«Грозный всадник», «Небывалое бывает», «История крепостного мальчика», «Жизнь и смерть Гришатки - Алексеев Сергей Петрович. Страница 47

А что рассказать Гришатке? Село как село. Недород четвертое лето. По весне голодуха. Смертей — что грибов в урожайный год.

Барский правитель Хлыстов больно лютует. Нет на него управы.

— Так, так, — поддакивает старик, а сам: — Знаю Хлыстова. Исправно ведет хозяйство. Мужику всыпать, так это же не в помех. Откуда, думаешь, недород? Людишки ленятся — отсюда и недород. Помирают, говоришь, мужички. Эх-эх, воля на то господня.

Стал дед наставлять Гришатку уму-разуму.

— Наш-то барин — генерал и губернатор, ты смотри ему не перечь. Скажет: «Дурак», отвечай: «Так точно, ваше сиятельство». Съездит тебя по уху — лови, целуй барскую ручку. Так-то оно спокойнее, — объяснял дед Кобылин.

Рассказал Гришатка деду про встречу свою с генералом.

— Эка беда — голову припек, — ответил старик. — А ты улыбайся, словно это тебе в радость. Мал ты, Гришатка, глуп. В жизни приладиться главное. Слушай меня, в люди, даст бог, пробьешься — в лакеи, а то и выше, в самые камердинеры.

Через несколько дней Гришатку снова крикнули к генералу.

Губернатор лежал на мягком диване, на персидском ковре, раскуривал трубку.

— Нагни свой голова, — приказал генерал.

Гришатка нагнул, думал, что Рейнсдорп снова трубку начнет выбивать о темя. Однако на этот раз барин выдал ему увесистого щелчка.

— О, крепкий есть твой голова, — произнес губернатор.

Вечером у Гришатки произошел разговор с Вавилой. Поговорили о господах. Рассказал Гришатка дровоколу про трубку и про щелчок.

— Немец, как есть немец, — заявил Вавила. — У него что ни день, то новые в голове фантазии.

Прав оказался Вавила.

Немало бед принял Гришатка из-за этих самых барских фантазий.

Началось с того, что Рейнсдорп решил просыпаться чуть свет, вставать с петухами. А так как петуха в губернаторском доме нет, то генерал приказал быть за голосистую птицу Гришатке.

Явился мальчик чуть свет к дверям губернаторской спальни.

— Ку-ка-ре-ку! — завопил.

Спит губернатор.

— Ку-ка-ре-ку! — заголосил еще громче Гришатка.

Не помогает.

Кукарекал, кукарекал Гришатка, голос себе сорвал.

Хоть плачь — не просыпается барин.

Позвал Гришатка на помощь Вавилу. Вместе они кукарекают. Хоть из пушек пали, спит, не просыпается генерал-губернатор. Часов в одиннадцать наконец проснулся.

— О майн гот! — закричал генерал. Схватил он Гришатку за ухо. — Не разбудил. Не разбудил. Ты есть приказа не выполнил.

— Я же будил, — начинает Гришатка. — Вот и Вавила. Сон у вас очень крепкий, ваше сиятельство.

— О, русише швайн, [12] — вскипел генерал. — Их бин золдат. [13] Их бин золдат. Я человек военный. Мышь хвостом шевельнет — я уже есть на ногах. Муха летит — я уже слышу.

Смешно от такого вранья Гришатке.

— Да вас хоть из пушек буди, ваше сиятельство.

— Что!! — заревел генерал. — Кобильин, Кобильин! Всыпать ему плетей.

Тащат Гришатку на кухню. Всыпает Кобылин ему плетей.

Вздумалось Рейнсдорпу иметь при себе арапчонка. Вспомнил генерал про царя Петра Первого, что у того арапчонок был — себе захотелось. А откуда в Оренбурге и вдруг африканец, и губернатор опять за Гришатку. Вымазали мальчика сажей, Алексашка снова завил ему кудри, дали в руки опахало — веер на длинной палке. Ходит Гришатка следом за Рейнсдорпом, опахалом помахивает.

Стал генерал величать Ганнибалом Гришатку, так же как и Петр Первый своего арапчонка звал.

Потешается дворня:

— Ганнибал, как есть Ганнибал!

И вот как-то в губернаторском доме был званый прием. Стали съезжаться гости.

Поставил генерал Гришатку с опахалом в руках недалеко от парадного входа. Пусть, думает, когда входят гости, смотрят они на этакое чудо, смотрят и ему, Рейнсдорпу, завидуют.

Приходят гости, смотрят, завидуют.

— Это есть Ганнибал, — объясняет губернатор каждому. — Из Африки он есть привезенный. Большая сумма гельд на него трачен.

Все шло хорошо.

Но вот какая-то дама, увидев необычного мальчика, всплеснула руками:

— Ай, какой чудный! Ай, какой милый! Ай, какой черный! Как тебя звать?

Растерялся Гришатка.

— Гришатка я, Соколов, — брякнул.

Подивилась дама, протянула к Гришатке руку, взяла пальцем за подбородок.

На пальце осталась сажа.

Ойкнула от неожиданности дама, а затем рассмеялась. Подняла она палец высоко вверх, хохочет и всем показывает.

Сконфузился генерал Рейнсдорп, покраснел, однако тут же нашелся:

— Дорогой господа, я вас сделал веселый шутка. Шутка. Веселый шутка. Ха-ха!

— Ха-ха! — дружно ответили гости.

Кончился званый прием. Разъехались гости. Кликнул барин Гришатку.

— Зачем ты есть паршивый свой рожа ей подставлял? А?! Как ты посмел Гришайтка сказать. А? Кобильин! Кобильин!

И снова Гришатку тащат на кухню. Снова Кобылин всыпает ему плетей.

Побывал как-то Рейнсдорп в Петербурге. Повидал там гипнотизера. Насмотрелся, как тот людей усыпляет, как в человеческое тело иглы стальные вкалывает.

Вернулся генерал в Оренбург, вызвал Гришатку.

— Я есть великий гипнотизер, — заявил.

Усадил он Гришатку на стул.

— Спи, спи, спи, — шепчет.

Не хочется вовсе Гришатке спать. Да что делать! Прикидывается, что засыпает.

Доволен губернатор — дело идет. Вот он какой ловкий гипнотизер.

Взялся за иглы. Кольнет. Не выдержит, вскрикнет Гришатка.

— Не ври, не ври. Не болит, — покрикивает генерал. И снова иглами тычет.

Намучился, настрадался Гришатка. Возвратился к себе в каморку. Тело от уколов мозжит. Голова кружится.

Шел Гришатка и вдруг увидел деда Кобылина. Заблестели озорством глаза у мальчишки. Побежал он назад к генералу.

— Ваше сиятельство, а старика Кобылина вы сможете усыпить?

— Что? Кобильина? Могу и Кобильина.

Позвали к генералу Кобылина. Усадил он деда на стул.

— Спи, спи, — шепчет.

Исполняет старик барскую волю, делает вид, что засыпает.

— Гут, гут, — произносит Рейнсдорп. Потирает от удовольствия руки. Взялся за иглы.

Увидел старик иглы — взор помутился.

Нацелился генерал, воткнул в дедово тело одну иглу, приготовил вторую.

— А-ай! — заорал старик. — Батюшка, Иван Андреевич, не губите.

— Ты что, ты что, — затопал ногой генерал. — Не болит, не болит. Я есть великий гипнотизер.

— Болит, ваше сиятельство! — кричит Кобылин. Рухнул на пол, ловит барскую руку, целует.

Сплюнул генерал от досады, отпустил старика Кобылина.

— Ох, — вздыхал Кобылин, возвращаясь от генерала. — И кто это надоумил барина, кто подсказал? Шкуру спущу со злодея.

Гришатка стоял в стороне и усмехался.

Весна. Солнце выше над горизонтом. Короче ночи, длиннее дни.

Село Тоцкое. Ранний рассвет. Слабый дымок над избами. Пустынные улицы. С лаем промчался Шарик — дворовый пес купца Недосекина. Вышел на крыльцо своего дома штык-юнкер Хлыстов. Зевнул. Потянулся.

Все как всегда.

И вдруг.

Видит Хлыстов, бегут к нему мужики. Один, второй, третий. Человек двадцать. Подбежали, шапки долой, бросились в ноги.

— Батюшка, пожалей. Не губи, батюшка!

Оказывается, Хлыстов приказал собрать с крестьян недоимки. Задолжали крестьяне барину. Кто рубль, кто два, кто зерном, кто мясом. Недород, обнищали крестьяне. В долгах по самую шею.

— Подожди, батюшка, — упрашивают мужики. — Подожди хоть немного — до нового урожая.

— Вон! — закричал Хлыстов. — Чтобы немедля! Сегодня же! За недоимки избы начну палить.

И спалил дом Серафима Холодного.

С этого и началось. Взыграла обида в мужицких душах. Ударила злоба в кровь.

— Бей супостата!

— На вилы, на вилы его! — кричал Серафим Холодный.