Тайна музея восковых фигур(изд.1965) - Коробицин Алексей Павлович. Страница 16
— Нет больше нашего мальчика! Нет нашего Рамонсито…
А лицо его оставалось, как всегда, спокойным, безучастным…
Начинался рабочий день. Двери музея были распахнуты настежь. По обеим сторонам входа неподвижно застыли две одинаковые человеческие фигуры в широкополых мексиканских шляпах. Посетители смеялись и шутили. Было действительно невозможно отличить куклу от человека.
— Ловко придумали, черти! — Добродушный толстяк, от которого отчаянно воняло чесноком, поддел корявым пальцем черную ленту на рукаве Рамона. — Даже траур на обоих нацепили — пойди разберись…
В тот день сам хозяин музея мистер Губинер по ошибке обратился к кукле.
Глава восьмая
НАЕДИНЕ С ВРАГОМ
Вероятно, сам Рамон не мог бы сказать точно, когда все это началось. Во всяком случае, это было связано с рождением близнецов. Да, несомненно так. Дело в том, что приблизительно с того времени Рамон перестал пользоваться успехом у публики. Посетители безошибочно угадывали, кто кукла, а кто человек, и равнодушно скользили взглядом по обоим. Вначале Рамона это не беспокоило. Он был уверен, что знает причину: ведь подумать только — сразу сын и дочка! Можно одуреть от радости… Уж Рамону ли не знать — утаить от людей свое счастье куда труднее, чем скрывать свое горе. Вот и получилось, что он выдавал себя с головой… «Ничего, — говорил он себе, — это пройдет».
Однако дни шли за днями, а публика все так же равнодушно проходила мимо Рамона. Редкий посетитель теперь ошибался и протягивал свой билет кукле. Рамона это уже стало серьезно беспокоить. Он проверял себя — стоял с совершенно расслабленными мышцами, спокойно и неподвижно. В эти минуты он наблюдал себя со стороны и твердо знал, что не выдает себя ни одним движением. Даже не моргает, а уж дышит так, что грудь совсем не колеблется. Но почему-то на посетителей музея это не производило ни малейшего впечатления.
«А может быть, с куклой что-нибудь случилось?» — подумал однажды Рамон и стал пристально вглядываться в ее лицо. Никогда раньше он этого не делал — взгляд обоих был устремлен ка лестницу, к входу в музей. «Может быть, жара или холод изменили ее черты?..»
Рамон смотрел на куклу пристально. Он смотрел и почему-то не мог оторвать от нее взгляда. Смотрел до головокружения, до ряби в глазах. И вдруг он увидел… Ему показалось, что он сходит с ума, но взял себя в руки и заставил смотреть в лицо кукле еще и еще. Нет, сомнений не было. Кукла… усмехалась! Да, да, усмехалась. И как-то недобро, с издевкой…
День тянулся невероятно долго. Вечером, едва придя домой, Рамон бросился к зеркалу. Он смотрел на себя внимательно и долго, то и дело проводил по лицу ладонью, словно хотел что-то смахнуть. Нет, он все такой же. Как всегда. Совсем не изменился… Рамон вздохнул с облегчением и уже собирался рассказать жене о том, что ему почудилось сегодня на работе, когда его взгляд остановился на старой фотографии. Она так много лет висела над комодом, что ее уже никто не замечал. Это была фотография Долорес в подвенечном платье. Рамон снял ее со стены и внимательно вглядывался. На него смотрела красивая молодая женщина с большими глазами. Казалось, она вот-вот зальется звонким смехом и скажет: «И ничего-то вы не понимаете. Чудаки!»
«Да, — подумал Рамон, — такой она и была: хохотушка и насмешница».
И все-таки в портрете было что-то чужое.
— Долорес! — позвал он.
— Иду! — Она пришла не сразу и устало присела на краешек стула.
Обвисшие щеки резко выделяли мягкий, округлый подбородок. Под ним до самого выреза платья темнела испещренная едва заметными морщинками кожа. Глаза смотрели вопросительно и спокойно.
Рамон молча глядел на нее и тщетно пытался уловить в ее лице хотя бы следы былого задора…
— Ну, что тебе? — спросила Долорес. — Зачем ты снял со стены портрет? Дай-ка я сотру с него пыль…
Не отрывая от нее взгляда, Рамон молча протянул ей портрет. Странно, но он только сейчас обратил внимание на то, что Долорес очень изменилась, что она стала совсем другой. Что она… постарела?
«Так вот оно что! — подумал он. — И я, вероятно, изменился. Тоже старею. И буду стареть все больше и больше…»
— Я очень изменился, да? — спросил он жену.
— С чего ты взял? — искренне удивилась Долорес. — Такой же, как всегда… Вот только рубашку, пожалуй, тебе нужно сменить.
Нет, нет, старость нужно остановить! Остановить во что бы то ни стало! Он помнит: старый скульптор говорил, что, если хорошо следить за собой, за своим лицом, можно очень долго выглядеть молодым. Ему это всегда прекрасно удавалось. А уж теперь, когда родились близнецы, он ни перед чем не остановится. Ни перед чем! Боже! Ведь страшно подумать, что будет, если он теперь лишится работы. Страшно подумать…
С этого дня Рамон стал ухаживать за своим лицом тщательнее, чем обычно: массажи чередовались со сложными питательными масками, горячими компрессами и всевозможными кремами. Волосы он покрасил — оказывается, на висках уже появились первые серебряные нити. В музее он глубже нахлобучил на глаза кукле широкополое сомбреро и сам надевал его так же. Тяжелые поля огромной шляпы перевешивали и тянули голову книзу так, что к концу дня страшно болел затылок. Зато теперь уж не так-то просто было отличить человека от куклы!
И снова потянулись для Рамона долгие дни наедине со своим восковым двойником. Только теперь кукла уже не была другом Рамона — она превратилась в его злейшего врага. Это был сильный и жестокий враг, который не упускал случая унизить Рамона, довести его до отчаяния, до бешенства.
Каждое утро, освобождая куклу от чехла, Рамон невольно встречался с насмешливым взглядом ее стеклянных глаз, с чуть заметной улыбкой гладкого и сияющего молодой свежестью воскового лица.
«Ну, разве ты на меня похож? — казалось, говорила кукла. — Посмотри же на себя в зеркало. Посмотри, посмотри!»
И Рамон покорялся. Он делал это против воли — какая-то необъяснимая сила заставляла его взглянуть на себя в зеркало… И неизменно он видел все более и более тревожное лицо стареющего человека…
Это приводило Рамона в бешенство, и нередко, сжимая проволочные плечи куклы, он шептал сквозь стиснутые зубы:
— Проклятое чучело, вот раздавлю я тебя сейчас, сотру в порошок!..
В этих случаях своей хрупкостью и неподвижностью, безмятежностью и спокойствием своего раскрашенного лица кукла словно отвечала:
«Попробуй только! Завтра же окажешься на улице. Или ты забыл, что находишься здесь по моей милости? Отпусти, болван!»
Испуганно вздрагивая, Рамон приходил в себя и бережно ощупывал куклу: не сломалось ли что, не смялся ли каркас? И потом целый день испытывал чувство беспомощности и мучительного стыда.
А по ночам ему снился пыльный склад музея и чан для выплавки воска. Будто мистер Губинер, перепутав Рамона с куклой, тащит его к чану. Охваченный ужасом, Рамон не может ни пошевелиться, ни сказать, что хозяин ошибся, что он не кукла! Но голоса почему-то нет, а тело и лицо, скованные привычной неподвижностью, не подчиняются! Вот уже совсем близко клокочет кипяток, и клубы удушливого пара то и дело скрывают равнодушное лицо мистера Губинера. Рамона бросают в чан с кипящей водой! Он не чувствует боли от ожогов, но от жары лицо снова обретает подвижность. Он принимается отчаянно гримасничать и подмигивать, чтобы обратить на себя внимание хозяина.
«Боже мой, — с отчаянием думает Рамон, — если он меня сейчас же не вытащит из чана, на моем лице оплывет воск и останется лишь одна голая деревянная болванка! Тогда все пропало, все…»
— Рамон, Рамон, проснись! — будила его Долорес. — Тебе снится что-то нехорошее. Ты стонешь и так страшно гримасничаешь! Что с тобой, Рамон?
Рамон просыпался весь в поту и дико озирался, ощупывая лицо дрожащими пальцами. А потом, узнав Долорес, облегченно вздыхал:
— Нет, ничего, ничего. Спи.
Иногда он видел во сне, как отчаянно дерется с куклой. Сильной неживой рукой она прижимала его к своему проволочному каркасу так, что у него останавливалось дыхание. Рамон отчаянно сопротивлялся, пытаясь оттолкнуть от себя куклу, бил ее по лицу и в то же время испытывал ужас оттого, что она вот-вот рассыплется на куски…