Книжная лавка близ площади Этуаль. Сироты квартала Бельвилль - Кальма Н.. Страница 28

Павел давно уже уронил голову на стол и крепко спал, а Даня все еще таращил глаза, все еще старался следить за неумолчной болтовней кузины Паскаль. Кузина Паскаль была такая славная, уютная в своем белом фартуке поверх темного платья, она говорила все глуше, все туманнее были ее очертания, вот и белый фартук расплылся, исчез...

— О, да они, бедняги, заснули, пока я тут болтаю! — раздался голос у самого уха Дани.

Он с трудом поднял голову от стола. Кузина Паскаль смеялась, расталкивала его:

— Ну, забирай своего товарища, и идите оба наверх. Там есть комнатка с широкой кроватью, как раз на двоих. Завтра еще успеем наговориться.

8. ЕСЛИ БЫ ВЫДАЛАСЬ СВОБОДНАЯ МИНУТА...

Да, если бы выдалась когда-нибудь, в будущем, свободная минута, свободная от заданий, от боев, от других, более важных в ту минуту мыслей, Даня вспомнил бы во всех подробностях бегство из шахты. Он вспомнил бы гудящие от ветра дороги, мерзлые комья земли, шипы кустарников, впивающиеся в брюки, цепляющиеся за куртки, рвущие их в лохмотья. Он вспомнил бы и ту бутылку с холодным кофе, что дала ему и Павлу в дорогу кузина Паскаль, носки ее покойного мужа, надетые взамен рваных и сырых. И опять — ощущение опасности, подстерегающей за каждой стеной, за каждым углом. И опять еле различимые в темноте тропки, и грызущий голод, и такое мучительное чувство, что вот сейчас, сию минуту, во что бы то ни стало надо найти теплое человеческое жилье, и приветный огонек, и приветливое лицо.

И вспомнился бы стог соломы — огромный желтый стог посреди поля, куда они забрались уже на рассвете, оба измученные долгим переходом, с кровоточащими ногами. Жилья поблизости не было, казалось, все было спокойно. Они вырыли в стогу нору — глубокую, мягкую,— залегли в нее, согрелись и заснули. Заснули так крепко, так сладко...

В ушах— раздирающий крик. Ах, как он кричал, этот маленький старик крестьянин:

— Помогите! Сюда! Сюда! Ноги! Ноги!

И опять испуганные вопли на всю округу. Да он подымет на ноги деревню, он целую орду сюда созовет!

Они высунулись враз из стога — оба заросшие неряшливой щетиной, бледные, с синими тенями под глазами — точь-в-точь бандиты в лохмотьях. Крестьянин уставился на них, он, верно, думал, что в стогу трупы. (Ноги-то их, оказывается, торчали наружу!) А тут вдруг двое таких красавцев, встретишь— испугаешься! Даня хотел с ним объясниться, начал что-то говорить, но крестьянин в ужасе замахал руками и, бросив вилы, кинулся бежать.

— Надо отсюда убираться, а то он всю деревню сюда пригонит,—сказал тогда Павел, и они пустились наутек.

Ферма дядюшки Жубера. Дядюшка толстый, медлительный, с пузом, перетянутым толстой цепочкой старомодных часов. Тяжелодум. Держал их чуть ли не час на пороге, все раздумывал, пуотить их ночевать или не пускать. Разглядывал с головы до ног, и не понять было — друг он или враг, выдаст он их бошам или, наоборот, спрячет у себя и вообще слышал ли, о чем его просят двое беглецов. И как обрадовались они, когда он наконец проворчал:

— В дом не пущу. Будете спать в конюшне, рядом с Фулетт. Она добрая лошадь, не лягается. Но берегитесь: если будете курить, тотчас выгоню. Пожара у себя не хочу.

И вот ночи у мохнатых ног першерона Фулетт. Конюшня большая и теплая. Кроме того, прибегает сынишка дядюшки Жубера, тринадцатилетний Жак, — приносит то ломоть хлеба, густо намазанный маслом, то кусок мяса, то яблоки. Жак смотрит с жадностью на русских — ведь это такая диковинка в здешних местах! У них на ферме радио нет, но зато в городке, в доме учителя, он слышал, что русские начали одолевать бошей.

— Вот молодцы ваши русские!—говорит он восторженно.— Никто не мог справиться с этими мерзавцами ботами, а русские взяли в плен целую армию! Теперь и наши будут их бить, вот увидите. Все наши парни постарше скрываются от боШей, чтобы их не увезли в Германию или не заставили работать. Скоро все это изменится, я вам это верно говорю, можете мне поверить. Тогда уж с бошами рассчитаются за все!

Жак... Его круглая веснушчатая физиономия. Он всегда улыбался. Где-то он сейчас?

И все-таки мальчик чуть не погубил их тогда. Прибежал с поручением от учителя: учитель слышал, что в Пер-ронне есть русский, владелец кафе. Вот к кому стоило бы обратиться беглецам: он наверняка поможет.

И, конечно, беглецы тотчас же заторопились в Перронн. В сумерках пробрались к площади, на которой было маленькое кафе. В окна ничего нельзя было разглядеть — прикрыты ставнями. Почему-то у Дани мелькнуло смутное опасение.

— Ты постой пока в подъезде, а я зайду погляжу, что это за русский такой,— сказал он Павлу.

Маленькое кафе было совершенно пусто. Посреди зала гудела чугунная печка, за стойкой гремела бутылями неимоверно толстая француженка в платье с разорванным рукавом.

— Что вам угодно? — спросила она, подозрительно рглядывая бледного оборванца.

— Хотелось бы видеть хозяина кафе,— пробормотал Даня.

— У вас к нему какое-нибудь дело?

— Да.

— Тогда подождите вон там, в углу. Муж скоро придет.

Даня уселся за дальний столик. Хозяйка все переставляла бутылки и пивные кружки на стойке и продолжала краешком глаза следить за пришельцем.

Ощущение опасности все сильнее охватывало Даню. От печки шло упоительное тепло. Хозяйка пыталась что-то спрашивать, но на все ее вопросы Даня отвечал только «да» или «нет».

Наконец пришел хозяин. Внешность его тоже не понравилась Дане: мышастый, юркий, с вынюхивающим носом.

— Тебя ждут,—сказала ему громко жена и тихо прибавила что-то.

— По какому делу?— спросил хозяин.

— Я... хотел бы...— начал, приподымаясь, Даня.

— Поляк? —перебил его хозяин.

Почему-то в эту минуту Дане показалось, что лучше назваться поляком. Хозяин нравился ему все меньше. Он кивнул.

— Что же вы от меня хотите? —недружелюбно спросил хозяин.

Даня начал сбивчиво объяснять: он хотел бы повидаться с земляками. Не знает ли хозяин, где он мог бы встретить поляков?

Хозяин всматривался в него все пытливее, все подозрительнее.

— Так вы хотите встретиться со здешними поляками? А зачем?

Даня припомнил все польские слова, которые случайпо знал — и «проше пана», и «дзякую», и «мышлялем»,— всё, что он слышал от Стася Ганчевского. Хозяин посматривал на него, покусывая тонкие губы.

— Подождите меня здесь, я для вас все разузнаю,— сказал он наконец и, кинув взгляд жене, вышел в комнату за стойкой.

Даня ощутил совершенно ясно: хозяин отправился звонить по телефону, он вызывает жандармов арестовать неизвестного бродягу. Надо смываться, и как можно скорее.

Даня поднялся с места, подошел к печке, нагнулся, делая вид, что греет руки. Хозяйка не спускала с него глаз. Вот черт! Что же делать? От печки до двери шага четыре. Дверь тонкая, со стеклом, можно распахнуть ее одним махом. Спиной, всем телом Даня чувствовал кошачьи глаза хозяйки. Еще шажок...

Дверь распахнулась. Вошел мальчик-почтальон с большой сумкой. Внимание хозяйки вмиг переключилось на почтальона:

— А, Гастон, что принесли нам?

Даня оттолкнул мальчика от двери, рывком открыл ее, прыгнул. На улице было уже совсем темно. Вслед ему закричали пронзительно и визгливо. Даня промчался мимо подъезда, где затаился Павел. Кинул: «За мной! Живо!» Бежали по темным незнакомым улицам, сворачивали в ка-кие-то дворы, выбежали наконец к реке. Прислушались: тихо. Погони нет. Ух, вот это пробежка!

9. СКИТАНИЯ

И еще воспоминания...

Гигантское кладбище близ Сен-Кантена. Парад могил, растянувшийся километра на два в длину и километр в ширину. Артиллеристы, пехотинцы, саперы, авиаторы — все по родам своих войск, все по чинам и званиям. Это павшие в первую мировую войну. Сколько лежит здесь таких же мальчиков, как Пашка и Даня, или чуть постарше! Имена, имена... У Дани и сейчас мозжит сердце при воспоминании об этом поле мертвецов.