Автостопом на север - Хольц-Баумерт Герхард. Страница 16

Всем нам очень смешно, мы обильно едим, и так проходит более полутора часов.

Вспоминала я об этом не без грусти, наблюдая, с какой жадностью этот Гуннар поглощает колбасу, даже схватил ее руками.

Я уже не очень хорошо помню, каким образом мы встретились с пастором, но помню, что Гуннар вел себя по-хамски.

Итак, мы очутились в автомобиле, за рулем которого сидел пастор. Это был стройный, несколько узкоплечий мужчина, управлявший, я бы сказала, элегантно своим «трабантом» цвета беж. Точь-в-точь таким же, как у моего папочки.

Гуннар совсем вышел из себя. Вероятней всего, он никогда не видел настоящего пастора. Нашего пастора в Бурове я иногда встречаю даже у нас дома. Папа с ним вместе что-то делает в Национальном фронте. Папа любит говорить пастору: «Мы здесь, на земле, хотим построить рай. Вы, должно быть, несколько поздней. Почему бы нам вместе не начать уже теперь и здесь, внизу, так сказать?»

Только чтобы остановить этого несносного Гуннара, без конца совершавшего одну бестактность за другой, я рассказала о нашей церкви в Бурове и о том, как папа водил меня туда. Мы с ним осматривали бронзовый светильник, дарованный еще в 1763 году. Папа показал мне и старинную купель и привел несколько доказательств того, что церковная кафедра типична для Ренессанса. Несколько раз на рождество или вообще зимой, когда в нашей церкви дают концерты, мы все вместе ходим на них.

Гуннар не унимался: он без конца богохульствовал. Это слово так подходит к нему. А я сказала в ответ на его богохульство:

— Когда Карла Либкнехта освободили из тюрьмы — об этом мне тоже папа рассказывал, — он сразу же вместе с Розой Люксембург отправился в церковь на баховский концерт. Кажется, тогда давали «Страсти по Матфею»… Ну, и что ты теперь скажешь, Гуннар? У нас в Бурове мы уже слушали несколько ораторий. В церкви отличнейшая акустика.

— Ваш отец, должно быть, очень умный и добрый человек, — сказал пастор.

О, как это справедливо! И в некоторых вопросах, касающихся культуры, где мама у нас непревзойденный знаток, папа с необычайной твердостью отстаивает свою точку зрения.

Тряся головой, как осел, Гуннар пробормотал:

— Карл Либкнехт — и церковь? Ну, тогда я совсем уж Фома Неверующий!

Пастор рассмеялся и, кивнув мне, спросил его:

— А как вы относитесь к священному писанию, молодой человек?

— Никак, — последовал ответ. — Мне оно ни к чему. Сказочки из «Тысячи и одной ночи»…

— Сам же ты уже цитируешь его. Фома Неверующий — это из Библии.

Гуннар даже рот забыл закрыть.

— О Давиде и Голиафе ты ведь тоже кое-что слышал?

— Так мы Джима и Илью в нашем классе зовем. Один — ростом под потолок, а другой — карлик карликом, но дружат — водой не разольешь.

Тут и я несколько удивилась.

— А как насчет Содома и Гоморры?

Это было мне знакомо: так мама всегда говорит, глядя на то, что творится в кухне после какого-нибудь вечера.

— Все это библейские речения, юный друг.

Разумеется, после этого мне ничего не стоило доказать мальчишке его духовную отсталость, хотя он и учится на класс старше меня.

Позднее мы углубились в весьма длительную беседу… о смерти… Я, например, не в состоянии постигнуть неизбежность и необратимость смерти. Моя бабушка умерла еще два года назад, я уже привыкла к этому, и все же вопреки рассудку во мне все еще теплится искра надежды: где-то, когда-то я встречу бабушку…

Пастор сообщил нам, что едет к умирающему старому человеку. И сразу на ясный солнечный день как бы набежала черная туча. Когда мы въезжали в деревню, пастор показал на третий дом справа от шоссе:

— Мне вот сюда. Тяжек будет час, что ждет меня там.

Мы вышли из машины, и пастор медленным, степенным шагом направился в указанный дом. Тогда и я почувствовала, что это был поистине святой отец, хотя внешне в нем ничего не изменилось.

Гуннар болтал что-то о переливании крови, об уколах пенициллина — это, мол, спасет старика. А молитва ничем не поможет, и лучше уж он, Гуннар, так и останется Фомой Неверующим, для него наука всего важней. Он даже сказал:

— Так посмотреть — пастор вполне современный мужик, можешь мне поверить, а вот внутренне, насчет души, он здорово похож на шамана индейского племени сиу.

У Гуннара такая манера: он говорит, что ему в голову взбредет. Библейских речений от него не услышишь. Впрочем, в зернышке истины ему нельзя отказать. Ведь и во мне что-то восставало против того, чтобы просьбами о милости и молитвами вводить души в заблуждение…

— Смотри, какой странный свет: будто все подернуто черной пеленой…

Именно так я это воспринимала, почти физически ощущая вдруг наступивший мрак: мне стало страшно от того, что смерть была совсем рядом.

Гуннар посмотрел на меня. Правый глаз у него совсем заплыл, и если быть справедливым, то он очень походил на поросячий.

— Этого в Библии не написано, да такое способно произрасти только в твоей глупой голове.

Больше всего мне хотелось уйти от него, пусть сам добирается как знает, но он тут же спохватился и уже вполне миролюбиво сказал: «Пошли, поехали, подружка. Кореш ты стоящий, чего обо мне не всегда скажешь».

Продолжаю в тот же вечер. Все у нас очень устали, мальчишки торчат у телевизора: Динамо — Дрезден играет с какой-то английской командой. Некоторые девочки делают вид, будто их это тоже интересует. Тихо сейчас стало вокруг, и я могу целиком посвятить себя продолжению отчета.

Я абсолютно не в состоянии вспомнить, каким образом мы продолжали наше путешествие — ни то, на чем мы ехали, ни о чем мы говорили. Мысль о смерти ни на минуту не покидала меня — мысль, с которой мне непременно следует расстаться до того, как лечь спать. Или я закричу! Ах, как будто криком можно прогнать смерть! Нет, только представить себе: тысячи и миллионы лет лежать в гробу! Нет, вечная вечность невыносима!

Встреча с пастором омрачила тот день, заставила меня надолго умолкнуть, погрузиться в безнадежность. Сами собой сложились строки:

Слова эти не идут из головы, и я твердо решаю закончить дома это стихотворение. Быть может, строки эти не нашли своего продолжения потому, что их вытеснили впечатления, последовавшие сразу за принятым решением?

Какой-то отрезок шоссе мы шли пешком. Гуннар, как всегда, о чем-то болтал, должно быть не понимая, почему я молчу. А я вся отдалась своим строкам. И вдруг — о ужас! Сердце рвалось из груди, я задыхалась: совсем недалеко, у самой дороги, в траве лежал мертвый человек! Но что, если он еще жив? Что, если его от удара выбросило из машины и он потерял сознание, нуждается в помощи? Гуннар хотел бежать в деревню. Он крикнул:

— Бежим в деревню, вызовем полицию, «скорую помощь»!

Я схватила Гуннара за руку. Сейчас, когда все позади, я думаю: до чего же глупо должно было все это выглядеть! И в то же время я поняла: Гуннар оказался трусом.

— Я не выношу крови! — чуть не стонал мальчишка. — У меня нет перевязочного материала. А вдруг это убийство? Ничего нельзя трогать, пока не придет полиция!

Овладев собою, я оставила стенающего мальчишку там, где он стоял, и направилась к мертвецу. Кровь застыла в моих жилах… Что я говорю, — превратилась в кристаллы льда! Гуннар же, решивший последовать моему примеру, держался позади, подталкивая меня вперед. Я чувствовала, как мальчишка вцепился в рукав моей куртки.

Мертвец зашевелился.

— Он жив!.. Спаси его, Тереза!