Головоломка - Килворт Гарри. Страница 38

— Я справлюсь. — У меня слишком сдавило горло, чтобы я мог еще что-то сказать.

— Все было совсем не так, как ты себе напридумывал. Макс. Ты, наверное, представил себе шушуканье, заговор против тебя, как в пьесах Шекспира? Все было совсем по-другому. Хассан просто расстроился, когда мой отец перепутал, кто чей сын. Помнишь, когда он подумал, что Рамбута — отец Хассана? Тогда я сказала, что знаю, как это — быть приемным ребенком. И что люди иногда к этому совсем неправильно относятся. Вот и все. Не было никакого потока излияний: да-да, а это, а то. И мы не делились никакими подробностями своих биографий.

В этот момент солнце засияло по-настоящему ярко, отразившись от водной глади. Его отблеск, острый как стальной клинок, резанул мне по глазам. В середине дня есть такое время, когда солнечный блеск, отражающийся от воды, почти невозможно переносить. Если ты не носишь солнцезащитные очки — а я опять забыл свои, то приходится сильно прищуривать глаза, но сияние все равно проникает через веки. В это время дня лучше всего уйти с раскаленного добела песчаного пляжа и вернуться в тень тропического леса, подальше от покрытого белой пеной сверкающего моря.

— Мне пора идти, — сказал я, поднимаясь и стараясь не смотреть на нее.

Она была такая красивая, что у меня иногда перехватывало дыхание. Но я никогда не забывал о том, что я всего лишь только ребенок и она тоже ребенок. Что бы между нами ни произошло, это все будет только сейчас. Это не сможет продлиться вечно. Жизнь скоро разбросает нас. Мы уедем в разные школы, в разные колледжи, будем жить, а потом и работать в разных городах. Это было то, что мой папа называл детской любовью. Что-то, о чем я смогу вспоминать в свои зрелые годы, но что никогда не станет чем-то настоящим и ни к чему не приведет в будущем. Если все было так, то мне нужно было сделать что-то очень, очень особенное, чтобы эта история навсегда запечатлелась в моей памяти. Чтобы я помнил ее до самой смерти. Но в нашем странном романе не было ничего настоящего, только несколько догадок и предположений.

— Мне пора возвращаться, — сказал я.

— Нам обоим пора, но не сейчас. Посиди еще немного.

— Зачем?

— Просто так. Доставь мне удовольствие.

Если бы все было как обычно, то такой поворот беседы заставил бы меня пообещать остаться на пляже навечно, и даже дольше. Но сегодня все было иначе.

— Хорошо, — сказал я. — Если тебе так хочется.

— Да, хочется.

Мы просто сидели на песке, я щурился на море, каждой клеточкой своего тела чувствуя, что Джорджия находится рядом. Я не мог придумать, о чем можно поговорить. Я чувствовал, что сейчас не стоит обсуждать книги, фильмы и другие вещи, о которых мы обычно болтали. А Джорджия тоже молчала. Это была очень странная ситуация, но она даже как-то успокаивала меня. Мне было очень грустно, но я знал, что тоже огорчил ее. Я размышлял о том, сколько мы еще так сможем просидеть. В конце концов я почувствовал, как рука Джорджии коснулась моей. Я не смотрел на нее, но чувствовал ее тонкие нежные пальцы. В паху у меня разгорелся пожар.

— Я знаю, как ты смотришь на это, Макс, — сказала она. — Ты думаешь, что нас с Хассом как-то сблизило то, что в наших судьбах есть что-то общее. Но, знаешь, это совсем не так. Я не могу объяснить почему, но это не так. Правда — это то, что я люблю вас обоих, хотя и по-разному. Я никогда не забуду вас обоих. Но… То, что я скажу сейчас, я скажу только один раз и больше не буду повторять, потому что очень надеюсь, что тебе не захочется больше проверять меня. Я люблю тебя сильнее. Даже сильнее, чем Брэдли, если хочешь знать. Ну вот, я все и сказала.

Потом она быстро, едва коснувшись моих губ, поцеловала меня и убежала с пляжа, прежде чем я успел хоть что-то сказать.

На моих губах остался привкус морской соли от ее губ.

Я все еще ощущал запах ее шампуня.

Мое сердце колотилось в десять раз быстрее волн, бьющихся о риф. Неужели она это сказала?! Да, сказала! Бурное ликование захлестнуло меня с ног до головы. Неожиданно я захотел сказать ей о многих и многих вещах и оглянулся, надеясь догнать ее. Но вдруг я понял, что в этом нет никакой необходимости. Она и так все знала. Она ведь была девочкой. Она могла читать мысли мальчиков. Девочки это умеют. Мне не надо было ей ничего говорить. Я даже почувствовал некоторое облегчение, потому что сейчас я чувствовал себя очень тупым. Я бы не смог говорить так изящно и красиво, как она. Я бы вывалил на нее кучу слов, не заботясь о том, как они звучат, и этим бы все испортил. Я могу иногда быть настоящим идиотом.

Вместо того чтобы идти и разговаривать с Джорджией, я вскочил на ноги и издал вопль восторга, схватив какую-то палку и запустив ее далеко в воду.

Я сидел на пляже, пока не начало темнеть. Мне так хотелось побыть в одиночестве, чтобы сохранить это великолепное чувство, кипящее у меня в груди. Говорил я уже, что на Кранту сумерек почти не бывает? Потому, что Кранту находится очень близко к экватору? Так оно и есть. Ночь опускается на землю, как черный занавес. В течение десяти или пятнадцати минут ты наслаждаешься великолепнейшим закатом в красно-розовых тонах. (Есть одно стихотворение парня по имени Луис Мак-Нейл, которое моя мама любила читать папе. В нем была такая строчка: «Солнце садится в багровую пену…») Потом падает кромешная тьма.

В любом случае как раз во время розово-красного заката я увидел его. Черное судно, быстро рассекающее океанские волны. Джонка. Пираты!

— Папа! — закричал я прямо на пляже, но тут же понял, что меня никто не слышит. Я помчался по тропинке к лагерю. — Папа! Папа! Они приплыли!

Ворота нашего укрепления никогда не запирались, потому что скада все равно не могли отодвинуть задвижку. В них была щель, достаточно широкая для того, чтобы в нее можно было просунуть руку и подцепить задвижку с другой стороны. Я открыл ворота таким образом, не забыв запереть их за собой. Потом я бросился к палатке папы и Рамбуты.

— Папа! Пираты!

Папа прокричал что-то в ответ из уличного туалета, в котором были только стены, чтобы он хорошо проветривался морским бризом.

(Мы давно привыкли пользоваться в качестве туалета этой хижиной из пальмовых листьев. Папа даже повесил на дверь табличку с надписью «loo». ^[10]Когда Грант впервые собирался воспользоваться нашим туалетом, он сказал, что «пойдет в сотое строение», над чем мы очень долго смеялись.)

Когда папа вышел оттуда, он выглядел просто разозленным.

— Чего ты опять вопишь, Макс?! — бросил он мне.

Все тоже побросали свои дела и собрались вокруг меня. Я быстро глянул на Джорджию, потом снова посмотрел на папу.

— Морские рейдеры, — выдохнул я. На этот раз мне совсем не захотелось повторять слово «пираты». В такой серьезной ситуации оно звучало слишком уж глупо. — Они собираются напасть на нас!

Папа очень сурово посмотрел на меня:

— Макс, мы уже не раз обсуждали эту твою глупую выходку. Неужели ты до сих пор не понял, что это не смешно?

— Да никакая это не выходка! Иди и посмотри туда! — Я махнул рукой в сторону пляжа. — Если не веришь мне, то иди и убедись сам!

Папа скрестил руки на груди:

— В прошлый раз, когда ты поднял тревогу, я уже ходил и смотрел, и там никого не было. Ты уже третий раз разыгрываешь со мной эту шутку, и я не собираюсь на нее попадаться. Сейчас ты серьезно испытываешь мое терпение и терпение всех остальных. А теперь возьми себя в руки, мальчик.

Он хотел повернуться и уйти, но я снова заорал:

— Это не шутка! Говорю тебе, я их видел!

Он резко повернулся и посмотрел мне в глаза:

— Послушай, сынок, мне вовсе не хочется быть жестоким. Может, тебе и вправду показалось, что ты что-то видел. Тут на закате столько красок, что просто не понимаешь, что из того, что ты видишь, реально, а что — нет. Это миражи. Фата-моргана. Это совсем как в пустыне. Ты видишь то, чего вовсе нет.

Я просто захлебывался своими словами. Я был страшно разозлен тем, что мне не верили.