Миколка-паровоз (сборник) - Лыньков Михась. Страница 35

История с тем злополучным парашютным прыжком кончилась общим добрым миром. Не верите? А даром, что ли, в тот же вечер вишневое варенье переливалось через край розетки и Янка облизывал столовую ложку!

— Ешь, лакомка, да береги одежку! Разве легко мне, посуди сам, с моими старыми глазами иголкой орудовать.

И долго-долго царил бы мир в их квартире и во всем доме, если бы не этот бабушкин любимец, кот Васька. Надо же было ему попасть в руки авиаторов! Мало, что ли, по чердакам лазить, воробьев гонять да мышей ловить, — так нет! — потянуло и кота в воздушную стихию. Правда, если говорить начистоту, сам кот нисколечко не виноват в своих полетах: это Янкиных рук дело, Янкина затея.

А произошло все вот как.

После вынужденного приземления Янки в крапиву наши парашютисты не на шутку задумались: где ж это видано, где ж слыхано, чтобы отважные воздухоплаватели прыгали из-под облаков на каких-то бабкиных зонтиках и по вине тех зонтиков терпели аварии! Зонтик он всегда зонтиком и остается, одна у него служба — в дождливую погоду людей укрывать! Нет, надо что-то предпринять, нельзя отступать, иначе нечего и мечтать о штурме мировых авиационных рекордов и о полетах в космическое пространство. Но ведь в таком важном деле без прочных знаний не обойтись, — следовательно, нужно изучить теорию.

И вся наша компания взялась за теорию. Да так дружно, с таким увлечением, что иногда на нашем дворе поднимался шум и гам. И тогда прохожие на улице спрашивали постового милиционера:

— Скажите, пожалуйста, уж не открыли ли в этом доме больницу для умалишенных?

Милиционер, козырнув, спокойно отвечал:

— На территории вверенного мне квартала никаких сумасшедших не обнаружено. Если и замечается нарушение тишины, то в этом виноваты не умалишенные, а теория парашютного дела. А теория вообще, как и парашютизм, заслуживает всяческого одобрения.

Поди пойми, добейся толку, что за теория такая и о чем тут речь идет!

А теория тем временем приносила свои плоды. Каждый день и даже после заката солнца со всех балконов нашего двора летели парашюты. Из бумаги, из носовых платков, из старых юбок, из полотенец, — что только ни шло на благо теории парашютного дела! И каждый день и даже после заката солнца то тут, то там раздавались в квартирах встревоженные голоса:

— Боже мой, и куда запропастилась тетина выходная юбка?

На что более опытные жильцы отвечали советом:

— Пока не поздно, ищите парашютную команду. Не иначе, как в их лапы попала юбка вашей тети.

Ищи ветра в поле! Разве отыщешь столь необходимую воздухоплавателям одежку! И попусту кто-нибудь из теть, узнав в очередном парашюте жалкие остатки своей выходной юбки, причитал на весь наш двор:

— Что ж вы натворили, скажите на милость?! Откуда ж я теперь возьму такую юбку, такую славную юбочку… И десяти лет нету, как справляла, — а что от нее осталось!..

Изловленные на месте преступления, отважные парашютисты отвечали на это:

— Вы же сами говорите — ей уже десять лет. Не шуточки! За десять лет любая вещь износится: никакой ценности в ней нет…

Подчас теоретики-парашютисты поражали жильцов нашего двора мудреными словами:

— Амортизация, знаете ли, как-никак. И потом юбка — не по нашей специальности. Это Гришка-Лисапед, наверно, стащил, хотя ему строго-настрого запрещено трогать этот вид одежды. В-третьих, все равно вы из парашюта юбки уже не сделаете. Пора бы знать, из юбки парашют — это да! — а наоборот: где это видано, где это слыхано?.. Из парашюта — юбка, ха-ха-ха…

Разве столкуешься с такими знатоками парашютного дела!

Вот в самый разгар теоретических занятий и произошли события, участником которых выпало стать коту Ваське. Как-то раз прилегла бабушка Арина на диван, и в квартиру один за другим прошмыгнули все отважные воздухоплаватели. И давай вокруг кота увиваться, ластиться к нему. Стали такими приветливыми, такими вежливыми, и все манят к себе Ваську: «кис-кис… кис-кис…» Повидавший виды на своем кошачьем веку, Васька даже растерялся, не зная, как ему быть: то ли не обращать внимания на учтивых пришельцев, то ли пойти навстречу.

Поскольку был Васька котом на редкость сонливым да, кроме того, и не слишком доверял этим сорванцам со двора, решил он проявить полнейшее безразличие. Будто и не видит, и не слышит их. Лежит себе, как байбак, и мурлыкает под нос, сладко жмуря зеленые очи. А чтобы чувствовать себя в полнейшей безопасности, заполз в самый угол и только пушистый хвост выставил напоказ, проявляя тем самым явное пренебрежение к парашютистам.

А на диване-то не кто-нибудь, а сама бабушка Арина! Не полезешь за Васькой на корточках: проснется старушка, тогда пиши пропало. Да еще затрещину схлопочешь.

Тогда ребята переменили тактику.

— Бегите к Гришке-Лисапеду! — шепотом распорядился Янка, не сводя настороженного взгляда с бабушки. — И возьмите у него мышеловку, ту самую…

В мгновение ока обернулась бесшумная команда. Мышеловка — тут как тут. В ней, среди прутиков, снует обыкновенная серенькая мышка. Взад-вперед, словно беду чует.

Поставили мышеловку к самому дивану и опять давай звать-приглашать Ваську, уговаривать лодыря: «кис-кис… кис-кис…»

Неохотно раскрыл кот круглое свое око, любопытство начало овладевать им: с чего бы это вдруг сорванцам-мальчишкам будить его. Раскрыл око, насторожился. И второй глаз таращит. Уставился на ловушку. В ловушке-то не кто другой — серая мышь. Самая настоящая живая мышка! Куда девались Васькина солидность и выдержка! Да и то сказать: какой же кот потерпит, чтобы рядом вертелась длиннохвостая мышка?

Навострил уши Васька, выгнул шею и — птицей взвился, стрелой вылетел из-под дивана. Пушистый хвост у него выделывает что-то невероятное, словно пропеллер крутится. И выхаживает он гоголем вокруг мышеловки, входы и выходы изучает, цапнуть добычу ловчится. Выпустит острые когти и спрячет, выпустит и спрячет, а сам облизывается, усами поводит.

Только того и ждала наша славная компания. Подхватили мальчишки клетку с мышью и к дверям ее перенесли. Васька ни на шаг не отстает.

Бочком, бочком — и друг за дружкой выскользнули ребята из квартиры на лестницу. Гурьбой кверху понеслись. И Васька туда же. Через три ступеньки перепрыгивает, торопится.

С этажа на этаж — под самую крышу забрались наши авиаторы. Только на шестом этаже дух перевели. А Васька и опомниться не успел, как был схвачен сноровистыми руками, связан крепко-накрепко и сунут головой в старую шапку-треух. Задыхается кот в пропахшем нафталином мехе, а голоса его и не услышать. Горькая досада берет Ваську: надо ж этак опростоволоситься! И чувствует он, что стягивают у него вокруг живота тугие нити, завязывают в несколько узлов какие-то шнурки.

«Ох, видно, придется мне хлебнуть горюшка, — думает кот Васька, — пришла моя погибель, быть мне великомучеником, о которых так часто твердит в своих молитвах бабка Арина…»

И преисполнилось Васькино сердце жалостью к самому себе. Да и покровительницу тоже ему жалко — спохватится бабка Арина, а ее любимца и в помине нет. Нет его, и не увидит он больше теплое солнышко с подоконника, и не развалится на привычном месте, откуда весь двор просматривается, и не распушит всем на загляденье свой пушистый белый хвост, и не погоняет больше забияк-воробьев, не пофыркает на быстрокрылых ласточек…

Глухо чихая в душный треух, думал свои горькие думы Васька: «А сколько мышей не переловил! А сколько сметаны не перелизал! Кому ж теперь все это достанется?..»

Умел бы он плакать, залил бы кот горючими слезами и шапку-треух, и морду свою, и усы. Да не из плаксивого он роду-племени! Потому и держался героем: и слезинки не обронил, хотя и готовился к худшему, что могло его ждать.

А мальчишки пыхтели, сопели, ворчали — все ладили что-то да мастерили. Вот, наверно, и кончили дело — раздались над шапкой суматошливые голоса:

— Готово! В самый раз теперь! Выдержит! А бабка Арина? Да спит она — ничего не заметит! Спускаем первого, а там очередь за Васькой… Да проверьте, не больно затянули живот ему, а то заворот кишок получится. Не получится! Начали!