жар-птица с горя утопится.

Вот приплыли они на середину моря. Жар-птица над ними летит и так ярко светит, что на дне каждый камешек, каждая рыбка видна.

Разглядел Тремил морскую панну и позвал её.

Море синее разгневалось, панну ещё глубже спрятало, лодку закачало, зашумело грозно.

Вот в другой раз находит Жар-птица панну, в третий, в четвёртый. И так восемь раз: Жар-птица её найдёт, Тремил позовёт, а море в глубину спрячет — панна не отзывается, не слышит.

Бушует море синее, ревёт, волны до неба вздымает, лодку, как скорлупку ореховую, швыряет — вот-вот опрокинет.

Собрался с силами Тремил и закричал в последний, в девятый раз, да так громко, что синее море перекричал.

Услышала панна, поднялась со дна на коралловой лодочке и говорит:

— Ты чего меня звал?

— Король приказал тебя в замок привезти — хочет он на тебе жениться.

— Королевский приказ мне не указ, — говорит панна. — Сперва я с ним силами померяюсь. Кто победит — тот и приказывать станет. Вот тебе мой перстень и меч. Поезжай к королю и слова мои передай.

Успокоилось море, улеглись волны и прибили лодку к берегу.

Проходит день, другой, а на третий приезжает в замок морская панна. Доспехи на ней серебряные, конь под ней, как ночь, чёрный, стяг над ней, как пламя, алое.

— Выходи, король, на бой! — кричит панна. — Будем силами мериться. Кто победит, тот и приказывать станет.

Выходит король, посмеивается. В два счёта, думает, её одолею.

Сверкнули мечи, со звоном ударились — поздоровались.

Панна взмахнула мечом — король наземь упал.

Ступила она ногой на грудь ему и говорит:

— Недостоин ты быть королём! К тебе в замок герой пожаловал, вещий конь его носит, Жар-птица ему служит. А ты его мощь не народу на пользу обратил, а на прихоти свои. Погубить его задумал, вместе с придворными завистниками со света сжить. Ступай прочь с глаз моих! Отныне королевством твоим Тремил будет править.

Прогнали короля со двора, и пошёл он скитаться по свету — где ночь переночует, где две, а на третью и ночевать негде.

Так стал Тремил королём, а морская панна — королевой.

Месяц хоть и засматривается на красавицу королеву, но Тремил на него не сердится. Пускай глядит, всё равно на землю не спустится.

Дар чёрного лешего

Жил-был бедный крестьянин в одной деревне. Как ни бился он, ни трудился, а не мог с семьёй прокормиться. Вот и прозвали его соседи Горемыкой.

Достался ему от отца земли клочок, да какой от него прок? Слева — болото, справа — песок, вереск даже и тот не растёт, только посерёдке узенькая полоска землицы вся в ямах да каменьях. Какой уж тут достаток!

Вот отправился как-то осенью мужик свою полоску под озимые пахать. Конь — кожа да кости, еле тащится, выщербленный лемех по камням скрежещет. У мужика по лбу пот градом катится, словно в знойный июльский полдень. А на дворе мелкий холодный дождик моросит, даль мглой затянуло, как по осени бывает.

Пашет мужик и пашет. Умаялся, живот совсем подвело. Отдохнуть бы да хлебушка пожевать, что за пазухой спрятал. «Нет, — думает, — поработаю до полудня без отдыха».

Хорошо работа спорится, когда сила есть. А у бедного мужика сил мало, и голод его донимает. Куст шиповника отдохнуть манит, от дождя укрыться. Приостановился мужик, краюшку из-за пазухи вынул, оглядел, понюхал. «Может, съесть? — думает. — Хлебушек добрый, из чистой ржи, хоть и чёрствый, а корочка вкусно пахнет… Только солнышко ещё низко, до полудня далеко… Съем краюшку сейчас — до вечера не дотяну. Нет, обождать надо. Положу-ка я лучше хлеб на межу под куст: пускай не соблазняет».

Обернул краюшку льняной тряпицей, чтобы сырость осенняя не пропитала, и с тяжёлым вздохом положил под куст на межу.

Пашет он и не глядит по сторонам: ни налево, ни направо — ни на болото топкое, ни на песок бесплодный.

А за болотом и вовсе трясина бездонная, и водилось там леших видимо-невидимо.

Зелёный Леший к себе в топь заманивал. Ухватится жабьими лапищами за колёса — они по ступицу в трясине увязнут. Большущей зелёной жабой запрыгает перед конскими мордами — кони в сторону шарахнутся, упряжь порвётся, телега сломается, а измученные, перепуганные люди плутают до рассвета, дорогу ищут.

Жил там и Синий Леший. Этот по протокам, по ручейкам из болота в реки и озёра выплывал. Сети у рыбаков рвал, рыбу распугивал. А то плотину прокопает, воду спустит, и водяная мельница остановится.

Рыжий Леший болотную лихорадку на людей напускал.

Но отчаянней всех Чёрный Леший был. Только он отваживался средь бела дня из болота вылезать, по окрестным полям скакать, в хаты заглядывать да высматривать, что бы ему натворить, как навредить людям, горе-беду наслать на них.

Вот как-то вылез Чёрный Леший из трясины, за кустом шиповника притаился. Луп-луп глазищами, озирается, что бы такое выкинуть, себя, лешего, потешить.

Видит, мужик из-за пазухи хлеб достал, со всех боков оглядел, в тряпицу льняную завернул и со вздохом под куст положил на межу. А сам опять за соху взялся.

Только мужик спиной к лешему повернулся, леший краюшку схватил и шмыг в кусты. Сидит и ждёт, что будет. Мужик покражу обнаружит, ругаться небось станет, вора проклинать да их, чертей, поминать. Вот потеха!

Тут солнышко из-за туч выглянуло, весь свет позолотило, короткие тени легли на мокрую землю от деревьев и кустов.

Пахарь из-под ладони на небо глянул, вздохнул с облегчением: вот и полдень, время червячка заморить. Вывел он коня на межу: пусть попасётся малость, а сам к кусту зашагал, где хлеб спрятал.

Подходит, а хлеба-то нет, одна тряпица на земле белеет. Мужик глазам своим не поверил. Что за напасть?

— Кто же это на хлеб мой позарился? Меня без еды оставил, горемыку? Не иначе, шёл мимо человек, ещё бедней меня. Пусть ест на здоровье!

Оторопел Чёрный Леший. Вот чудак! Не ругается, не проклинает, чертей не поминает. А коли так, никакой радости от проделки нет. Чуть было не подбросил он хлеб обратно под куст, да спохватился: негоже им, лешим, исправлять то, что они натворили. У них тоже своё бесовское достоинство есть.

Леший злобно загоготал, топнул козлиными копытами, тряхнул козлиными рогами и умчался прочь — в болото.