Есть так держать! - Селянкин Олег Константинович. Страница 16

— Не умеют взрывать, — вздохнул Коля. — А у нас…

— У вас, у вас! — рассердился Витя. — Все у вас! Думаешь, что мину вытралить — раз прошел, и готово?

— Отец говорил, что они другой раз целый день по минному полю ходят, а вытралят только одну, — поддержал Ваня.

Дует ровный низовой ветер. Волны с белыми гребешками бьются об яр. Вода у берега мутная, желтая. Рыбачить нельзя. И друзья улеглись в тени дерева и следят за тральщиками.

— Витя, а они сами, как пароход, взорваться могут?

— Могут…

— Матросам там, наверное, страшно, — размышляет вслух Коля. — У нас говорят, что самые смелые на тральщиках служат. Они каждую минуту погибнуть могут.

Незаметно ребята уснули и проснулись от сильного взрыва. Первое, что они увидели, — длинный, тонкий столб воды около одного трала.

— Взорвали!

Теперь глаза хоть зашивай, все равно не закроются.

Сверху показался пассажирский пароход. Один тральщик подошел к нему, развернулся, и пароход направился за ним: тральщик вел его через минное поле и по одному ему известному фарватеру.

Под вечер взорвали вторую мину. Она лежала на мелком месте, и столб воды был широкий, пушистый, словно из воды вдруг кудрявое дерево встало.

Тральщики у берега.

— Спасибо, ребята! — сказал командир и снова пожал руку каждому. — Теперь лезьте на катер. Мигом дома будете.

Коле нужно поворачивать в сторону от реки, но он промолчал об этом и вслед за Ваней залез на катер. Горячая палуба жжет босые ноги. Но это ничего! Все можно вытерпеть, если плывешь на военном катере, да еще с пулеметом да с флагом.

А катер быстро несется вперед: еще один поворот реки — и Ванин дом. Как жаль, что он так близко…

На берегу на скамеечке сидит отец. Он смотрит на катера. Вот что-то крикнул. К нему подошли мама и бабушка. Они прикрыли глаза от солнца ладошкой и тоже смотрят на катера…

— Данилыч! Принимай своего!.. Славный помощник растет. Помог сегодня две мины вытралить.

Ваня смотрит только на жилистые, загорелые руки отца. От них всего ожидать можно… Вот они тянутся к нему. Как хорошо у отца на руках! Сердце у Вани бьется часто-часто…

— Мать! Накорми их, — говорит отец и, легонько шлепнув Ваню по спине, подталкивает мальчиков к дому. — Тоже мне, внештатные наблюдатели!

Голос у отца ласковый и чуть-чуть дрожит.

Поели и быстро легли спать. Уже сквозь сон Ваня услышал, как отец сказал:

— А придется, мать, оборудовать для ребят наблюдательный пункт. Пусть тоже всему народу помогают.

Глава восьмая

ОГОНЬ НА СЕБЯ

Несколько дней шел дождь. Радостно поднялась, зазеленела поникшая было трава, ручейки превратились в реки.

Капли барабанили по палубе катера то требовательно грозно, то успокаивающе монотонно. Матросы приходили с вахты промокшие до нитки, но довольные: самолеты не появлялись, и караваны судов шли беспрепятственно. И траление не прекращалось!

— Пусть еще недельку польет, — говорили матросы. — Мы за это время почти все мины уничтожим.

В пелене дождя то и дело мелькали приземистые силуэты тральщиков и изредка вздрагивал воздух от взрыва очередной мины.

Внезапно налетел ветер. Волга еще больше потемнела, покрылась морщинами косматых волн, деревья согнулись под напором воздуха, да так и остались стоять, склонившись к земле и дрожа мелкой дрожью.

Тучи, которые раньше неподвижно висели над рекой, над гористыми берегами, теперь, подгоняемые ветром, быстро понеслись куда-то вдаль. И вот появился первый просвет — клочок голубого неба в белой кружевной окантовке облаков.

Просветов становилось все больше и больше. Наконец они слились между собой, и обрывки туч стали казаться уродливыми заплатами на ясном, прозрачном небе.

Запахло цветами, свежей зеленью и мокрой, быстро просыхающей на солнце землей.

— Готовься к ночи, Витюша, — сказал Бородачев, заботливо протирая белой тряпочкой затвор пулемета. — Беспокойная она будет.

И действительно, едва стемнело, появились фашистские самолеты. Сегодня их необычайно много. Звездное небо — в росчерках трассирующих пуль и в сверкающих точках разрывов снарядов зенитных пушек.

Катера Курбатова притаились в кустах недалеко от домика бакенщика. Нигде не видно ни огонька, не слышно ни шепота, ни стука, словно нет здесь ни катеров, ни пароходов. И как-то особенно печально звучит протяжный крик ночной птицы…

Долго летали самолеты, поставили несколько мин, но ни пароходов, ни катеров не заметили. Матросы подумали было, что ночь пройдет без бомбежки, спокойно, как вдруг из кустов, почти около катеров, раздались чуть слышный треск, шипение, и белая хвостатая ракета, описав дугу, упала в воду. За ней — другая, третья, и снова тишина. Только ночь стала сразу еще темнее.

— С правого борта ракетчик! — крикнул Бородачев.

— Прочесать кусты! — приказал Курбатов, и три матроса, лязгнув затворами автоматов, спрыгнули на берег решительно.

Несколько минут было слышно, как они продирались сквозь кусты. Все ждали грозного оклика: «Стой!», — но вместо этого послышался гул быстро приближающегося самолета. Он покружил над катерами, над притаившимися пароходами, набрал высоту и сбросил осветительные бомбы. Свет белый, ровный. Видно не только реку, берега, деревья, но и каждый листик, каждую травиночку. Даже читать можно.

— Огонь! — командует Курбатов.

— Коробки, юнга! — Это уже голос Бородачева.

Витя быстро пододвинул коробки, хотел было доложить, что готово, но Захар прижался к пулемету. Хорошо видны его прищуренные блестящие глаза. Он стиснул зубы и стрелял короткими очередями. Губы его беззвучно шевелились, словно он отдавал приказания пулям, которые выстреливал в черное небо.

С других катеров тоже открыли огонь. Можно по стрельбе определить характер пулеметчика. Большинство, как и Захар, бьют короткими очередями. А вот Костюченко, молодой матрос, прибывший неделю назад прямо из учебного отряда, как нажал на спусковой крючок, так и не снимает с него одеревеневших пальцев. Из стволов его пулемета тянутся к осветительным бомбам две непрерывные, причудливо изогнутые линии.

«Наверное, уже какую коробку расстреливает», — подумал Витя и почувствовал, что недолюбливает Костюченко. То ли дело Захар! Стреляет спокойно, пулемет у него в руках не бьется, а только вздрагивает, и пули не рассыпаются веером по небу, а идут строчками, словно он стрелы мечет.

Захар, не отрываясь, смотрит на осветительные бомбы, но, поворачиваясь вместе с пулеметом, он еще ни разу не задел ногой коробки с лентами. Его ботинки с чуть стоптанными каблуками как будто сами выбирают для себя место. Но Витя знает, что это не случайно. Не напрасно Захар по нескольку раз в день кричал Вите: «Коробки, юнга!»

Витя привык ставить их в определенные места и теперь работает с Захаром слаженно, с полуслова понимает его распоряжения, отгадывает его желания.

Падают, истекая огненными слезами, пробитые осветительные бомбы, но вместо них загораются новые.

Но вот самолеты что-то заметили. Стонущий вой заглушил стрельбу, катер рванулся со швартовых, а на берегу вспыхнуло пламя, и в его красноватом свете Витя увидел, как высоко взметнулись кусты и, поднятое взрывом, рухнуло в воду большое, развесистое дерево.

— Отдать швартовы! — приказывает Курбатов.

Вот он, настоящий бой, о котором так мечтал Витя! Теперь можно отомстить за все-все!

Витя вскочил на ноги, потянулся к пулемету, но Захар грубо оттолкнул его локтем и крикнул, а что — Витя не расслышал из-за рева мотора, воя бомб и треска выстрелов. Но что больше всего поразило его, так это глаза Захара. Только долю секунды смотрели они на Витю, а обожгли его.

Витя снова сел на палубу и больше не пытался вставать к пулемету, а внимательно следил за Бородачевым, чтобы не прозевать и вовремя поставить коробку на нужное место.

Река волнуется, как во время шторма. Гнутся от взрывов деревья, падают срезанные осколками сучья, сталкиваются друг с другом волны, поднятые катерами. Всплывает оглушенная рыба. Проплывают метровые осетры, красноперые сазаны. Катера то несутся по прямой, то, круто ложась на борт, отворачивают от падающей бомбы. Звенят перекатывающиеся по палубе гильзы, шире расставляют ноги матросы, злее звучат короткие пулеметные очереди.