Собачья жизнь и другие рассказы - Ашкенази Людвик. Страница 21

— Так, значит, Курочки нет дома? — удивлялся каждый раз паренёк. — А она снесла вам вчера яичко?

— Нет, не снесла, — вежливо отвечал спокойный голос. — А вы, пан гимназист, любите яички?

— Терпеть не могу, — заявлял паренек. — Очевидно, я не туда попал.

Покштефл вешал трубку и потом целую неделю с радостью предвкушал, как он снова позвонит пану Петушку в следующую пятницу, в три часа дня, и попросит к телефону пана Курочку.

Пан Эдуард Петушок всегда был неизменно вежлив и спокоен. Он ни разу не назвал гимназиста бездельником, или озорником, или, что ещё хуже, молодым человеком. Телефонную трубку он всегда клал очень деликатно.

Наш паренек жил и, следовательно, взрослел. Он успешно преодолел переходный возраст, пору возмужания и, наконец, сдал экзамены на аттестат зрелости и поступил в университет. У него появился сочный, прямо-таки чарующий баритон. Каждое утро он брился.

А мир, имевший на него неведомые виды, продолжал независимо развиваться.

Вскоре посыпались первые бомбы. Это было в Польше.

Потом наступило 17 ноября 1939 года [56], и пан Петушок напрасно ждал телефонного звонка в пятницу в три часа. Короче говоря, из концлагеря не позвонишь. Так что наш молодой человек исправился хоть в этом смысле.

Всё, что с ним произошло, — тема для другого рассказа или романа. Отчасти ему повезло, отчасти он сумел приспособиться, такой уж он был пройдоха. Он выжил.

Вернулся он в Прагу 11 мая, в пятницу, без десяти минут три. И сказал себе:

— Вместо того, чтобы придумывать, как начинать жизнь заново… всё равно ничего не придумаю… вместо того, чтобы ломать себе голову над этим, начну-ка я с того, что позвоню пану Петушку. Это единственный номер, который я помню.

Он вошёл в будку автомата — ещё серого военного цвета. Рука у него дрожала, но тут уж ничего не поделаешь. На лице у него появилось прежнее выражение лукавого озорства и ехидного злорадства. Он набрал номер.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте.

— Скажите, пожалуйста, пан Курочка дома? — произнёс он и чуть не заплакал.

На другом конце провода долго молчали, а потом воскликнули:

— Значит, ты жив, озорник? Это же замечательно!

— Жив, пан Петушок, — сказал бывший студент и тут только почувствовал, что к нему возвращается жизнь. Он понял это по учащённому пульсу и по душившей его радости. Он услышал, как поёт его тело,

— Должна же у вас быть где-то курочка, — сказал он. — Не снесла ли она вам вчера к завтраку яичко?

— Как же, снесла, снесла! — проговорил старый пан Петушок. — Вчера снесла, негодница. Чудесное белое яичко. Приходите, пан озорник, я сварю вам его всмятку!

Вот и всё, — а впрочем, кто знает?

Послесловие…

По-русски о Людвике Ашкенази (1921–1986) прочитать в общем-то негде. Есть советское издание 1967 года с предисловием Инны Абрамовны Бернштейн, представлявшим скорее книгу, чем её автора. Ещё — несколько случайных текстов в Интернете. Даже Википедия, где, казалось бы, есть статьи решительно обо всём, про автора «Собачьей жизни» сообщает огорчительно мало. Во всяком случае, русская, английская и даже чешская. В немецкой Wikipedia статья [57] гораздо содержательнее (что неудивительно — после чехословацких событий 1968 года Ашкенази эмигрировал в Германию, много там писал, получил немецкую литературную премию [58]). Автор этой статьи особо отметил отсутствие в творчестве Ашкенази чёткой границы между «взрослой» литературой и книгами для детей. И это её свойство определило наш издательский выбор. То есть, конечно, важнее всего то, что «Собачья жизнь» — прекрасная книга большого писателя, что её точность и художественную достоверность можно мерить самой строгой меркой, что рассказывает она о страшной войне, о любви, о человеческом достоинстве, вообще о человеке — о высотах, на которые ему дано взойти, и о низости, до которой он может опуститься. Но всё же важно и то, что эту книгу можно адресовать людям любой житейской и читательской искушённости (начиная примерно с отроческого возраста). И этот сопроводительный текст написан составителем серии «Книги для детей и взрослых» также в расчёте на всех — и читателей, считающих научный аппарат (постраничные сноски, комментарии, преди- и послесловие) обязательным атрибутом хорошей книги, и тех, кто все эти дополнительные тексты пролистывает не читая; на людей, ощущающих Вторую мировую войну как нечто непосредственно их касающееся, и тех, кто видит в ней лишь прошедшее историческое событие.

Ашкенази эта война не просто коснулась; она объяла его со всех сторон. Он был её солдатом (львовский студент-славист, интернированный в Казахстан после вхождения в Западную Украину советских войск, он в 1942 году вступил в Отдельный чехословацкий пехотный батальон [59] и с боями дошёл до родины), причём — солдатом-победителем; но был и её жертвой — сама его фамилия [60] предопределяет невозможность остаться в стороне от трагедии европейского еврейства. Рассказы «Собачьей жизни» — свидетельства не только таланта и мастерства рассказчика, но и глубины пережитой им душевной травмы. Как бы ни был успешен в послевоенной жизни столь травмированный человек (или даже не человек, а просто живое существо) — война никогда не снимет его с учёта («Псих»).

Победитель и жертва, точнее — жертва-победитель, — постоянный объект (и субъект) писательского исследования Ашкенази. Его герои побеждают не на поле брани и без оружия в руках; их победа — это сохранение человеческого в бесчеловечных обстоятельствах. Категорию же «человеческого» составляет, по Ашкенази, не только высшие проявления духа — любовь, сочувствие, благородство, — но и людские слабости: противостоять изуверству удаётся и чревоугоднику («Пропал кондитер»), и телефонному хулигану («Яичко»).

Автор (тогда ещё будущий) этих рассказов вполне соответствовал определению «успешный в послевоенной жизни человек». Он был лояльным журналистом (писал, не выходя за пределы «коммунистической идеологии и актуальных сталинистских штампов» [61]), радиокомментатором, побывал в Германии, Италии, Индии, Японии, США. В 1955 году издана первая его книга, не проходившая по разряду публицистики: «Детские этюды» сразу сделали Ашкенази популярным писателем. Затем пришёл успех и к Ашкенази-кинодраматургу: так, в снятом по его сценарию в 1959 году советско-чехословацком фильме «Майские звёзды» [62] звёздным было всё — и название, и режиссёр (Станислав Ростоцкий, автор «Доживём до понедельника» и «А зори здесь тихие»), и актёры (Вячеслав Тихонов, Леонид Быков, Николай Крючков). Другой фильм Ашкенази-сценариста — «Крик» — в 1964 году участвовал в конкурсной программе Каннского фестиваля. [63]

Связь Ашкенази (после львовских штудий успевшего поработать учителем русской словесности в казахстанском посёлке Берчогур) с советской литературой несомненна. Особенно это относится к его драматургии (уже не кино-): так, пьеса «Императорский королевский государственный жених» написана по мотивам повести Юрия Тынянова «Поручик Киже», а «Распутин» — по А.Н. Толстому [64]. Столь же очевидна связь его личной судьбы с советской внешней политикой. Дважды он видел советские танки, незваными гостями утюжащие мостовые его города. И каждый раз за этим следовала радикальная перемена места жительства, проще говоря — бегство. По иронии судьбы первый раз он бежал от немцев, а второй (в 1968-м) — к немцам: после краха «Пражской весны» Ашкенази с семьёй (женой Леонией — дочерью классика немецкой литературы Генриха Манна — и сыновьями [65] Индржихом и Людвиком) поселяется в Мюнхене. Книги его изымаются из чешских библиотек, имя предаётся забвению… Всё по правилам социалистической культуртрегерской практики.