Два товарища - Эгарт Марк Моисеевич. Страница 36

— Вот я тебя… убирайся!

Но глаза его блестели, лицо странно морщилось. Кажется, он вовсе не сердился.

Косте было все равно, сердится на него Михайлюк или нет. Комиссар здесь, рядом, за решеткой, а они не могут ему помочь. Были бы здесь Семенцов с моряками или Теляковский с партизанами, они бы знали, что делать.

Костя брел, опустив голову, не слушая Михайлюка. Вдвоем они вернулись домой. Михайлюк снял фартук, поставил в угол метлу, вскипятил воду и заставил Костю напиться чаю. Даже разыскал для него огрызок сахара.

— Ну и дурной, на кого ты полез? Разве их голыми руками возьмешь? — бормотал он.

— А вы Галагана взяли! — озлобленно выкрикнул Костя.

— Так то Галаган, а это… — Михайлюк махнул рукой. — Ну пей, пей, не зевай. Мне идти надобно. А ты сиди. Может, Семенцов явится, жди. Тогда мы…

Костя молчал. Он понимал, что это пустой разговор.

— Морока мне с тобой, — вздохнул Михайлюк.

Вдали глухо ударил барабан. Лицо Михайлюка дрогнуло.

— Пошли. Только смотри, малый!

Они пришли на площадь и замешались в толпе, которую согнали сюда полицаи со всего города. Все молчали, старались не смотреть друг на друга, словно совестились, что вот стоят они и не смеют уйти. Ветер усиливался. Отдаленный, но все явственней, громче доносился грохот прибоя. Как будто били тысячи траурных барабанов.

Послышался топот солдат, раздалась команда, и между столбов с перекладиной, над безмолвствующей толпой появился человек с обнаженной седой головой — Аносов.

Его лицо носило следы перенесенных страданий. Но вот он поднял голову, выпрямился и… улыбнулся. Это было так страшно, что женщины в толпе заплакали.

— Не надо плакать! — услышал Костя знакомый и в то же время далекий, словно из другой, неведомой ему земли донесшийся голос.

Шесть дней пытали его, стараясь вырвать хотя бы одно слово — и не могли. А теперь он сам заговорил. Он обращался к народу, ради которого боролся, страдал и шел на смерть:

— Не надо плакать! Любите Родину в ее трудный час, бейте врага и верьте, что час победы придет…

— Мы верим! — закричал Костя. — Мы обещаем…

Михайлюк зажал ему рот. Еще кто-то крикнул, и еще. Толпа пришла в движение. Но резкая команда заглушила слова Аносова. Петля захлестнула шею. А море гремело все громче, будто отдавая прощальный салют, ветер кружил над площадью горькую пыль, стремительно уносились облака в небе. И над площадью, над потрясенной горем и гневом толпой качайся в петле человек — тот, кто завещал любить Родину и бороться с врагом.

Катер шел открытым морем, ведя на буксире лодку. Время близилось к полуночи. Раздувая пенистые «усы», катер описал дугу и сбавил ход, заглушил мотор. Через минуту отвалила лодка. Семенцов, хорошо знающий эти места, вел ее к берегу.

Он покинул Михайлюка, торопясь к морякам, пока они еще не ушли на Каменную косу, где захваченный ими катер пришлось бы затопить. А катер требовался для задуманного Семенцовым дела: нужно было использовать сведения, добытые такой дорогой ценой, и отплатить за гибель комиссара. (О казни узнали от вернувшегося днем Кости.)

Теперь план, предложенный Семенцовым и одобренный всеми, приводился в исполнение.

Причалили. Берег здесь был пустынный. К нему спускался глубокий овраг. Пройдя по дну оврага шагов сто — полтораста, Семенцов сделал товарищам знак остановиться, а сам с Микешиным пополз вверх по склону. Если он рассчитал правильно, как раз над ними должен находиться амбар Рыбаксоюза, превращенный гитлеровцами в военный склад, а ниже, на берегу, — строящаяся пристань.

Семенцов и Микешин ползли медленно, то и дело прислушиваясь. Но вот вверху обозначился каменный край оврага. Они залегли, всматриваясь в темноту.

Приземистое широкое здание амбара смутно выступало на фоне ночного неба. А где часовой? Моряки напрягли слух, но мерный шум прибоя поглощал все звуки. Где же все-таки часовой? Ага! Он, наверное, стоит у противоположной стены амбара, где дверь.

Семенцов вытянулся на земле пластом и пополз. Микешин — за ним. Вот и стена амбара. Моряки осторожно поднялись на ноги, прижались к стене. И вовремя. С противоположной стороны амбара послышались шаги.

Едва часовой вышел из-за угла, Семенцов и Микешин кинулись на него, зажали рот, повалили и заткнули рот тряпкой. Винтовку успел подхватить Микешин. Затем часового связали и положили под стеной амбара, оглушив прикладом по голове. После этого Семенцов занялся дверью, а Микешин спустился в овраг за товарищами.

Вскоре вверх и вниз по склону двигались люди с мешками, нагруженными небольшими плоскими ящиками в плотной упаковке — взрывчаткой. Ящики укладывали в лодку, которую караулил Костя, упросивший моряков взять его с собой. Наконец погрузка закончилась.

Теперь предстояло заминировать склад. Это взял на себя Микешин. Семенцов помогал ему. Остальные моряки ждали в лодке.

Микешин и Семенцов сделали свое дело, затем посоветовались и привязали проволоку, протянутую от мины, к руке часового, который еще находился в беспамятстве. На тот случай, если он не очнется до смены караула, сменяющий его солдат или разводящий обязательно наткнется на проволоку от самодельной мины.

До сих пор все шло благополучно. Но, когда Микешин и Семенцов собрались в обратный путь, они услышали приближающиеся шаги. Неужто Михайлюк ошибся и смена караула производится раньше?

В одно мгновение Семенцов осознал грозящую опасность: солдаты непременно заденут провод от мины, и взрыв произойдет раньше, чем лодка отойдет на безопасное расстояние от берега. Нужно задержать караул!

— Беги к лодке! — шепнул Семенцов Микешину. — Я их обману! А в случае чего… к Михайлюку подамся.

Микешин понял, что раздумывать некогда и другого выхода нет. Он исчез.

На Семенцове была форма румынского лейтенанта, найденная на катере. Надел он ее на всякий случай. Сейчас был именно такой случай. Он быстро пошел навстречу караулу, придав лицу лениво-равнодушное выражение, какое приличествует королевскому офицеру.

Караул состоял из трех человек: два солдата и разводящий — усатый фрунташ (ефрейтор). Он светил впереди себя фонариком. Увидев внезапно возникшего из темноты господина локотенента (лейтенанта), фрунташ остановился. Но он был старый служака и, прежде чем спросить, что делает здесь незнакомый офицер, скомандовал «смирно» и отдал честь. Семенцов небрежно прикоснулся двумя пальцами к фуражке, показал на свои часы, и сделал недовольную мину, что должно было означать: офицер обнаружил непорядок. Пусть сам фрунташ догадывается, поспешил ли он со сменой караула или опоздал.

Это был верный ход.

В последнее время произошло столько событий и перемен, что у фрунташа голова шла кругом: капитан Петреску отдан под суд, вместо него новый командир, и начальник береговой охраны новый. И все из-за немцев. Прежде жилось спокойнее. Может, господин локотенент тоже назначен сюда и только что прибыл?

Фрунташ начал что-то говорить, видимо, оправдывался или объяснял, и в доказательство показал свои часы.

У Семенцова был слишком бедный запас румынских слов, чтобы вступать в препирательство. Он решил продолжать в том же духе и повелительно скомандовал:

— Рэпэты! Ворбэштэ скурт! (Повторите! Говорите коротко!)

Услышав начальственный окрик, исполнительный фрунташ вытянулся столбом, однако заговорил не коротко, а опять длинно.

За спиной Семенцова, в десяти шагах, находился заминированный склад и оглушенный часовой, который мог очнуться и дернуть привязанную к его руке проволоку. За спиной была смерть. Но Семенцов стоял, слушал румынского фрунташа и кивал головой. Его задача — задержать болтливого дурня. Задержать любой ценой.

Вдруг один из солдат показал рукой на море. Фрунташ посмотрел в ту сторону. Обернулся и Семенцов. Его зоркие глаза легко отыскали в темном море лодку, которая была уже далеко от берега.

Теперь можно было не церемониться. Заметив, что фрунташ взялся за свисток, висевший на шее, Семенцов вырвал свисток, скомандовал: