60-я параллель(изд.1955) - Успенский Лев Васильевич. Страница 85
В спальне тоже никого не было. В ванной? Нет, и ванная была пуста. Что такое? Мама Мика!
Не будь у него папиной телеграммы в руках, он, вероятно, очень поразился бы. С крыши он видел свет в окне; в прихожей горела лампочка, дверь была закрыта на ключ. Теперь в кабинете было темно. Мики и вообще никого в квартире не оказалось. Может быть, он даже испугался бы, мальчишка... Теперь же он не сообразил ничего. С бьющимся сердцем, с красными пятнами на щеках, он лихорадочно завешивал, как должно, окна кабинета. Так! Теперь можно зажечь свет... Папина лампа под зеленым абажуром вспыхнула. В тот же миг что-то задетое Лодиной ногой скатилось с ковра и, звякая, запрыгало по полу. Он нагнулся. На паркете лежала серебристая алюминиевая трубочка, перечеркнутая у одного конца тремя зелеными кольцами. Вмятый ударником капсюль рыжел в ее донце. Что такое? Гильза? Откуда?
Не веря себе, он поднес гильзу к глазам, этот чуть-чуть близорукий мальчуган, Лодя.
«Rauchbundel patrone. Vorbereitung von 12/1940 Brauchbar bis 31/ХII — 45», [36]— было по-немецки написано на ней. Кисловато и остро пахло от нее пороховой гарью.
Еще раз зазвенев, металлическая трубочка снова упала на пол. Впрочем, тотчас же Лодя Вересов, порывисто нагнувшись, поднял ее и торопливо, точно воришка, сунул в карман.
Сделав несколько шагов, он заглянул в прихожую. Один чемодан, большой, стоял попрежнему на полу. А верхнего, маленького, не было. Он был унесен.
Несколько минут растерянный тринадцатилетний мальчик стоял в прихожей, сдвинув брови, что-то соображая. Потом краска вдруг отхлынула от его лица: «Нет! Нет!»
Заторопившись, он погасил свет в кабинете, вышел на лестницу, захлопнул дверь и быстро, озираясь, поднялся опять на крышу.
... Милица Владимировна Вересова, с трудом добравшись домой после окончания второго налета, нашла Лодю крепко спящим между двух труб, там наверху, на крыше. Она свела его, сонного, вниз, велела лечь в кровать: «Ты не спускался домой? — встревоженно спрашивала она. — А почему?..»
— Я думал... Я думал... — бормотал Лодя. — Я думал, что еще налеты будут. Я боялся один.
Милица Вересова озабоченно покачала головою. Если бы она знала!
Еще лежа в госпитале в Ижорах, Андрей Вересов дважды просил товарищей, которые оттуда выписывались, дать сейчас же, из Лебяжьего или из Кронштадта, телеграмму Мике, на Каменный. Но морская почта телеграмм не принимала.
Он был уверен, что его просьбу выполнили. Он считал, что Милица Владимировна во всяком случае давно уже знает, что он жив. Ему было неизвестно, что уже две недели телеграфная связь южного берега с Ленинградом отсутствовала, и обе его первые депеши уже истерлись в карманах его друзей. Мог ли он предполагать, что именно восьмого числа только самую последнюю из них, вчерашнюю, получил Лодя? И как получил, при каких обстоятельствах!
Глава XXXV. У СТЕН ТВЕРДЫНИ
Далеко не все знают даже теперь, когда же именно и с чего именно началась славная оборона Ленинграда, когда и как был создан защищавший затем несколько лет город Ленинградский фронт.
Он не вышел из стен этого города и не подошел к нему в готовом виде, извне, Ленинградский фронт.
В начале войны его просто не было, да и быть не могло — бои шли еще далеко от Невской долины.
Затем, по мере того, как наши армии, отходившие к Ленинграду с юга и с запада, из Латвии, из Эстонии, из различных районов Псковской и отчасти Новгородской областей, стали стягиваться кольцом вокруг города на Неве, Ленинградский фронт начал постепенно образовываться.
В Ленинграде и его области были войсковые части, готовые к бою с того момента, как началась война В Ленинград из глубины страны, по мере роста опасности, подходили, одно за другим, новые и новые соединения. Некоторые из них вливались в состав его, еще не вступившего в бой, гарнизона. Другие, даже не заходя в город, следовали прямо на фронт и соединялись там с утомленными, но зато уже и закаленными в огне частями отходящих армий.
Дивизия генерала Дулова — с полком Василия Григорьевича Федченко в своем составе — начала кампанию, как одна из частей Северо-западного фронта.
Когда наступили трудные дни, ее перебросили под Ленинград.
Скоро все — туляки, рязанцы, казахи, грузины, узбеки, чуваши, — числившиеся в кадрах дивизии, почувствовали себя ленинградцами, защитниками славного города.
Очень скоро красноармеец Голубев, связной Федченки, усвоил манеру принахмуриваясь говорить: «Нам, Хрусталева, нельзя никак пошатнуться! У нас не что-нибудь: у нас — Ленинград за спиной!»
Растроганная Марфа Хрусталева спросила его как-то: «А вы очень любите Ленинград, Голубев?»
— А кто же его не любит, Хрусталева? — весьма искренне ответил тот. — Такой город, да не любить!
— Ой, — вздохнула Марфа, внезапно охваченная воспоминаниями. — А я как его люблю!.. Вам какое место в Ленинграде всего больше нравится, Голубев?
Связной мельком взглянул на чудную девушку.
— Это как это, какое место? Мне все места равны. Я там отродясь не бывал ни разу...
Оказалось, точно. Голубев родился в Тульской области, служил в Великих Луках; теперь он шел к Ленинграду, шел оборонять город, которого никогда не видал.
— Ну и что ж с того, что не видал? Подумаешь, делов! Город знаменитый. Кабы тебя под Тулу перебросили, ты, что ж, мою Тулу не залюбила бы? Брось ты, девушка! Придет Туле горько, пойдешь Тулу защищать... А не мы с тобой — другие: народу хватит!
Марфу сначало это немного озадачило, потом вдруг еще сильнее расстрогало: вот, туляк, человек дальний, а любит Ленинград.
Когда полк Василия Федченки оборонял станционные платформы Плюссы и Серебрянки, он выполнял то, что было ему приказано Москвой: о каждую из этих станций тупилось острие фашистского топора, занесенного над нашей Родиной.
Когда бронепоезд «Волна Балтики» проносился в Эстонии через охваченные пожарами городки, ленинградец Андрей Вересов, и украинец Люлько, и сибиряк по рождению Белобородов, и керченский рыбак Токарь, и армянин Оганесьян, и татарин Алиев не слишком много размышляли, — что именно они защищают теперь — Ереван или Томск, Краснодар или Бугульму? Они защищали всё это сразу. Они выполняли приказ партии, приказ Родины.
Когда Ким Соломин, родившийся на Каменном острове, стиснув зубы, стрелял и стрелял вдоль шоссе из своего дзотика у станции Калище, он, вместе с Фотием Соколовым, архангелогородцем, делал то же общее дело, доверенное и порученное ему Родиной.
И черноглазая девушка Ланэ на вечерней ленинградской крыше; и дядя Вася Кокушкин в подвальном помещении Красного уголка, и Григорий Федченко в директорском кабинете завода имени М. Кашена, да даже Лодя Вересов, скидывая немецкую «зажигалку» во внутренний дворик городка, даже девчонки Немазанниковы, раскручивая ручку домовой сирены, — все делали, в большой или в малой мере, то же самое великое дело. Выполняя его, они помогали всей стране. Но выполнять его они могли только потому, что и Родина ни на минуту не забывала о них. В свою очередь, даже в самые трудные для нее дни она протягивала им крепкую братскую руку помощи.
Есть такой опыт в физике. По листу бумаги движутся стальные опилки. Они движутся в беспорядке, каждая, так сказать, за свой страх и риск. Но вот к ним подносят магнит; тотчас все они располагаются в четком и строгом порядке и образуют одну цепь, одну силовую линию. И цепь эту расчленить уже не так-то просто.
Так было и в те дни. Тысячи воинских частей, десятки тысяч заводов и фабрик, миллионы людей во всех частях страны сложились в единую несокрушимую силу. На них действовал великий и могучий магнит. Этим магнитом была партия; под ее всепроникающим влиянием всё частное и мелкое, всё случайное и неважное утрачивало свою силу; всё главное, общее, большое выступило на первый план. Люди и их неописуемые дела сливались в единое и неразделимое целое, в главную силовую линию истории. Атакуя Григорьевку под Одессой, краснофлотцы-черноморцы выручали из беды балтийского моряка на подступах к Таллину; швыряя ручные гранаты в наступающих немцев, береговик-балтиец помогал защитникам и Москвы и Ленинграда.