60-я параллель(изд.1955) - Успенский Лев Васильевич. Страница 50

Станции, станции, станции... семафоры; тусклые огоньки на стрелках, одинаковые выемки, одинаково поросшие молодой сосной; похожие друг на друга, как капли воды, хутора поодаль. Да, но разве дело было в этом? Маршрут! Что маршрут...

Поезд, верно, был только что заново сформирован, в бой пошел с некомплектной командой. После ухода в пехоту Шауляускаса на борту осталось только два старших командира. Политработники еще не успели прибыть. И хотя капитан был коммунистом, хотя в составе экипажа подавляющая часть людей были либо членами партии, либо комсомольцами, — отсутствие политического руководства болезненно чувствовали все.

Хуже всего было то, что, по проклятому стечению обстоятельств, «Волна Балтики» вынуждена была начать кампанию без радиоаппаратуры дальнего действия. На поезде не успели ни установить положенную ему рацию, ни придать ему радистов. Им повезло, когда, мастер на все руки, оружейник по специальности, сержант Токарь перед самым выступлением товарища Сталина сумел каким-то чудом смастерить слабенький приемник. Однако эта радость была совсем недолгой: с пятого июля «Волна Балтики» «оглохла и онемела» окончательно. Ее экипаж, ее командование остались полностью хозяевами собственной судьбы. Полностью, если не говорить о том, что в сердце у каждого коммуниста, большевика, комсомольца и просто советского человека есть своя, внутренняя аварийная рация, которая никогда не может выйти из строя. И приказы Родины доходят по ней, где бы ни находился сын нашей страны.

В первые дни войны Вересов не раз повторял про себя один и тот же тревожный вопрос: каким-то окажется в бою его скромный и тихий «неблестящий» начальник? Да и Белобородов, посапывая носом, нет-нет да и спрашивал себя: «Ох, выдержит ли такую пробу мой ученый комбатар?»

Но очень скоро они перестали сомневаться друг в друге.

... Станция Цена, там, за Ригой...

Они еле прорвались на нее с утра, в тумане: откуда-то из-за косогора вдруг начал яростно бить по ним миномет, потом два или три. Почему, откуда?

Станция вся в клубах дыма. Направо горят дома; налево огромным факелом пылает цистерна с бензином. Что случилось? «Ночью четыре немецких самолета сбросили двенадцать бомб, и вот...»

...Станция забита битком: два эшелона со снарядами стоят на главных путях. На запасном — еще два, с беженцами. Женщины, дети из Либавы, из Митавы, из Тукумса. Плач, крики... Впереди путь исковеркан; чтобы выйти со станции, надо его спешно чинить. На всех шести паровозах — ни одного механизма. Слава богу, что хоть топки не погашены!

Пожимая плечами, Белобородов, маленький, насупленный, прошел вместе с Вересовым на вокзал. Ни начала ника станции, ни коменданта. Испуганная барышня-латышка, очень чистенькая, но обвязанная, как кукла (зубки у нее, видите ли, заболели от бомбежки), сидела одна в телеграфной: «Никого нет... Все уходиль Рига... Ой, как сильно бомбиль есть!»

Они оба сели на багажный прилавок в недоумении: как же теперь быть-то?

— Товарищ капитан, бросить столько снарядов, — немыслимо! Взорвать их, что ли?

— Ну-ну, голубчик мой, как же такое добро рвать? Надо с собой вывезти. Взорвать — дело минутное, всегда успеем. Берите, голубчик, всю команду. Пошлите сержанта на тот эшелон, где женщины, ну, беженки-то. Пусть уговорит хоть их помочь. Даю вам два часа: путь отремонтировать, и — чтобы порядочек! Для этого, вот что: снимите пулеметы, отнесите их вон туда, в лесок. Мало ли, — а если он снова? Лесок — маскировка. Оставьте при них самую малость людей. При сорокамиллиметровках тоже. Остальных — на путь. Шапошникову: из-под земли, да достань машинистов. Один эшелон подцепим себе, другой к беженцам. Женщин всех в один состав. Я вижу, тесно; да что поделаешь? Мужчин, мальчишек — на крыши. Уйдем! Выполняйте, дружок, приказание.

Вересов поколебался.

— Товарищ капитан, простите... Надо бы еще нарядить охрану к поезду.

— Охрану? — Белобородов задумался. — Да, верно. Ну, я этим сам займусь. Ступайте, ступайте!

И вот старший лейтенант Вересов ремонтирует путь. Старшина Налетов с пулеметчиками ушел в рощу. Сержант Токарь отправился к поезду беженцев, и плачущие, измученные, пришедшие в отчаяние женщины высыпали на путь.

— Товарищи моряки, помогите! Уж если вы не выручите, так кто же тогда? На вас вся надежда!

Четверть часа спустя человек полтораста женщин, девушек, мальчуганов уже рыли песок, таскали шпалы, забивали костыли.

— Вот спасибо-то, товарищ старший лейтенант! — повторяли они. — Вот радость-то нам какая... Ведь думали — конец наш пришел!

Воронку засыпали. Укладывали временный путь. Высоко на сосне угнездились наблюдатели, но воздух был на удивление спокоен.

«Волна Балтики» недвижно стояла всё это время на самом крайнем пути станции, под габаритной аркой. Орудия ее были открыты, люки, кроме двух или трех, задраены. Площадки и вагоны пустовали, потому что весь экипаж работал. И мимо поезда под жгучим солнцем по накаленному песку двигалась взад и вперед у стоящего между рельс пулемета одна-единственная фигура в синем кителе. Это капитан Белобородов, нарядив всех подчиненных до последнего на экстренные работы, сам охранял вверенную ему боевую единицу. А что можно было еще сделать?

К одиннадцати всё было закончено. В двенадцать часов тридцать минут капитан ушел из Цены к Риге, захватив с собой и оба состава со снарядами и эшелон беженцев. Там он передал их на ходу одной из наших воинских частей.

В тот день Вересов в первый раз увидел своего тихого капитана в деле. Ему стало неловко за недавние сомнения. А потом и пошло, и пошло... И теперь за плечами у всех у них лежал уже долгий месяц, жутковатый и азартный, полный горечи и какого-то хмельного задора, сложившийся из коротких быстрых дней, когда они часами не видели солнечного света, копошась на исковерканных рельсах, в непроглядном дыму; полный ночей, озаренных то отсветами пламени, то белесой дрожью неугасавших ни на секунду немецких осветительных ракет. Бесконечным рядом выстроились там, в недавнем прошлом, белые вокзалы, из окон которых рвутся языки багрового пламени; подорванные водокачки, опрокидывающиеся, подобно подтаявшим снегурам; сосновые леса, где по земле бегут огненные змеи; закоулки за станционными пакгаузами, откуда вдруг ни с того, ни с сего вырывается струя трассирующих пуль.

Где это — в Цессисе, что ли? Или в Вальмиере? Или в Сигулде? бегал по ярко освещенному перрону какой-то армейский интендант. Может быть, он выпил лишнего? Он махал руками и вне себя кричал: «Моряки! Полундра! Забирайте сахар, родные, голубчики! Надо тонну? Берите! Пять тонн! А то ведь всё сожгу, всё сгорит ко всем дьяволам!»

— Где это было? Ты не помнишь, капитан?

— Нет, не помню, Андрюша... Мы, брат, с тобой, как «летучие голландцы» какие-то. Где запомнить?

— А те три моста?

... Они проскочили два первых, маленьких, на полном ходу; и каждый раз за последней площадкой громыхал взрыв: мины, очевидно, были с неправильно рассчитанными замедлителями.

Но третий деревянный мост вывернулся из-за закругления подозрительно серый, длинный, основательный; такой не перескочишь с хода. Было ясно: он тоже заминирован; надо во что бы то ни стало предварительно обезопасить проход. Но в этот момент на поезде не оказалось никого, кто бы знал саперное дело. Грищенко, Фалеев, Сергеев с утра ушли на разведку.

Когда Вересов сказал: «Товарищ капитан, разрешите мне пойти на мост», — Белобородов совсем сморщился.

— Ну что вы, старший лейтенант, — замахал он руками. — Почему вы? Вон Токарь, сержант; тот хоть оружейник всё-таки...

— Товарищ капитан! Ну, что вы говорите! Я же горняк, геолог. Я минно-подрывные работы в институте сдавал. Я прошу вас...

Капитан с удивлением посмотрел на своего комбатара.

— Вот оно что! — проговорил он без особой уверенности. — Ну, что ж делать? Если сдавали, так попробуйте, голубчик, сходите.

Был вечер. Взяв у машинистов острогубцы, ножик, еще кое-что, Вересов пошел к мосту. На середине пути в воздухе запела первая минометная мина: противник охранял эту западню. Он бил теперь по дымовому султану бронепоезда.