Книжная лавка близ площади Этуаль. Сироты квартала Бельвилль - Кальма Н.. Страница 20

В одном из ресторанов официантка отказалась подавать немецким офицерам: «Расстреляйте меня, но я им подавать не буду!» Однако все это были пока отдельные вспышки. Еще не наступил час настоящей борьбы.

Но вот, как электрический разряд гигантской силы, пронеслась весть: «Гитлер напал на Советский Союз! Советский Союз не намерен покориться! Советский Союз сражается!»

О, какой вдохновляющей, какой ослепительной была эта весть для французов! Наконец-то нашлась страна, не побоявшаяся сразиться с той армией, которая заставила Европу поверить в свою непобедимость, с армией, укреплявшей всюду миф о своей неуязвимости! Наконец-то Гитлер встретил настоящий отпор!

Французы приникли к приемникам. Все с напряжением ждали известий с Восточного фронта. Справится ли Советский Союз с могущественным врагом, сумеет ли отразить нашествие коричневых полчищ? Ведь победа советских людей в те дни была и победой французов!

Русские отразили наступление нацистов на таком-то и таком-то участке. Русские не дали бомбить Москву. Русские начали партизанскую борьбу — все это жадно подхватывалось, просачивалось через неизвестные каналы, распространялось по всей Франции.

Борьба партизан в Советском Союзе немедленно нашла отклик во Франции. На севере, в шахтерских департаментах Па-де-Кале и Нор, зашевелились, начали тайную войну первые грудпы Сопротивления. Они действовали пока еще не очень решительно: где-то недодали уголь немцам, где-то вывели из строя оборудование шахты, заводского цеха, где-то испортили механизмы . Но уже росло подпольное движение, все больше людей вливалось в группы Сопротивления: рабочие, фермеры, шахтеры, бывшие военные.

В шахтах работали и советские люди. Одних немцы увезли из Советского Союза как подневольную рабочую силу, другие попали в плен. Французы и русские объединились. «На французской земле мы будем защищать нашу родину»,—говорили советские люди. В лагерях и в шахтах они вступали в группы Сопротивления. Коммунисты, комсомольцы, беспартийные, они стремились здесь, во Франции, помочь своей стране выстоять и победить врага.

Борьба все росла.

В Париже — на заводах, в научных институтах, в лабораториях — тоже возникли группы подпольщиков. В этих группах были студенты, ученые, торговцы, врачи, офицеры, священники. На станции метро «Барбес-Рошешуар» один из отважнейших бойцов Сопротивленля, рабочий-коммунист Жорж, которого позже весь мир узнал под именем полковника Фабьена, выстрелом из пистолета убил офицера-эсэсовца. Этот выстрел стал сигналом вооруженной борьбы французов с оккупантами.

Немцы принялись мстить патриотам арестами, пытками, казнями. В Бордо они расстреляли торговца вином, который «совершал акты насилия против представителя германских вооруженных сил». В Версале отправили на каторгу двух фармацевтов за распространение листовок. В Бретани расстреляли рыбака, который посмел отбиваться от пьяных фашистов. Обо всех этих случаях население узнавало из подпольных номеров «Юманите», газеты французских коммунистов, которая продолжала выходить, несмотря на все репрессии.

В Париже на площади Республики полицейский-регулировщик небрежно отдал честь немецкому офицеру. Тот заставил полицейского маршировать: десять шагов — поворот — рука у козырька, опять поворот и опять — рука у козырька. На третьем повороте полицейский выхватил револьвер, застрелил издевавшегося фашиста и застрелился сам.

Парижские студенты решили возложить цветы на могилу Неизвестного солдата у Триумфальной арки. Фашисты встретили их пулеметным огнем. Восемнадцать студентов были убиты, десятки ранены. Гитлеровцы арестовали восемьсот человек, и многие из арестованных были приговорены к расстрелу. Страну охватило возмущение. На месте расстрела студентов кто-то написал красными буквами: «Убиты фашистскими бандитами». Взрослые и старики, молодежь и дети — все старались хоть как-нибудь выразить свою ненависть к оккупантам.

В Сальсине два паренька прикрепили к церковному шпилю красный флаг. Их поймали и приговорили к двум годам тюрьмы.

Четырнадцатилетний школьник, увидев фашистских солдат, закричал приятелям: «Глядите, идут дорифоры!» (Дорифор — вредитель картофеля.) Фашисты схватили мальчика и заставили тут же, на улице, чистить сапоги всем своим проходившим солдатам. Но за этого мальчика многие другие французские дети отплачивали врагам сторицей. Ребята превратили стены домов, асфальт улиц в школьные доски. Они писали мелом, красками, углем, чем попадется, то большое «В» (по-французски победа, «виктуар»), то «Долой фашистов!», «Фрицы, убирайтесь от нас!», «Оставьте нам наш хлеб, боши!».

Немцы издали приказ: за каждое написанное слово, даже букву, домовладелец приговаривается к штрафу или аресту. А надписи стали еще крупнее, еще чаще!

На парижских бульварах ребята увидели пьяного боша. Мальчишки быстро написали на картоне: «Долой фашизм!» — и прикололи его на спину солдата. Так он и шел по улицам под злорадный смех прохожих.

Сопротивление росло. Ни аресты, ни казни не могли сломить мужество народа.

В угоду Гитлеру правительство Виши разорвало дипломатические отношения с Советским Союзом. Были арестованы люди, которых подозревали в симпатиях к Советскому Союзу. Но рядовых французов это заставило еще с большей надеждой и дружелюбием смотреть на Советский Союз. И все во Франции страстно надеялись, что «боши обломают зубы о Россию».

2. ШТРАФНИКИ

— Ага, наконец-то я вас поймал, мои мальчики! Давно я слежу за этими русскими и наконец все-таки накрыл! Так, значит, это вы подсыпаете толченое стекло в смазку станков? Отлично, мальчики! Что ж, вы добились, чтобы стекло разъедало наши станки, а я вот теперь добьюсь, чтоб вас загнали туда, где разъест ваше мясо и ваши кости!

Вокруг стояли рабочие. Не было сказано ни одного слова. Военный завод — военная дисциплина. Один мастер имел право повышать голос, но и он говорил тихо, будничным тоном. Преступление двух русских парней не было доказано, но кое-какие следы вели к «остарбайтерам», и, конечно, расправиться с ними было проще простого: враги. Военной мощи Германии нанесен существенный ущерб. Кто в этом заинтересован? Остарбайтеры. Стало быть, оставалось выяснить сообщников и число испорченных станков.

— Когда вы начали? Сколько станков вывели из строя? Кто ваши сообщники?

Это уже у следователя. Даня видит белое лицо Пети Малюченко, своего земляка и товарища Будет Петька молчать или не выдержит?

Впрочем, теперь дело уже сделано, и неважно, что будет с ними. Лишь бы Петька не проговорился о том немцерабочем, который приносил им истолченное в порошок стекло.

Петька, Петька... Как встрепенулся, как обрадовался Даня, когда увидел его в теплушке, увозившей их всех в Германию! Часть дома. Часть детства. Свой человек. Ведь они знали друг друга еще с тех времен, когда лепили на улице пирожки из глины. А после учились в одном классе, и Петька ходил к ним в дом и знал их всех — и маму, и папу, и Лизу тоже знал. Даньке нравилось, как он говорил о Лизе (а Данька никому не позволял говорить о Лизе!): «И повезло же тебе, Данька! Ведь это такая дивчина, это высшеклассная дивчина! Характерная. Силу воли имеет, как самый большой человек. А глаза какие! Ты только всмотрись в них...» (Как будто Данька никогда не смотрел, не замечал Лизиных глаз!). И еще Петька часто повторял: он уверен, что Лиза будет ждать Даньку, будет ждать, сколько бы ни пришлось. Она верная, чистая, сильная, она все преодолеет, все выстоит.

Данька все отлично понимал и сам, но как ему нужно было это услышать от друга, какая это была радость — после унизительной многочасовой работы на заводе говорить о Лизе и о доме! И вот всему конец. Данька так и не узнал, смолчал ли Петя о том немце и что с ним сталось. Не видел Петю с очной ставки у следователя, потому что его самого отправили в наказание сюда, в этот северный французский городок, в шахты.

Теплый серый денек был совсем будто свой, русский, где-нибудь под Москвой. В этот ранний час шоссе было почти безлюдно: только промчался немецкий грузовик, полный солдатни, да проехала на велосипеде молоденькая монашка в крылатом, развевающемся на ветру белом чепце.