Миколка-паровоз (сборник) - Лыньков Михась. Страница 18

повсюду натыкались они на серые каски солдат и на ощетинившиеся штыками кусты.

И увидел тут Миколка, как второпях прячут мужики свои ружья-двустволки и дробовики. А дед Астап пригнулся за пнем и зарывает под корягу аккуратно завернутую в платок свою новую «орудию» — пистолет.

— Патроны, дедушка, патроны тоже не забудь припрятать, — тихонько сказал Миколка.

Не расслышал его дед Астап, да и поздно уже было. Над дедом стоял, как из-под земли вырос, долговязый солдат. Штыком подталкивает старика, чтобы тот поживее поднимался с земли. Миколка — к солдату. Навалился на винтовку, силится отвести штык от деда. Но повалился на траву. Прикладом винтовки ударил его второй солдат. Едва поднялся Миколка на ноги. И снова больно стукнулся, упав на корягу.

Закружилась голова у Миколки, пестрой пеленой заволокло глаза, но все равно видел он того солдата, что стукнул его прикладом. И нестерпимая злость, желание во что бы то ни стало отомстить обидчику вспыхнуло в Миколкиной груди.

Подался он в сторонку, схватил с земли камень и метнул в солдата. Зазвенела у того каска. Озверел солдат и — штык вперед — бросился на мальчугана.

И показалось Миколке, что уж никогда больше не увидит он ни опушки этой лесной, ни деда Астапа, ни бати родного. Прямо в грудь, сверкнув холодно, устремился широкий штык. Даже капельки росы на штыке разглядеть успел Миколка в красноватых отсветах утренней зари. Но была это не роса. Это кровь Миколкина потекла тяжелыми каплями по штыку. Схватил Миколка холодное лезвие обеими руками, пальцы порезал и на весь лес закричал от жгучей боли.

Оттянули Миколку от штыка подбежавшие с плачем бабы.

— Что ж вы делаете с хлопчиком, бандиты! — набросились они на солдата.

Тот хотел-таки ткнуть Миколку штыком, да подоспел третий солдат и удержал его, заговорив что-то быстренько по-своему, по-немецки. Судя по всему, стыдил за такую горячность.

Вскоре всех крестьян повели немцы под конвоем из лесу. Среди них были и дед Астап с Миколкой. Вслед за людьми солдаты гнали коров, вылавливали в кустарниках свиней, гонялись в чаще за лошадьми, ловили гусей…

Уже совсем рассвело. Поднялось солнце. Было оно какое-то хмурое, мутное, словно затянуло его сизой пеленою. То надвигались серые тучи. Они обложили все небо и скрыли за собою солнечный свет, замутили синеву до самого горизонта. Потемнело небо, будто поздней дождливой осенью.

— Да это ж дым, а не тучи, — подсказали Миколке запольские мужики.

Да, теперь уж и Миколка видел, что не тучами заволокло небо и солнце в нем: догорала деревня. К ней-то и гнали немцы под конвоем беглецов из Заполья.

Второй день уже горела деревня, и некому было тушить пожар: боялись люди подступиться к пылавшим хатам. Ведь не само загорелось Заполье, подожгли его немцы за то, что сопротивлялись им крестьяне, отказывались платить непомерные подати и контрибуцию.

Приложил свою руку и пан-барин, который сводил счеты с крестьянами за революцию. Он-то и науськал карательный отряд на эту бедную деревеньку. Вот и зачернели тут и там печи, задымились головешки и потекли струйки дыма от заплотов, и от пожухлых яблонь, и от берез. Стаи воронов с громким криком летали над пепелищами, опускались на горячую землю, терзали трупы скотины, погибшей в огне и дыме.

— Наша деревня, — тихо вымолвил один из мужиков, толкнув деда Астапа в бок. — Вот эти и жгли, — показал на конвоиров.

А люди молчали. Грозная стояла тишина, и только вороний крик да редкие команды офицера нарушали ее. Лица конвоиров-солдат были насуплены, и недобрый огонек сверкал у каждого в глазах. Миколка подумал, что, пожалуй, эти немцы совсем не похожи на тех, которые занимали станцию. Те были из запасных полков, чаще всего не очень молодые, даже бородатые встречались. С ними и заговорить иногда можно было. А у этих даже обмундирование иное: черные венгерки, черные фуражки, а на околышах знак-эмблема — перекрещенные кости и череп.

— Видно, гусары смерти из карательных вильгельмовских батальонов, — негромко проговорил дед Астап. — Угодили мы в беду, ничего не скажешь.

Конвоиры приказали толпе остановиться вблизи деревни. Развернули пулеметы так, что никуда не убежишь, нагонит тебя смерть повсюду.

Двоих молодых крестьянских парней, которые там, на опушке леса, не успели спрятать оружие, охранял усиленный конвой.

Так и стояли все — и каратели, и пленники — и ждали чего-то. Но вот все вокруг пришло в движение. По дороге от помещичьего дома катилось в сторону Заполья облако пыли. Облако росло, ширилось. Стало видно, что по дороге мчится во весь опор карета, запряженная четверкой лошадей. По обе стороны и следом за каретой мчались рысью всадники. Все те же гусары смерти, что и конвоиры.

Перед толпой крестьян четверка лошадей остановилась как вкопанная. Из кареты не спеша спустился на землю пожилой человек в нарядном охотничьем костюме. Седые усы. Желтые поскрипывающие сапоги. Это и был пан-барин, помещик. Посторонился он, дал сойти второму, в военной форме.

— Полковник немецкий, — шепнул кто-то из крестьян и тотчас осекся под взглядом конвоира.

Помещик с полковником прошли к крестьянам. Спешились конники. Подкатила еще какая-то трясучая пролетка. Из нее вывалился поп и старательно поправил подрясник, из-под которого выглядывали начищенные до глянца сапоги.

— А этой-то старой вороне что надо? — довольно громко спросил дед Астап соседа, но тот не успел ничего ответить, потому что заговорил помещик.

Он стоял перед крестьянами, важно выпятив живот, лениво подкручивал усы и даже улыбался вроде бы ласково, будто очень обрадовала его эта встреча с запольскими мужиками.

— Ну вот, мужички, мы с вами и свиделись. А вы, небось, думали, что расстаемся мы на веки вечные. Бог, однако, иначе рассудил. Познакомил вас с посланцами императора Вильгельма Второго… — и пан-барин повел рукой кругом: мол, полюбуйтесь на свою деревню, на сиротливые печи вместо хат, да и на грозную силу, что пожаловала сюда из Германии. — Надеялись вы, даром пройдут, простятся вам грабительские набеги на мое имение? Думали, никто большевистское самоуправство не остановит? Зря надеялись-думали, мои милые! Попрощайтесь со своей свободой! И в помине ее не останется! Это вам не то, что при большевиках… Войска великого императора Вильгельма пришли сюда защищать законную власть! Защищать мою землю! Мое добро! Мою жизнь…

Пан-барин уже не говорил, а кричал, задыхаясь от ярости, и ногами топал, и кулаком махал, и слюной брызгал.

— За каждую мою корову я отниму у вас три коровы! За каждое зернышко взыщу с вас кровью и потом… Буду гноить в тюрьмах, буду расстреливать…

Немецкий полковник вдруг остановил помещика, спросил потихоньку о чем-то. Тогда пан-барин стал говорить сдержаннее:

— Полковник ставит перед вами одно условие. Если дорог вам еще белый свет, назовите тех, кто немецкого офицера убил, кто помог бежать Семке-большевику. Понятно?

Толпа глухо молчала. Мужики сжимали кулаки и думали свои невеселые думы. А помещик переходил от одного к другому, грозно тряс кулаком, допытывался:

— Говори, где Семка? Кто бежать ему помогал? Ты?

Ни слова в ответ не услыхал он. Только всхлипывали бабы, утирая слезы уголками платков, да пускались в рев перепуганные дети.

Ни с чем отошел помещик к полковнику, и давай они о чем-то своем толковать-советоваться. Полковник махнул одному из офицеров. И двоих парней, что попались немцам со своими ружьями, подвели к обгорелой груше. Приблизился к ним поп, бормочет что-то и на крест указывает. Видит Миколка: отвернулись парни от попа. Побитой собакой поковылял поп в сторону.

И еще громче заголосили деревенские бабы. И зашептались старики:

— Когда же кончится этот произвол? Долго ли терпеть будем такие муки?..

Грянули выстрелы…

Миколка отвернулся и не смотрел туда. Заметил только, как взвилась над пепелищем стая черных воронов, как посыпалась с обгорелой груши сухая листва, устилая покрытую пеплом землю.