Герои до встречи с писателем - Белоусов Роман Сергеевич. Страница 23

Джошуа снова оказался в поместье. Но доверять хозяину уже не мог, а главное не хотел больше терпеть несправедливость. Во что бы то ни стало он решил совершить задуманное. Ночью вместе с женой и двумя детьми он убежал.

О том, с какими трудностями ему удалось добраться до города Сандаски, он рассказывал неохотно. Видно, столько пережил за это время – не хотелось вспоминать. Отсюда через озеро рукой подать до противоположного берега – берега свободы. И он обрел ее, когда ступил на землю маленького канадского городка Амхерстберг. Опустившись на колени, Джошуа целовал эту землю, хватал ее пригоршнями и прижимал к губам. Вскакивал, плясал, плакал, смеялся. Люди думали, что негр лишился рассудка. «Нет, нет, – кричал он им, – я не сумасшедший, просто перед вами свободный человек».

Путь борьбы

Чем больше фактов набиралось у писательницы, тем яснее Гарриет сознавала себя общественной обвинительницей рабства на всемирном суде.

Бичер-Стоу надеялась, что со временем в Америке не останется и следа бесчеловечного отношения белых к племенам другого цвета. Но сегодняшние расисты не намерены отказываться от своих вековых «привилегий». Они хотят и сегодня видеть в негре раба или по крайней мере покорного слугу. Такому негру – идеалу современных рабовладельцев – они воздвигли даже памятник. Он установлен в городе Нечиточесе штата Луизиана. Статуя негру! За что же удостоен этой чести потомок невольников? За безропотность и смирение, за то, что, склонившись в подобострастном поклоне, почтительно сняв шляпу, он приветствует своих хозяев. За это они соорудили памятник «Хорошему негру» (в городе его называют «Дядя Джек»). Такими расисты хотят видеть всех негров – рабами, услужливо склонившимися перед белыми господами.

Смирение – дорога к рабству. Это хорошо знают негры Америки. И все больше становится тех, кто понимает, что дядя Том – образ, созданный воображением Бичер-Стоу, – это герой без будущего, окончивший жизнь на страницах романа. Иное дело другие ее герои, те, что хотели бороться и победили. Они продолжают жить и ведут за собой других, тех, за кем будущее. К. Маркс говорил, что произведения Бичер-Стоу безошибочно выявляют истинных и мнимых «противников рабства», разоблачают «плохо скрытые симпатии» по отношению к расистам и расизму во всех его формах, заставляют «высказаться и изложить перед публикой официальные причины…враждебного тона» по отношению к развитию демократии, социальному и национальному равенству, силам гуманизма и прогресса (См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 15, с. 312).

8. Жан Вальжан

Каторжник в гостях у монсеньера де Миоллиса

Звали его Пьер Морен. В 1801 году его приговорили на пять лет к галерам за кражу куска хлеба. В первые дни октября 1806 года он появился в Дине. Отовсюду гонимый, несчастный постучал в дверь монсеньера де Миоллиса. Здесь каждый, кто бы ни был, мог рассчитывать на кров и пищу. Так бывший каторжник провел ночь под кровом милосердного епископа города Диня.

Факты – а они абсолютно достоверны, – этим, впрочем, не ограничиваются.

Епископ принял самое горячее участие в судьбе Пьера Морена. Не раздумывая, он написал своему брату, наполеоновскому генералу, письмо, в котором рекомендовал тому Пьера Морена. Генерал выполнил просьбу и сделал бывшего каторжника не то своим денщиком, не то чем-то вроде ординарца. И Пьер Морен оправдал доверие. Он был храбрый солдат, честно исполнял свой долг и пал под наполеоновскими знаменами на поле Ватерлоо.

В отличие от него епископ Миоллис прожил долгую жизнь праведника и умер глубоким стариком в 1859 году.

Гюго узнал об этой истории от каноника Анжелена, пятидесятилетнего священника, в молодые годы служившего секретарем епархии в Дине.

Сведения, полученные от Анжелена, значительно пополнили канву будущего романа. Особенно важным показался писателю рассказ о встрече епископа с каторжником, чему каноник лично был свидетелем.

Встреча с каноником Анжеленом в 1864 году и его рассказ как бы подлили масла в огонь воображения Гюго. Писатель продолжает пополнять досье своих будущих героев, в частности наводит справки о епископе у его родственников, живших в Париже, и даже рисует план Диня, где указаны улицы и площади города. К этому времени, видимо, первоначальный замысел будущей книги стал более определенным, а образ епископа все больше, казалось, походил на своего прототипа. Все так и восприняли выведенный в романе «Отверженные» образ диньского священника, хотя в книге у него другое имя – епископ Мириэль. И когда каноник Анжелен, доживший до дня опубликования «Отверженных», раскрыл роман Гюго и прочел первые главы, он не удержался от восклицания: «Это он, это монсеньер Миоллис. Я узнаю его!» И действительно епископ в романе во многом походил на его преосвещенство в жизни. Возмущенные родственники покойного, признав это сходство, выступили, однако, с протестом в защиту его памяти: Мириэль в «Отверженных» не соответствует своему историческому прототипу. В негодующем письме, опубликованном в «Юнион», племянник епископа писал о том, что автор злостно исказил характер Миоллиса, извратив к тому же и некоторые факты его жизни.

Особенно возмущало их то, что по воле писателя епископ испрашивает благословения у бывшего члена Конвента, смутьяна и революционера. Такого в жизни монсеньера Миоллиса действительно не происходило. Господа родственники возмущались; мы же с удовольствием отмечаем это разночтение с фактами жизни диньского епископа, так как в этом видим подлинно художнический подход к материалу. Впрочем, и у этого эпизода имелись свои источники. Так, уже в нашем веке была опубликована статья, в которой утверждалось, что в романе вся сцена своеобразного поединка бывшего члена Конвента с епископом Мириэлем восходит к книге писателя П.-С. Балланша «Человек без имени», первое издание которой вышло в 1820 году.

Если обратиться к этой книге, мы увидим, что автор ее рисует нечто, совсем непохожее на сцену из романа Гюго. Скромный, из хорошей семьи человек, исполненный превосходных намерений, став членом Конвента, проголосовал за смерть короля, «заразившись настроениями жаждущей убийства толпы». Охваченный ужасом за свой поступок, он бежит за границу, где живет много лет в одиночестве, раздумьях, угрызениях совести до того дня, когда в 1816 году священник утешает, просвещает его и учит, что все принимаемое за отчаяние, было только искуплением его вины, какого желал господь. И бывший член Конвента бросается пред святым отцом на колени, а спустя некоторое время умирает, примиренный с миром и богом.

Но позвольте, в романе Гюго происходит прямо противоположное: епископ, который приходит отвратить бунтаря от пагубных помыслов, понимает, что перед ним не злодей, а праведник, убеждается в правоте идей революционера и просит у него благословения! Иначе говоря, вместо того, чтобы изобразить пастыря, дающего последнее благословение покаявшемуся грешнику, Гюго придает, возможно, и вычитанному факту абсолютно противоположный смысл… Он не склоняет своего члена Конвента к стопам священника, а заставляет своего епископа преклонить колени пред умирающим членом Конвента. Это не исключает того, что Гюго действительно читал книгу «Человек без имени», знал и ее автора, избранного в 1844 году членом французской Академии и три года спустя умершего, о чем есть отметка в дневнике Гюго.

Впрочем, исследователи указывают еще один источник этого эпизода в романе. Гюго, говорят они, воспользовался устным рассказом своего коллеги, писателя Ипполита Карно о смерти бывшего члена Конвента по фамилии Сержан-Марсо. Что же, возможно, Гюго знал и об этом эпизоде из жизни. И тем не менее, епископ Мириэль в романе Гюго, в общем-то столь мало похожий на священнослужителей той эпохи, одновременно является и не является монсеньером Миоллисом, как и член Конвента, описанный Балланшом, не есть Сержан-Марсо, о котором поведал Карно. Вспомним слова самого Гюго: «мы не претендуем на то, что портрет, нарисованный нами здесь, правдоподобен, скажем только одно – он правдив». Руководствуясь реальными фактами, писатель создавал своих героев в соответствии со своими идейными замыслами. Для этого и понадобилось изменить и «перевернуть» заимствованный у других авторов эпизод встречи священника с членом Конвента, придав ему иной художественный, нравственный, политический, философский смысл.