Нам подниматься первыми - Подыма Константин Иванович. Страница 8

Перед войной тяжело заболел отец. В больнице пролежал недолго…

С кладбища возвращались вечером. Валентин шел рядом с матерью, слегка поддерживал ее.

— Вот и стал ты единственным мужчиной в доме, — тихо сказала Евдокия Ивановна.

А мужчине шел шестнадцатый.

Только не он один вдруг повзрослел. Война началась…

Грохотали на западе бои, с тревогой вслушивались все в сводки Совинформбюро. Запыленные бойцы проходили через поселок, спешили в Новороссийск. Где-то сражался Валькин брат Володя. Потом письма перестали приходить. Тревогой наполнился Валькин дом. Места не находила мать. Как мог, Валька успокаивал ее:

— Чего ты. Просто не доходит почта.

А сам с беспокойством ждал прихода почтальона.

Каждый день прилетал фашист, бомбил поселок. А по ночам небо на западе так и полыхало. Новороссийск горел…

В школе занятия шли своим чередом, только все больше учителей не появлялось на уроках. Уходили на фронт. Меньше учеников оставалось за партами. Эвакуировались.

Климентьевы никуда не уехали.

— Не дело это — кочевать, — сказала Евдокия Ивановна. — Лучше у дома своего. Как-то спокойнее.

Багровое небо полыхало над поселком. Последние наши эшелоны ушли. Оккупанты в грязно-зеленых мундирах вступили в Тоннельную. По-хозяйски расположились, будто навек. Чужие надписи на табличках улиц, лающая речь.

С болью смотрел Валька на введение «нового-порядка».

Что же делать? Что? Эта мысль не давала покоя.

— Уйду в партизаны! — решил вдруг. — Где-то на хуторах есть отряд.

Да, поговаривали в поселке, что неподалеку партизаны. А кое-кто из соседей и сам собирался махнуть в горы.

Так и ушел Валентин к партизанам.

Если б знали в Тоннельной, что он стал ординарцем самого командира!

Отряд был небольшой — человек тридцать-сорок, но наносил немало вреда фашистам: делал смелые вылазки в тыл врага, помогал проводить разведку, всячески мешал гитлеровцам.

И тогда они выслали карательный отряд, который начал тщательно прочесывать каждую лощину, каждую щель. Гулко разносило эхо трескотню автоматов.

Партизаны решили принять бой. Валентин спрятался за большой, поросший мхом валун, вытащил пистолет «вальтер», подарок командира…

Был март сорок третьего.

Вальку убила случайная пуля. А может, не случайная и целили в него. Он упал головой в зеленую траву, руки беспомощно скользнули по мшистому камню.

Вскоре все стихло.

В поселок каратели вернулись с донесением о полном уничтожении партизанского отряда. Страшную ношу принесли они в Тоннельную.

До сих пор вспоминают старожилы, как пытали враги Евдокию Ивановну перед отрубленной головой сына…

Гнев и скорбь людей стерли с лица земли здание комендатуры. Заросло это поганое место бурьяном.

В школе Верхнебаканского преподает сейчас музыку брат Вальки Володя. Он все-таки вернулся живым, хоть считали его пропавшим без вести, хоть горел не раз и падал с пылающего самолета.

Он много рассказывал мне про брата. Он очень его любил.

Нет, не напрасно Валька ушел тогда в горы…

Никто не знает, где его могила. Ничего он вроде особенного и не совершил.

Но, проезжая через Тоннельную, вспомни о Вальке.

Он был один из многих, семнадцатилетних…

Встреча девятая с Сашей Янченко

Долго пришлось добираться Саше до юга. Разъездам, полустанкам не было числа.

Так получилось: давно он мечтал поехать к Черному морю, а сейчас мчится в теплушке через всю страну. Пулеметчиком 55-й гвардейской Иркутской дивизии.

Только рост вот немного подводит, хотя и есть восемнадцать. Да и на лицо очень уж молод. В военкомате военком паспорт чуть ли не на свет смотрел, проверял.

В дороге первый раз побрился. Намылил щеки, подбородок, а тут поезд тронулся. Чуть не порезался. Ничего, первый блин комом.

Главное — стрелять он хорошо умеет.

Вот ты какой, Новороссийск! Разрушенный, израненный. Весь в серой дымке пожарищ. Новороссийск сорок третьего. На другой стороне бухты и днем и ночью шли бои, там — Малая земля.

И здесь, возле цемзавода «Октябрь», у подножия остроголовой сопки, тоже сутками не прекращалось сражение.

Штурм назначили на десятое сентября.

Саша лежал в окопе, вдыхая запах свежей земли. Скоро будет ракета — сигнал к началу наступления.

В ночной полутьме застыли полки и батальоны, готовились к бою. Снимались чехлы с орудий, подносились снаряды.

Саша взглянул на вершину Сахарной Головы, что высилась неприступно.

Не видно, а ощетинилась она дзотами и дотами, изрыта окопами и траншеями. Еще бы: ключевая позиция врага.

И ее надо будет взять. Ему и его товарищам.

Ракета.

— Ура! — разнеслось вокруг.

— За Родину!

Кровавым огненным светом наполнилась Цемесская бухта.

Прорвавшись сквозь минные заграждения, ворвались в порт торпедные катера.

С Малой земли пошли в атаку.

У цементных заводов начался бой.

Саша беспрерывно нажимал на гашетку пулемета.

Шли вперед наши.

И падали.

И снова поднимались.

Нелегок путь до вершины. До любой вершины. А здесь льет свинец, зло огрызается враг.

Но взять Сахарную надо. Любой ценой.

…Склонив голову на ствол пулемета, дремал юноша.

— Ты что? — загремел голос комбата. И тут же стих: — Прости, дружок…

Из пробитого виска безусого пулеметчика сочилась кровь.

Я вглядываюсь в фотографию парнишки в солдатской пилотке. Старый снимок и тусклый, но я почувствовал, что гимнастерка у парня выгорела на солнце.

Он смотрел внимательно в объектив фотоаппарата, будто знал, что оставляет о себе память надолго. Только не догадывался, что снимок этот окажется в Новороссийском музее, что будет висеть под стеклом и тысячи людей станут проходить мимо и всматриваться в открытое лицо, читать надпись: «Саша Янченко, пулеметчик 55-й Иркутской дивизии».

Почти ничего не знаю я о Саше. А все-таки постараюсь узнать. Ведь годы проходят быстро и меньше остается людей, опаленных пламенем войны…

И разве можно безразлично относиться к этому?

Если бы и ты помог сохранить память о тех, кто никогда не вернется домой, кто погиб на полях великой войны.

Не думай только, что это очень просто. Не так легко будет тебе.

Рыться в книгах и журналах, сидеть в библиотеке и внимательно, страница за страницей перелистывать историю…

Ведь это стало уже историей, но кто, скажи, в те далекие годы пытался запечатлеть для будущего все, что происходило?

Ты скажешь, что есть же писатели, журналисты… И прочитать можно о многом.

Конечно! Я и не спорю!

Но понимаешь, ничто не заменит тебе живых встреч с теми, кто с боем пробивался к Тамани или прыгал в ледяную воду Цемесской бухты вместе с майором Куниковым.

Они живут рядом с тобой, эти герои.

Приглядись внимательнее. Может, твой сосед, которому так нелегко подниматься на третий этаж, и есть тот самый герой, друг героя, чьё имя носит твой отряд?

Сам-то он, возможно, никогда об этом тебе и не скажет…

Или — твой отец. За что у него ордена, которые он редко (по самым большим праздникам!) надевает на пиджак?

Говорил ли он тебе об этом?

Ты и не жди, когда подойдет случай, расспроси сам.

Если обзавелся магнитофоном, запиши на пленку то, что он расскажет.

Будет ссылаться на дела — не отступай. Это ведь тоже дело, и поважнее самых важных.

Разве не так?

А вообще, я в тебе уверен. Если задумаешь — все сделаешь. Если решишь разыскать участников боев — обязательно найдешь. И будет торжественная встреча, такая волнующая и для них, и для тебя.

Но прошу, будь внимателен к фронтовику до конца. Он, конечно, ни о чем просить тебя не будет… Праздник — праздником, торжество — торжеством, а ему, быть может, трудно и воды принести, и огород вскопать.

Будь и в этом на высоте.